Основу новой армии Республики составила милиция – ополчение гражданских людей, которые впервые держали винтовку в руке.

Козырев так описывает формирование милиции в Мадриде: «Группа мужчин – членов клуба любителей домино – решает вступить в народную милицию и избирает своим начальником секретаря клуба – так как он хорошо знает всех членов клуба и лучшего игрока в домино – так как все восхищены его талантом.

Парикмахеры пригорода Мадрида тоже хотят вступить в милицию и избирают руководителем одного из парикмахеров за то, что у него есть брат в армии, а он сам награжден золотой медалью. То обстоятельство, что медаль выдана ему за стрижку, не имеет для них значения.

Обе группы направляются в военное министерство и выясняют, что там все очень заняты и их не ждут.

Тогда они решают отправиться на войну самостоятельно – идут в помещение политической партии или профсоюза, к которым принадлежат некоторые из них и получают винтовки, а может быть, и несколько пулеметов…

Потом они садятся в какой-либо транспорт и едут на войну».

Однако, Сталин, прошедший свою гражданскую, понимал, что при всей комичности этой картины, в поведении республиканцев была своя мудрость. Времени на мобилизацию и обучение не было. Если человек хорошо знает сослуживцев – он и командир.

Затем «военная демократия» милиции позволяла выбрать новых командиров, которые будут в большей степени соответствовать обстановке.

Проблема республиканцев, – по мнению Сталина, – заключалась ещё и в том, что «испанцы, не имея опыта мировой войны, как они тут в России в 17-м… не имеют в массах старых солдат с боевым опытом».

Также, как отмечали советские военные специалисты, «народ в Испании, несмотря на сравнительно развитую культуру и образованность, весьма беззаботен и безалаберен, большая экспансивность, но выдержки нет никакой, быстро воспламеняется, но столь же быстро поддается упадническим настроениям».

Борьба с мятежом там сопровождалась актами насилия и вандализма, такими характерными для гражданских войн.

Сталин и это прекрасно понимал и помнил по своему опыту нашу Гражданской…

Вся ненависть, накопившаяся у низов к старой Испании, вышла наружу. Бойцы левых движений… в основном анархистов… и просто уголовные элементы, убивали офицеров и священников, жгли церкви, которые были символом идеологического деспотизма предыдущих веков.

По словам писателя Эренбурга, «люди мстили за гнет, за оброки и требы, за злую духоту исповедален, за разбитую жизнь, за туман, века простоявший над страной. Нигде католическая церковь не была такой всесильной и такой свирепой».

Когда Эренбург сказал своему попутчику, что не нужно было сжигать церкви – в таких хороших зданиях можно было бы устроить что-нибудь полезное, например клуб, тот возмутился: «А вы знаете, сколько мы от них натерпелись? Нет уж, лучше без клуба, только бы не видеть это перед глазами!..»

По мнению других свидетелей испанских событий: «это были акции протеста, потому что церкви не были в глазах людей тем, чем они должны были быть. Разочарование человека, который верил и любил, и был предан».

Однако великолепные центральный собор Барселоны и монастырь Педраблес были сохранены, так как революционеры признали их художественную ценность.

Сталин, как бывший семинарист, близко к сердцу принял эти строки…

В донесении также сообщалось, что сразу по окончании боев в Барселоне, ФАИ, то есть анархисты, принялась бороться против террора с помощью таких, например, воззваний: «Если безответственные лица, которые распространяют по Барселоне террор, не остановятся, мы будем расстреливать каждого, кто будет уличен в нарушении прав людей».

Несколько активистов НКТ – профсоюз анархистов, были расстреляны за самоуправство.

В донесении указывалось, что самочинные расстрелы и убийства у республиканцев к августу прекратились.

Страсти были охлаждены, стала работать республиканская юстиция, гораздо осторожнее применявшая «высшую меру».

Пленные франкисты и активисты правых партий … особенно Фаланги, содержались в лагерях и тюрьмах.

Условия содержания были лучше, чем у франкистов.

Республика наказывает за расстрелы заключенных, предпринимаются систематические меры к облегчению их участи.

Зато в это время набирал силу франкистский террор на мятежных территориях.

К этому времени всю власть у мятежников прибрал к рукам генерал Франко, – как отмечалось в донесении.

«К стенке» там ставят не только сторонников социализма или анархизма, но даже и людей, известных как просто республиканцы.

Так, мятежниками был расстрелян известный испанский поэт Гарсиа Лорка.

У франкистов расстрелы заключенных стали обычной практикой.

Далее в донесении говорится: «Сразу становится ясно, что франкистский террор был навязан сверху, с высшего уровня руководства. Для начала кровавые расправы над республиканскими массами и их элитой были предопределены мозговым центром заговора, генералом Эмилио Молой. Он установил террор без промедления…. тем не менее, это было ничто по сравнению с той формой, в которой ведёт военные действия генерал Франко. Он увидел в войне блестящую возможность стереть с лица земли испанских левых, – неисправимых в своих грехах…, – как он говорил».

Республиканское же насилие, – как хорошо понимал Сталин, – в основе своей было следствием крушения государственного аппарата.

Но оно не долго длилось, хоть было впечатляющим, о чем свидетельствует факт убийства 6 тысяч церковников.

Однако республиканское правительство с самого начала пыталось его сдерживать. И ему это удалось.

Ведь террор сдерживало не только республиканское государство, но и общество, которое взяло на себя задачи рухнувшего государственного аппарата.

Далее Сталин перешёл к читке различных просьб от советских специалистов и советников, находящихся в Испании.

Общую их канву он уже знал: «оружие и боеприпасы».

Но имелись также призывы отдать приказ и нашим бригадам, которые там в тайне были сформированы, – вступить в бой.

На всём этом Сталин своим размашистым почерком вывел: «Отказать».

Лишь на одной просьбе он написал: «Согласен».

Это Козырев просил разрешения посетить Берлин, где открывалась Олимпиада, а Риббентроп к тому же давал приём в честь его назначения послом в Лондон.

– Нужно продемонстрировать Гитлеру моё расположение, – подумал Сталин.

Получив разрешение Москвы, я тут же отправился из Мадрида рейсовым самолётом немецкой авиакомпании «Люфтганза» в Берлин.

По дороге была посадка в Барселоне…

Самолет коснулся земли, чуть подпрыгнул и покатился по зеленому кочковатому лугу.

Навстречу бежали и приветственно размахивали руками люди. Тяжелый густой зной опалил глаза, стиснул мне горло.

Здесь на лётном поле, как и в Мадриде… соседствуют и фактически смешались военная авиация с гражданской, испанская с иностранной.

Прямо от самолета меня отвели в павильон начальника военно-воздушных сил Каталонии.

В изящном павильоне тесно, толчея, на широких диванах отдыхают лётчики, на столах навалены карты, фотоаппараты, оружие.

Ординарец беспрерывно обносит всех напитками и кофе.

Прямо против двери начальника, полковника Сандино, поставлена стойка импровизированного бара, перед ней на высоких табуретах, со стаканами в руках, галдят пилоты и механики. – Всё как и на мадридском … да и на любом испанском аэродроме…, – подумал я.

Сам полковник Фелипе Сандино, каталонский военный министр и начальник авиации, небольшого роста седоватый человек в синей блузе с закатанными рукавами, в кабинете не сидит, а бродит, довольно оторопело, по всему павильону, заговаривает то с одной, то с другой группой людей, пробует сосредоточиться, вникнуть в карту, которую ему подносят, но его сейчас же отвлекают другим разговором, он переходит к другому человеку.

Я передал ему привет от его товарища Сиснероса.