По закону, принятому еще в 1619 г., если табак оказывался некачественным, его сжигали в присутствии владельца384. Если же все проходило нормально, то крупный плантатор мог отправить свой урожай в Лондон, Эдинбург или Глазго. Выращивание качественного табака было очень важно в колониальном обществе: от этого зависела репутация плантатора. У мелких фермеров не было прямых контактов с Англией и Шотландией. Готовые табачные листья с небольших ферм уходили на централизованный склад. Оттуда оптовики отправляли собранный груз в Великобританию. Фермер же получал табачную квитанцию, которая в Чесапикском регионе заменяла деньги. Как же платить налоги тем, кто занимался не земледелием, а, скажем, седельным или кузнечным ремеслом? Ремесленники в колониальный период старались завести хоть маленькую табачную деляночку, чтобы получить вожделенные табачные квитанции. После провозглашения независимости ситуация изменилась: в Виргинии и других «табачных» штатах появились бумажные деньги, как собственные, так и континентальные.
Табачная плантация в Маунт-Верноне. Современная реконструкция
Декабрь на плантациях был отведен под починку инвентаря и обмазку сушильных амбаров глиной: они должны были быть по возможности герметичными. Табачная культура отличалась тем, что не оставляла ни работнику, ни плантатору свободного времени. За уборкой урожая следовал длительный и сложный процесс сушки и ферментации, требовавший хозяйского пригляда. Так что, по выражению историка Т. Брина, если бы Джордж Вашингтон оставался приверженцем монокультуры табака, у него не было бы возможности охотиться на лис385. И веселых коллективных работ, какие отмечали уборку кукурузы, на табачных плантациях не было.
Табак создал состояния виргинских и мэрилендских джентри, но еще больше обогащал их шотландских и английских контрагентов – «табачных лордов» из Глазго и Эдинбурга, лондонских купцов. Цены на экспортные товары были нестабильны, и плантаторы, пытавшиеся создать у себя ориентированное на рынок производство, нередко разорялись или залезали в долги. К тому же «табачные лорды» из метрополии старались занижать закупочные цены. «Ножницы цен» оказывались более чем эффективным средством держать виргинцев в долговой кабале. Джефферсон сокрушался: «Эти долги передавались по наследству от отца к сыну на протяжении многих поколений, так что плантаторы были своего рода собственностью, прикрепленной к определенным торговым домам в Лондоне»386. Он знал, о чем говорил: перед Войной за независимость его долги «табачным лордам» составили почти 10 тыс. фунтов387. Была еще одна серьезная проблема с табаководством: эта культура сильно истощала почву. Наиболее дальновидные хозяева пытались диверсифицировать производство, вводя новые культуры, такие как пшеница.
До революции рабство было законным и на Юге, и на Севере. Но в 1774–1784 гг. рабство было отменено во всех штатах Новой Англии и в Пенсильвании. В 1799 г. за ними последовал Нью-Йорк, в 1804 г. – Нью-Джерси. Современники надеялись, что со временем рабовладение исчезнет и на Юге. Но этого не произошло. Максимум того, на что готовы были пойти белые южане для темнокожих, – это облегчить отпуск рабов на волю. В соответствующем духе был составлен виргинский закон 1782 г. Этим законом воспользовался, например, Джордж Вашингтон, освободивший по завещанию 124 раба388. И действительно, число свободных афроамериканцев в штатах Верхнего Юга заметно возросло, хотя ликвидировать рабовладение таким способом не удалось ни в одном из штатов. В Виргинии в 1780–1810 гг. их число выросло с трех до тридцати тысяч. В Мэриленде в 1755 г. проживало менее 2 тыс. свободных цветных, в 1790 – 8 тыс., в 1800 – 20 тыс.389
Рабы, случалось, бежали. Были даже поселения беглых в огромном болоте Грейт-Дисмал между Виргинией и Северной Каролиной. Путешественник описывал: «Беглые негры живут здесь по двенадцать, двадцать, тридцать лет и более. Они питаются зерном, мясом свиней и птицы, которых разводят в местах, не всегда скрытых под водой… В таких местах они построили жилища и расчистили маленькие поля»390.
