Проснулся Николай Шелков ранним утром, когда на часах было ровно шесть. Деревянные часы в этой комнате были в форме деревенской избушки, в середине которой как раз таки располагался запыленный циферблат. Вещь казалась Шелкову достаточно «симпатичной», одну-две минуты он даже лежал, разглядывая каждую деталь сиих часов, однако присутствие на них пыли очень скоро начало отталкивать Николая от их искусности.
Дядюшка его, в то утро, громко ворчал, собираясь куда-то, тем самым и разбудив своего племянничка несколькими минутами назад. Дядюшка все охал и причитал, и многажды-многажды бранился то ли на кого-то конкретно – Шелков не мог разобрать на кого – то ли просто так бросался словами в пустоту для отведения души. Николай предположил, что Владимир Потапович сейчас собирается идти на свои переменные разнообразные работы. Как только дверь за Владимиром Потаповичем хлопнула, Николай даже как-то несколько облегченно вздохнул. Теперь ему не придется в ближайшие часы видеть и слышать этого озлобленного на весь свет, недовольного пожилого ворчуна.
«Я тоже не буду разлеживаться уж и пойду устроюсь куда-нибудь… Может, поскорее смогу съехать от мытарств земных, что творятся в квартире этой», – подумал Николай и, сильно потянувшись, поднялся с кровати, заправил постель, умылся в замызганной ванной с поржавевшим содержимым. Пожалуй, как рассуждал он, стоило ему быть бесскорбным человеком в сие раннее утро, хотя бы потому, что у дядюшки его была в квартирке какая-никакая ванная. И, к великому счастью, ему наконец выпала возможность спокойно отмыться.
Достав из нижнего шкафчика в кухне несколько суховатых овощей и взяв несколько отваренных картошин, Шелков постарался как можно быстрее позавтракать, чтобы не столкнуться в кухне с этой противной горничной. После вчерашней стычки с ней, Шелков решил, что уж более не станет с нею заговаривать, а тем более не станет просить ее о чем-либо, хоть просить и не должен был, поскольку работа по дому и прислуживание хозяину и гостю являлось ее прямой обязанностью. Тем не менее Николай уже устал искать справедливости в этом мире и просто надеялся, сидя за скрипящим выцветшим столом, что горничная не покажет своего сморщенного носа на кухне в ближайшие минуты. Аннушка и не высовывалась, и Николай заключил, что она еще почивает. Однако ни звуков храпа, ни громкого сопения Шелковский слух уловить не смог. Николай вовсе не желал в тот момент беспокоиться об этих деталях. Юркнув мимо двери ее каморки, он надел свои неначищенные сапоги и быстро, дабы все же не столкнуться с горничной, вышел из квартиры.
Солнце неимоверно сильно припекало весь город на Неве, и казалось, что даже самый большой тенек под выращенными огромными деревьями в парках не мог укрыть горожан от этого властного светового величия.
Пока что поискать работу Николай Шелков намеревался где-то рядом с нынешним своим местом пребывания, но все же он всеми частицами души надеялся, что это продлится не так уж долго, поскольку общество и условия, в коих ему суждено было сейчас жить, убивали даже более мыслей о разрушенной жизни его и усопших родителях. Стал замечать он, что за последние дни изрядно похудел, что стал гораздо бледнее и еще более замкнулся в себе, так и не высказав никому своего горя, кроме того упрямого несносного ключника в гостинице. К тому же теперь он все чаще ощущал какую-то ноющую слабость. И это была даже не совсем слабость тела, хотя в этом смысле он тоже достаточно был изможден, а именно внутренняя слабость и нежелание ничего более уже пытаться сделать и выстроить. Пожалуй одно и самое главное сейчас у него было намерение, которое он волей-не волей желал поскорее воплотить, – это переезд от этих противных ему людей. Уж потом бы Николай выработал в себе силы для дальнейшего стремления к процветанию своей жизни. Поэтому именно первичная цель не позволяла ему сейчас целиком и полностью опуститься на безысходное дно.
