И в этом он преуспел, дорогой читатель.

Роскошный XVIII век заканчивался. И заканчивался он Великой Французской революцией. Полная приключений и чувственной любви жизнь Казановы осталась в галантном веке, разбитом этой революцией. Самым страшным ругательством в устах старика стало слово "якобинцы."(48) Несносная челядь замка награждается этим именем за каждую мелкую пакость старику. Старик сотрясает замок громовыми раскатами своего негодования. Он ощущает себя крохотной частичкой своего великолепного уходящего века, крохотным, еле живым листочком трухлявого дерева, которое собирались срубить. Он чувствует, как гибнет вместе с ним.

"Принцессы и куртизанки порой сменяли друг друга на сцене моей жизни. Мне случалось распознать в принцессе шлюху. Случалось в шлюхе увидеть принцессу".

Старик положил перед собой новый лист, обмакнул перо в чернильницу и продолжил писать:

"Мои прелестные возлюбленные прошлого легко себя узнают на этих страницах. Читатели будут искать в моей рукописи намёки на имена приятно скомпрометированных дам. Всю мою жизнь милое женское сословие было моим добрым и моим злым гением. Когда придёт моя минута, без сожаления я брошу свои записи в огонь. Я слишком правдиво отобразил в них свою жизнь".

Сегодня старик был особенно печален. Утренней почтой Казанова получил сильно запоздавшее в пути письмо. Республика Венеция прекратила своё существование и захвачена Наполеоном. Ушёл в прошлое город вечного карнавала, танцев, таинственных незнакомок под масками. Ушёл в небытие город его весёлой, бурной молодости. Он знал теперь, что возвращаться ему некуда.(49)

Скрипит пером старик, устремив взгляд в тёмные дали своего прошлого. Всплывают бесчисленные скандалы и авантюры. Мерцают звёздочки далёких любовных привязанностей: "Я наслаждаюсь обществом возлюбленных из моего прошлого. Они дарили мне свою любовь, они дарили мне вдохновение. С ними я разделял восхитительную радость бытия. Мы утоляли наше любопытство. В своих мыслях я возвращаюсь в нашу общую весёлую молодость. Я возвращаю в памяти нежные прелести каждой моей возлюбленной. До моей последней минуты они останутся такими же обольстительными, как в те далёкие, сладкие минуты наших свиданий. Я не в силах взять их с собой в вечность,…"

Блистательный авантюрист, мудрый собеседник, неутомимый любовник был обречён окончить свои дни одиноким философом затерянного замка в Богемии. Последних лет меланхолия неизлечимого романтика Казановы сменится острым, как кинжал, сарказмом разочарованного старика. Можно не сомневаться, дорогой читатель, как всё в жизни, это было также предопределено провидением.

В библиотеку, шаркая, вошла экономка и сообщила, что посыльный привёз послание. Старик открыл надушенный конверт. Его знакомая "каббалистка" Ева Франк прислала свои извинения. Она не приедет в замок к обеду, её задержали неотложные дела. Старик равнодушно прочитал послание. Для него его давняя подружка теперь также принадлежала времени, которое уходило в прошлое. Он встретил её, тогда пятнадцатилетнюю прелестницу, в Германии в конце 1760-х годов, когда колесил по Европе, будучи изгнанным из Парижа личным приказом Людовика XV из-за его аферы с маркизой д’Юрфе.(50)

Ещё тогда он разглядел в ней, дочери какого-то отправленного в тюрьму скандального еврейского шарлатана, талант замечательной любовницы. Последние десять лет она часто останавливалась в замке, чтобы мило провести время со старым знакомым. Казанова искреннее восхищался этой пышногрудой сорокалетней прелестницей. Её остроумие, фривольные истории и неприкрытый цинизм делали её ещё привлекательней в его глазах.

Как настоящий философ, Казанова умел увидеть в одном и том же создании и ангела, и грешника. У него вызывало только смех, что ангел в Еве был изрядно потасканным, а греховное начало Евы бурно цвело. Но в последние годы прелестница соглашалась только разделить с ним трапезу.