Особым миром была западная граница поселений – фронтир. Вольнолюбивые покорители Запада надолго вошли в американский фольклор. Именно здесь жили милые сердцу Джефферсона независимые фермеры. В 1790-х гг. французский путешественник описывал жителей Запада следующим образом: «Эти люди – по большей части торговцы, искатели приключений, охотники, гребцы и воины, невежественные, суеверные и упрямые, привыкшие к тяготам и лишениям. В своих предприятиях они не останавливаются ни перед какой опасностью и обычно добиваются успеха»391. Им приходилось быть самодостаточными: покупка импортных товаров и продажа собственной продукции была здесь почти невозможна из-за бездорожья. Жизнь на фронтире была опасна. Жители долины Вайоминг описывали свое положение: до ближайшего поселения было 60 миль по реке Саскуэханна, зато воинственные могавки и сенеки жили всего в нескольких часах путешествия по притокам той же реки. Так что когда житель Вайоминга шел на свое поле, он нес в одной руке мотыгу, а в другой винтовку392. Бедность тоже была неизменным признаком жизни на фронтире. Уильям Купер (отец писателя Фенимора Купера) оставил яркое описание одного из фермерских поселений на западе штата Нью-Йорк: «Более всего обескураживала меня крайняя нищета этих людей: каждый был в состоянии расчистить лишь небольшой участок в чаще высоких и толстых деревьев, так что их хлеб вызревал главным образом в тени. Маис не вызревал, пшеница была подпорчена, и то немногое, что они собирали, невозможно было смолоть на месте, ибо на 20 миль в округе не было ни одной мельницы»393.
В XVII в. фронтир защищали от индейцев длинные бревенчатые палисады. Грандиозное сооружение такого рода, построенное в 1634 г., прикрывало Срединную плантацию (позже Уильямсберг) в Виргинии. Стена тянулась на шесть миль от реки Джеймс до реки Йорк. В XVIII в. западная граница ощетинилась линией деревянных фортов. Но после провозглашения независимости эти форты давали весьма сомнительную защиту; значительная их часть на протяжении всей войны и позже, до второй половины 1790-х гг., была в руках англичан, а не американцев.
Две особенности были, пожалуй, характерны для всей сельской Америки. Прежде всего, в отличие от европейских современников, американцы XVIII в. не знали голодных лет. Петер Кальм передавал свои американские впечатления: «Много пожилых шведов и англичан… сказали, что они не могли припомнить такого плохого урожая, чтобы люди хоть в малейшей степени страдали, не говоря уже о том, чтобы кто-то умер от голода, пока они были в Америке… Главное – это большое разнообразие зерновых. Люди сеют разные сорта в разное время и в разные сезоны, и хотя один урожай получается плохим, все же другой хорош»394. При этом второй особенностью американской аграрной экономики была примитивность используемых технологий. Плодородные почвы Нового Света позволяли почти не думать о севооборотах, удобрениях и механизации хозяйства, хотя на побережье уже замечалось истощение полей. Шотландка Дженет Шоу была откровенно шокирована обработкой земли в Северной Каролине: «Когда мы прибыли сюда, стебли прошлогоднего урожая еще оставались на полях. Я очень удивилась: время года было уже такое, что я ожидала найти поля, по крайней мере, полностью вспаханными, если уж не засеянными и не боронованными. Но насколько возросло мое изумление, когда я обнаружила, что здесь неизвестны орудия земледелия – не только различные плуги, но и прочие машины, используемые у нас с таким успехом. Единственным инструментом является мотыга, с помощью которой одновременно вскапывают почву и ведут посадку. Чтобы это сделать, несколько негров целый день следуют друг за другом по пятам, выполняя дневной урок. Требуется по меньшей мере двадцать человек, чтобы сделать работу, с какой справились бы две лошади с мужчиной и мальчиком»395.