Шел он достаточно быстро, как бы не желая терять ни мгновения, что приближало его к скорейшему переезду. Перед глазами его стояли в тот момент ворчливый, ругающийся дядюшка и кричащая грязная Аннушка, и эти ужасные образы только лишь сильнее побуждали Николая действовать как можно быстрее. Он то и дело вертел головою, внимательно осматривая вывески на зданиях, чтобы скорее найти что-то толковое и представить себя для работы. Конечно, больше всего на свете душа его жаждала сейчас заниматься купечеством, да и недавний опыт его был весьма благоприятный. К тому же взаимодействие с людьми тогда ему очень пришлось по душе. Однако пока у Шелкова не было такой возможности, чтобы представлять из себя состоявшегося купца и полноценно и качественно выполнять сию сердцу любимую работу. А казалось она ему сейчас одной из немногих деятельностей, которая могла бы скрасить в теперешнее время его боль и хоть как-то приблизить его к покойному отцу. Поскольку, когда в прошлый раз он торговал на рынке, то почти каждые полчаса вспоминал одно за другим наставления Геннадия Потаповича касательно того, как надобно вести разговор с покупателями, как лучше разложить товар на лавке, чтобы он привлекал внимание, какие фразы кричать для зазывания народа, а какие – нет, и много-многое подобное.
Шелков остановился у деревянного желтоватого здания с вывеской «Столярная мастерская» и решил попробовать попроситься туда на временную работу. Его, конечно, малость тревожило свое воспоминание из детства, когда он едва не оттяпал себе палец, да ведь сейчас он уже был не дитя совсем. А в академии штудировали они столярное дело, где мальчиков обучали основам данного мастерства. Однако дальше академических ложек да тарелок Николай идти не рассчитывал, собственно на этом и заканчивался его скромный опыт столяра, тем не менее почему-то сейчас Николай посчитал, что непременно справится с работой, что могут дать в этой мастерской, и решил попробовать рискнуть.
Войдя в мастерскую, он тут же увидел четырех мастеров, одним из которых был щекастый полноватый мужичок уже преклонного возраста, который распиливал доску. Он что-то шептал себе под нос и даже не заметил перешагнувшего порог Николая. В двух метрах от мужичка сидел молодой человек, ровесник Николая на вид, только несколько худее и ниже Шелкова. Светлые прямые волосы его, что были до шеи, немного даже поблескивали от напористого солнечного света, пробравшегося в столярную через окно. Этот паренек оттачивал топор. Вначале он поднял голову на Николая, но спустя несколько секунд опустил ее, наверняка, подумав о том, что приход Шелкова – это не его забота. Еще один рабочий, тоже внешне походящий на возраст Николая, отбивал деревянный колышек, что был встроен в доску, очевидно, переделывая незадавшуюся работу. Вид у сего человека был весьма огорченный и скучный, и это бросалось в глаза. Работая молотом, он издавал такие звуки, что были схожи с рычанием волка или злющего пса, что уже выделяло его из всех и даже несколько отталкивало. И еще одним человеком, что участвовал в сей интереснейшей и очень трудной работе, был мальчишка четырнадцати-пятнадцати лет. Глаза его были опущены, а кончик носа слегка красноват. Взлохмаченные спутанные волосы его так и колыхались в разные стороны, когда он аккуратно и внимательно «разрезал» топором огромную доску. Видно было, что работа шла у него не особо легко, но создавалось впечатление, что выполняет он ее качественно. И Николаю тогда показалось, что из этого самого молодого работника получился бы замечательный танцор, поскольку он так четко и как-то даже красиво двигался в такт своим нелегким движениям.
Но вскоре, оставив обзорное изучение работников, Николай решил, что пора бы уже перейти к самой сути его визита в мастерскую.
– Кхм, прошу прощения, господа, – начал было Шелков. – А не требуется ли вам сюда еще рабочий? Смею вот себя предложить.
– Еще рабочий? – риторически переспросил пожилой мужчина за пилой. По голосу его можно было сделать вывод, что он находится в весьма хорошем и приветливом расположении. Щеки его были несколько красноваты от усердных трудов. – Это неплохо было бы, конечно. Ее, работы-то, много у нас, а рук не хватает, а так, если еще быстрее управлялись бы, то и прибыль была б. Ну а кто ж в здравом уме-то от прибыли нос воротить станет?
