22 июня 1941 год, Берлин, полпредство СССР

От Шелленберга меня привезли в наше полпредство в Берлине таким же макаром…

Для правдоподобности или нет… нацистские молодчики таки меня попинали и порвали дорогой французский костюм.

Посольские моё возвращение почти не заметили, так как все были заняты устранением последствий вторжения эсэсовцев.

Из радиолы в общем зале неслись лающие слова выступления рейхсминистра пропаганды Йозефа Геббельса, который зачитывал обращение Адольфа Гитлера: «Немецкий народ! На нашей границе сегодня стоят 160 русских дивизий. Вражеские летчики беззаботно её перелетают, забавляясь этим. Русские патрули вторгаются на территорию рейха, словно чувствуют себя хозяевами этой территории. Наша задача – не защита отдельных стран, а обеспечение безопасности Европы и спасение всех. Я решил возложить судьбу и будущее Германского рейха и нашего народа в руки немецких солдат. Да поможет нам Господь в этой борьбе!»

Заметив при этом реакцию посольских, что никто из них не обращает на него внимание, – значит это уже не первый раз…, – решил я.

Затем я поднялся в кабинет к Деканозову и доложил обо всём, что со мною было… Ну конечно свою версию…

Тот был рассеян и кажется совершенно меня не слушал…

Я посчитал, что субординацию соблёл и удалился… Чертовски хотелось спать. Найдя тихий закуток с диваном, я там и вырубился…

В тот же день, 22 июня, около двух часов дня в канцелярии посольства внезапно зазвонил телефон.

Из протокольного отдела министерства иностранных дел рейха сообщили, что впредь до решения вопроса о том, какая страна возьмет на себя защиту интересов Советского Союза в Германии, наше посольство должно выделить лицо для связи с Вильгельмштрассе.

Наш секретарь сказал, что через минут пятнадцать-двадцать мы сможем дать ответ.

Я это всё узнал, когда меня разбудили и позвали снова к Деканозову.

Он поручил мне быть ответственным за связь с германским МИДом и как то странно на меня посмотрел.

Конечно, я совершенно не делал тайны, что хорошо знаком с министром иностранных дел Гитлера, – фон Риббентропом.

Но с таким же успехом и я мог Деканозова подозревать в чём то таком… ведь это он, а не я … на банкете 1 мая… пил с ним на брудершафт…

И орали потом, как мартовские коты, немецкий шлягер «Лили Марлен»…

– Товарищ Козырев, заодно попросите у своего друга разрешение вывезти из клуба советской колонии фильмы и часть библиотеки, – не удержался он от шпильки в мой адрес.

Я только кивнул, пропустив его укол мимо ушей…

Когда через полчаса представитель протокольного отдела снова позвонил в посольство, то я ему сказал, что поддерживать связь с Вильгельмштрассе было поручено мне. Так же я изложил ему просьбу нашего полпреда.

Записав мое имя, человек из германского МИДа сказал:

– В порядке исключения одному представителю посольства разрешается съездить в клуб и увезти то, что посольство считает нужным. Но это должно быть сделано до 6 часов вечера. После этого всем находящимся в посольстве лицам категорически запрещается выходить за пределы территории посольства. Представитель посольства, уполномоченный для связи с Вильгельмштрассе, может выезжать только для переговоров в министерство иностранных дел, каждый раз договариваясь об этом заранее, причем в сопровождении начальника охраны посольства – старшего лейтенанта войск СС Хейнемана. Через Хейнемана посольство, в случае необходимости, может связаться с министерством иностранных дел.

И он повесил трубку.

Как я тут же выяснили, – телефонная связь была односторонней… когда мы снимали трубку, аппарат по-прежнему молчал.

Я всё это доложил Деканозову.

Он решили, что в клуб на посольской машине лучше всего поехать мне.

Затем добавил, что, поскольку за один рейс удастся вывезти лишь ограниченное количество предметов, следует забрать прежде всего фильмы о Ленине – в апреле, ко дню рождения Владимира Ильича, они были присланы нам из Москвы, – а также собрание Сочинений Ленина и некоторые другие работы классиков марксизма.

