Здесь Риббентроп в письме указал, что он снова увидел, что и в данном случае мировоззренческие компоненты все же были решающими во всём Гитлера мышлении.
Все его повторные возражения Гитлер отбросил. Он заявил: в конечном счете в испанской гражданской войне решается вопрос, удастся ли Советам прочно забрать в свои руки одну из западных стран – глава мадридского правительства – человек Москвы, и от Франко поступили сообщения, согласно которым преобладающая часть оружия, имеющегося у Республики, получена от Советской России.
– Муссолини, – писал Риббентроп, – тоже относится к Франко позитивно.
В Берлине считают, что между мадридским правительством и французским Народным фронтом Леона Блюма существуют теснейшие связи.
Как я знал, Леон Блюм, это французский политический деятель, лидер социалистической партии. В июне этого 1936 года возглавил правительство, опиравшееся на Народный фронт.
– Фюрер, – пишет далее Риббентроп, – дословно сказал следующее: «Если создать коммунистическую Испанию действительно удастся, то при нынешнем положении во Франции, большевизация и этой страны тоже всего лишь вопрос времени, ну а тогда дела Германии плохи! Оказавшись заклиненными между мощным советским блоком на Востоке и сильным франко-испанским блоком на Западе, мы вряд ли сможем еще что-нибудь предпринять, если Москве вздумается выступить против Германии».
Далее Риббентроп, пишет, что лично он видит вещи в другом свете. Особенно в том, что касается Франции. Он считает, что французская буржуазия все-таки достаточно сильная гарантия против окончательной большевизации этой страны. Он сказал это фюреру.
– Но, – как далее написал Риббентроп, – ему было бесконечно трудно противостоять его идеологическим принципам, которых, как считал Гитлер, он не понимает.
На новые его возражения, Гитлер реагировал довольно нервозно и резко оборвал разговор, сказав, что он решение уже принял.
– Речь видимо идет о совершенно принципиальном вопросе, и здесь моего чисто реально-политического мышления недостаточно, – констатировал Риббентроп.
– Со времени появления крупного социального вопроса нашего века, – писал далее Риббентроп, – текущую политику следует подчинять этой принципиальной проблеме, иначе однажды внешняя политика зайдет в тупик. В данном случае проявилось то политическое расхождение с Адольфом Гитлером, которое неоднократно уже возникало у него во внешнеполитической области.
В следующем своём послании Риббентроп сообщил мне… между прочим… «…чтобы получить самолеты, Франко сначала обратился к Герингу. Гитлер дал свое согласие, и это решение уже вызвало между Англией и Германией новые трудности».
Далее Риббентроп сообщил мне совершенно потрясающую новость… Когда на следующий день он снова был вызван к Гитлеру, тот совершенно неожиданно для Риббентропа объявил о его назначении статс-секретарем министерства иностранных дел и поздравил его с этим назначением. Он сказал ошарашенному Риббентропу: «Я только что говорил с министром иностранных дел фон Нейратом, и тот с этим согласен».
Риббентроп приписал, что прежний статс-секретарь министерства иностранных дел Бернгард Вильгельм фон Бюлов умер в июне.
– Фюрер, надеется, что мы хорошо сработаемся, – далее пишет Риббентроп.
Сам он поблагодарил Адольфа Гитлера за оказанное ему доверие.
– Затем, – как сообщает Риббентроп, – фюрер перевел разговор на тему о вакантности поста германского посла в Англии ввиду смерти фон Хёша и спросил у него, – кого надобно послать в Лондон?
В связи с этим у них возникла продолжительная беседа о германо-английских отношениях.
Фюрер пожелал узнать, – как Риббентроп расценивает шансы на достижение взаимопонимания с Англией?
Риббентроп пишет, что исходя из совершенно трезвых соображений, он сказал Гитлеру, что не считает эти перспективы в настоящее время хорошими. Однако, судя по тому, что он слышал, король Эдуард VIII отнюдь не настроен недружественно к Германии. При той огромной любви, которой он пользуется у английского народа, можно полагать, что взаимопонимание было бы достижимым, если бы король поддержал идею германо-английской дружбы, хотя обычно британский суверен оказывает на политику своего правительства влияние небольшое.
