– В чем?

– Что нас позовут. Сколько таких случаев происходит? Полно! Думаешь, полиция станет серьезно заниматься убийством Димы?

– Мне всё равно, Ань.

– Ты чего?

– Не хочу знать за что, как и почему его убили. Не хочу участвовать в допросах и изматывать себя ожиданием судебных решений. Человека это не вернёт, а превратить нашу жизнь в кошмар – может. У меня проблемы с квартирой, если ты ещё помнишь. Их нужно решать в первую очередь. Остальное – проблемы жены Димы… Он мне уже никто.

– У тебя просто шок, – участливо потянулась ко мне Анюта в попытке приобнять, но я отодвинулась. – Для нас всех это шок, правда.

– В тот вечер, после «Бобров и уток», вы все поехали по домам, а Дима затащил меня в какую-то гостиницу с настойчивым предложением переспать. Но я его там и оставила. Противно. Думаешь, я могу теперь полноценно сопереживать горю его семьи?

– Как? – выдохнула она, бессильно опуская руки и глядя на меня как побитая собака. – Не может быть.

– Может, – ухмыльнулась я. – Так что он явно получил по заслугам. Да, мне жаль его жену и детей, но, может, лучше без такого отца, чем с ним?

Не дожидаясь ответа, я поднялась и побрела подальше от этого места. От него веяло бессмысленностью существования. Любая жизнь, хорошая или не очень, заканчивается здесь, на столе у судмедэксперта, если чуть не повезет. Мертвые люди все одинаковы: внутренности, конечности, бледная кожа, пустой остекленевший взгляд. Оболочка. Ничто. Куда девается то, что составляет человека, что делает его живым? Почему одни люди – нормальные, а другие – изверги, отрезающие лапки крысам, а прочие – готовы переспать со старой подругой просто так, потому что. Где пролегает грань? Почему я так не похожа на Анюту, а она – на Иду? Что с нами всеми не так?

И почему, в конце концов, роль звена в цепи досталась мне?

Объездными путями, чтобы не попадать на знакомые станции метро, я добралась до дома. Поднималась пешком, дабы оттянуть момент возвращения. Где-то на задворках разума теплилась мысль, что приходящая утренняя уборщица уже всё давно уничтожила, и меня не встретит разложившаяся крыса, но избыток слюны во рту указывал на совершенно обратные подсознательные ожидания. За один лестничный пролёт до цели я остановилась принюхиваясь. Пахло обычной безнадегой спального района, недавно выкуренной кем-то сигаретой и зимней свежестью из приоткрытого окна.

Перед дверью оказалось пусто. Я увидела это задолго до того, как ступени под ногами кончились. Пропала и крыса, и коврик, будто никогда не бывало. Среди бела дня не так жутко было переступать белёсое пятно, обозначавшее законное место вчерашнего преступления, и проворачивать ключи. Закрывшись на все существующие замки – а их было ровно три – я бросилась в комнату, спешно запихивая документы в рюкзак, а потом вдруг остановилась, пораженная одной-единственной мыслью. Зачем?

Мне, по сути, нужен только паспорт, медицинский полис, права, которых не было, может, ещё старый загранник со сроком действия до середины этого года. Вытряхнув всё из рюкзака на постель, я вернулась к шкафу, сбросила с себя одежду и влезла в свободные джинсы, футболку и свежий свитер. Стоило бы сходить в душ или просто вымыть голову, но я боялась в шуме воды не услышать того, что могло происходить за дверью квартиры.

Из холодильника продукты полетели в мусорный пакет. Зарядка, пауэрбанк, запасные наушники, таблетки из коробки с лекарствами – оказались в рюкзаке вместе со сменой нижнего белья. На дряхлом комоде в коридоре я оставила плату за следующий месяц и деньги на коммуналку, попутно отписавшись владелице квартиры, что уезжаю.

Стоя перед дверью, я пыталась собраться с мыслями, наметить хотя бы минимальный план. Где сегодня ночевать? Продолжать ли свою незаметную работу по передаче драгоценных камней? И куда идти сейчас? Резко выдохнув, с пустыми лёгкими и головой, заполненной липким ужасом, я вышла на лестницу, спустилась в подъезд и рванула на себя тяжелую металлическую дверь.