Деканозов это напутствие мне давал в большом зале для приёмов, где уже толпилось много народа.

– Мы не хотим, чтобы гитлеровцы устроили из этих фильмов и книг костры и организовали по этому поводу очередную антикоммунистическую демонстрацию, – сказал он громко, в расчёте на публику.

Я кивнул и ушёл выполнять поручение полпреда полностью идеологического характера.

До клуба доехали быстро…

Стоявший у здания клуба полицейский не был предупрежден о моем приезде и отказался меня впустить.

Мне снова нужно было позвонить на Вильгельмштрассе.

Напротив находилась небольшая лавочка, где торговали пивом, сигаретами и всяким хламом.

Я, находясь в Берлине и посещая клуб нашей советской колонии, часто заходили туда, чтобы выпить холодного пенистого пива и поболтать с хозяином лавчонки старым Гюнтером.

Туда я и направился, чтобы воспользоваться телефоном-автоматом.

Гюнтер и его жена встретили меня очень приветливо. А, сам хозяин, понизив голос, сказал, что потрясен известием о нападении на Советский Союз.

– Теперь уж совершенно ясно, чем всё это кончится. Мы, действительно, напобеждаемся до смерти, – проворчал Гюнтер, когда я, разменяв у него марку на мелочь, направился к телефонной будке.

Набрав номер протокольного отдела министерства иностранных дел, я пожаловался клерку, что, несмотря на договоренность, не могу попасть в помещение клуба, поскольку охраняющий его полицейский не имеет на этот счет указаний.

– Сейчас мы примем меры, очень сожалеем, подождите около клуба, – ответили мне.

Подойдя к стойке, я заказал пива, и у нас с Гюнтером завязалась беседа, которая, конечно, всё время вращалась вокруг темы войны и бедствий, которые она с собой несет.

Спустя минут 15 сквозь открытую дверь лавчонки я увидел, как к подъезду на противоположной стороне улицы подъехал мотоцикл с коляской, в которой сидел эсэсовский офицер.

Он что-то сказал полицейскому, и тот, перебежав улицу, зашел в заведение Гюнтера и сообщил, что мне можно войти в здание клуба.

Тем временем эсэсовский офицер укатил на своем мотоцикле, а полицейский вошел в клуб вместе со мной.

Сперва он стоял молча в стороне, наблюдая, как я складываю круглые металлические коробки с фильмами.

Но, когда я стал упаковывать книги, он принялся, не говоря ни слова, мне помогать: обвязывал стопки книг веревками и сносил их в машину.

Я тоже ничего ему не говорил. Так молча мы работали довольно долго. Только когда я сел в машину и завел мотор, полицейский крикнул мне вслед:

– Желаю вам самого лучшего, товарищ…

Обернувшись, я помахал ему рукой. Эти две первые встречи с простыми немцами после разбойничьего нападения гитлеровской Германии на Советский Союз – со старым Гюнтером и полицейским, охранявшим наш клуб, – показались мне знаменательными.

Ни у того, ни у другого не чувствовалось ни злобы, ни отчужденности. Видимо, антисоветская пропаганда Геббельса не везде оказалась действенной!

Когда я вернулся в посольство, было без нескольких минут шесть – успел вовремя!

Двор посольства уже походил на цыганский табор.

С узлами и чемоданами сюда съехались работники посольства с семьями. Вокруг было много детей самого различного возраста – от грудных до школьников.

В жилом корпусе места всем не хватило. Многие разместились в служебных кабинетах.

Но это была лишь небольшая часть всей советской колонии, о которой мы должны были позаботиться.

По уточненным спискам, оказалось, что вместе с членами семей в Германии и на оккупированных территориях находится свыше полутора тысяч советских граждан.

Затем происходил процесс сдачи груза хозяйственнику полпредства «под роспись». Весьма комично всё это выглядело на фоне происходящих далеко на Востоке событий.