С сегодняшнего печального утра он больше ничего не ждал от жизни. Даже его траур по ушедшей в прошлое Венеции длился всего несколько часов: "Когда мы молоды, нам кажется, что весь наш жизненный путь будет обязательно усыпан душистыми розовыми лепестками. А острые шипы достанутся кому угодно, только не нам. Но это не так. Хотя мне не стоит жаловаться. В комнате у меня тепло, меня окружают любимые книги. Они как старые друзья, ничего не требуют и всегда готовы дать ровно столько, сколько у них просишь" – утешает себя старик.

Старый ловелас становился предметом уходящего века. Он чувствовал, что уже не рождает страсть у женщин, но не ощущал грусти по этому поводу. В его жизни происходили и более крутые перемены. Он принимал их философски. Казанова всегда был уверен, что удача вернёт ему всё, что было потеряно.

Сегодня Казанова впервые почувствовал себя слишком старым, чтобы отправиться на поиски новых встреч и впечатлений. Покинувшая его надежда уступала место душевному спокойствию. Он был этому только рад. Утром, прочитав печальные известия о Венеции, он решил навсегда остаться в замке и здесь закончить свой жизненный путь. Замок Дукс был достаточно роскошен, чтобы вместить в себя его богатые воспоминания. И достаточно огромен, чтобы вместить бесконечные тоску и одиночество Казановы.(51) Он будет ожидать конца своего пути со спокойствием. Спокойствие поможет ему влачить тоскливое существованиe.

Сегодня, даже в отсутствии своей старой подруги Евы Франк, он не будет обедать в одиночестве. Рано утром в замок приехала мать Карла фон Вальдштейна, хозяина замка. Княгиня когда-то имела наивность обратиться к Казанове с щекотливой просьбой о некоторых личных делах своего сына Карла.(52) Неудача этого предприятия не отдалила её от старика. Она сохранила к нему прежнее тёплое отношение. Даже жалобы капеллана местной церкви на любовные интрижки Казановы с местными крестьянками и его заигрывания с прихожанками во время церковной службы, которую изредка посещал ловелас, не повлияли на её симпатию к библиотекарю. Княгиня, почти ровесница Казановы, ценила его за образованность и прекрасные манеры. Пожилая дама, молодость которой прошла в галантном фривольном веке, готова была не замечать столь незначительные, по её мнению, случаи.

– Я не слышала никаких жалоб от особ, которых вы, отец мой, сочли обиженными. Если таковые поступят, я, несомненно, поговорю с господином де Сенгалем, – отвечала княгиня, покидая церковь после утренней службы.

Ближе к полудню Казанова отложил перо, поднялся по мраморным ступеням широкой лестницы в свою комнату и стал переодеваться к обеду.

Ближе к обеду в замке ожидали приезда старого графа фон Ламберга. Граф, давний друг и поклонник Казановы, путешествуя с дальней родственницей из Вены в Берлин, с дороги отправил письмо о своём приезде. Казанова был несказанно этому рад. Но к концу письма радость встречи со старым другом потускнела. Некоторые подробности семейных неурядиц, причиной которых была спутница графа, вызвали у Казановы раздражение и досаду. Вместо приятных бесед со старым другом, с которым его связывали воспоминания о весёлых временах, он приготовился к отбыванию пытки от скучного визита.

Казанова лениво переодевался, когда со двора донеслись грохот колёс большой кареты и голоса слуг. Но выражение недовольства, постоянно присутствовавшее на лице старика, исчезло, стоило ему только выглянуть в окно. Рядом со старым графом фон Ламберг стояло существо, при виде которого Казанова почувствовал, что в нём просыпается так долго дремлющий шевалье де Сенгаль. Спина неприятно ныла от долгого сидения в библиотеке. Но Казанова уже был готов посвятить своё время разгадыванию тайны любовного влечения.

* Начало данной главы написано под впечатлением прочитанной автором много лет назад книги С.Цвейга.

(46) Слова Казановы из его рукописных мемуаров.

(47) Родители Казановы – танцовщик Гаэтано Казанова (1697-1733) и актриса Дзанетта Фарусси (1707-1776).