Что бы там ни было – впереди – стоит попытаться выжить. Не пропасть, как, видимо, делали все, кто до меня служил неизвестной цели.

Пока брела к метро, выключила телефон, чтобы побыть в тишине. Нет, я понимала, с самого первого дня понимала, что ничем хорошим эта моя невинная забава ради любопытства не закончится. Но прямых угроз я не ожидала никак, надеялась, что каким-то волшебным образом смогу вырваться из замкнутого круга. И всё же внутри теплилась надежда, что убивать меня никто не станет. Хотя, если такие жуткие сюрпризы вроде крысы продолжатся, я и сама запросто лишу себя самого ценного. Ни один разум не выдержит бесконечного, адского, жестокого давления. Но сойти с ума – слишком лёгкий выход. Даже если мне на тот момент будет всё равно.

И Дима. Случайна ли его смерть? Пальцы. У него отрезаны пальцы. У крысы не было лапок. У Димы… Ну нет! Нет!

От дикой догадки, которую я не хотела никаким образом подтверждать, руки вмиг замерзли. Дышать стало так трудно, что я остановилась, опершись на дерево, удачно попавшееся на пути. Перед глазами темнело. Да нет… Не могло это всё быть правдой. Кому надо убивать среднестатистического мужичонку, чтобы припугнуть среднестатистическую меня? Я ведь даже всерьез не собиралась бросать работу звена… Не собиралась?

Медленно отстранившись от дерева, я продолжила свой путь, но уже гораздо тяжелее, чем раньше. Ноги еле передвигались, лёгкие и вовсе будто схлопнулись в тряпочки, в груди что-то поднывало, опасаясь подавать сигналы сильнее.

В метро я спускалась, уподобляясь старушке, крепко держась за поручень и глядя под ноги. Теперь мысль о временном возвращении в семью казалась дикой, безумной! Какими бы сложными и гадкими ни были наши отношения, я не собиралась становиться причиной смерти даже таких родных, как мои.

Грохот поездов оглушал, мешая ориентироваться. В московском метро можно и заблудиться, если не смотреть, куда идешь и на какие ветки делаешь пересадки. Я и не смотрела, шла туда, куда получалось, но, похоже, ноги и память решили поиздеваться.

«Маяковская».

Арочные своды с круглыми окнами-вставками в другой мир, собранный из мозаичных кусочков. Мир, который больше не существовал: самолеты, облака, цветущие розовым ветви не то сакуры, не то родной яблони, люди, сочные яблоки, снова люди. Всё стремилось ввысь, к свободе, победе, радости, счастью и благополучию. Наверное, поэтому никто из пассажиров не смотрел наверх. Никогда. Только я, стоящая посреди платформы.

Зачем я здесь? Мне здесь не место.

Я вовсе не такая, как эти прекрасные колхозницы и спортсменки, выложенные творческими руками на потолке: лишнее звено, слабое, предательски задумавшее отцепиться, уничтожив идеально работающую систему.

И ровно в тот момент, когда я готова была опуститься на пол и смиренно ждать конца, меня кто-то подхватил под спину и, крепко обняв отвёл в сторону, прислонив к стене. Тогда-то наши взгляды и встретились. Совсем не так, как обычно. Не на долю секунды, а гораздо дольше.

Светло-карие, будто бы ненастоящие, чуть выгоревшие на солнце, глаза.

– Привет, – сказал он, разорвав купол тишины и гула, сковавший мой слух. И голос его звучал странно, грубовато, но глубоко. Петь бы ему тенором… – Жива…

В знак согласия и подтверждения его слов я опустила голову и машинально закивала дальше, как китайский болванчик. «Маяковская» заполнялась туманом, лицо соседнего звена с красивыми глазами таяли, скрываясь в серости, и откуда-то издалека прекрасный женский голос пел: «Осторожно! Двери закрываются…»

– Эй! Держись! – он подхватил меня под руки, чуть заваливая на себя. – Тебе нужно на воздух.

Кто-то из неравнодушных пассажиров помог вывести меня на улицу, где действительно уже не было тумана, но звуки, всё ещё приглушённые низким куполом серого неба, казались странными, будто каучуковыми. Я сидела на заснеженной скамье, а надо мной нависал с удивленным взглядом спаситель.