Гитлер весьма скептически высказался насчет того, что изначально отстаивавшаяся им идея союза с Англией остается как-либо осуществимой.
– Мне стало ясно, – пишет Риббентроп, – насколько важное значение имеет точное представление фюрера о ситуации в Англии и возможности её изменения, поскольку он, несмотря на все сомнения, все ещё стремился к взаимопониманию с нею.
Поэтому Риббентроп высказал мысль: «не будет ли наиболее правильным послать его в Лондон послом, а не назначать статс-секретарем министерства?» Идея эта так понравилась Гитлеру, – пишет Риббентроп, – что он тут же ухватился за неё и сказал, что целиком согласен.
Договорились, что в течение одного дня они вполне спокойно обдумают этот вопрос, а затем будет принято окончательное решение.
На следующий день они решили, что эту попытку следует предпринять.
Затем фюрер пригласил к себе министра иностранных дел рейха – господина фон Нейрата и сообщил ему, что желает послать Риббентропа в Лондон.
– Это решение, как сказал фон Нейрат, он нашел особенно удачным, – пишет Риббентроп. Оказалось, министр тоже считал весьма важным окончательное выяснение германо-английских отношений.
Риббентроп далее пишет, что со всей определенностью снова сказал Гитлеру: шансы на союз с Англией невелики, скорее надо рассчитывать на противоположный результат, но, несмотря на это, он еще раз попытается сделать все возможное для достижения этой цели.
Далее Риббентроп сказал Гитлеру, что сам он достаточно хорошо знает англичан, чтобы совершенно трезво и объективно сообщать ему о британском отношении к данному вопросу. В остальном же многое, естественно, зависит от дальнейшей германской политики.
Риббентроп, с его слов, недвусмысленно высказал мнение, что Англия… во всяком случае как можно судить по имевшемуся до сих пор опыту… будет держаться за свой тезис о равновесии сил и противодействовать им, если убоится, как бы Германия не стала сильной.
Таким образом, – резюмировал Риббентроп, его пребывание в Байройте оказалось гораздо больше посвящено политике, чем ему хотелось.
– Итак, дорогой Серж, я отправляюсь послом в Лондон!, – заканчивал своё послание Риббентроп восклицательным знаком.
В приписке он сообщил: «Хотя я и настроен скептически, но поставленная передо мной задача действительно радует меня: может быть, все-таки еще есть возможность достигнуть этой великой цели!»
В след за этим письмом, пришло следующее… В нём он написал: «Нам пришлось провести в Байройте еще один день, занимаясь всевозможными делами, в частности надо было разослать приглашения на приём в саду под открытым небом, который я устраиваю у себя в Далеме в связи с начинающимися 1 августа в Берлине Олимпийскими играми».
К письму прилагалось официальное приглашение на этот приём для Специального посланника НКИД СССР Козырева Сергея.
***
Тем временем в Кремле…
Сталин с интересом читал донесения из охваченной огнём Испании…
По данным РазведУпра РККА на стороне мятежников оказалось около 50 000 солдат, на стороне Республики около 22 000, в том числе около 10 000 офицеров. Основная часть из которых в первые дни бежала и с республиканцами осталось только около 1 000 офицеров.
Из 10 000 карабинеров – около 4000 остались верны республике.
Большинство военнослужащих авиации – 3000 против 2000, флота – 13 000 против 7 000, гражданской гвардии – 18 000 против 14 000, «асальто» – 12 000 против 5 000, поддержали республику.
В мятеже сразу приняли участие около 14 000 карлистов и до 50 000 фалангистской милиции.
Самая грозная сила врагов Республики – Африканская армия – 32 000 хорошо по испанским меркам подготовленных бойцов – находилась в Марокко.
Из-за отсутствия офицерского состава старые военные части, оставшиеся на стороне Республики, были дезорганизованы и не могли активно действовать. Республиканская армия формировалась на ходу.
