Каждый раз история повторялась один в один: ровно в семь часов и одну минуту на станции метро «Маяковская» я гордо вышагивала среди толпы с прямой спиной, не задерживаясь взглядом ни на ком конкретном. Да и не было никакого желания всматриваться в эти серые угрюмые лица, будто вылепленные из одного сорта глины одним захудалым мастером. И когда уровень моего негодования и ненависти к людям возрастал уже в геометрической прогрессии, всегда появлялся он: спускался с лестницы, выходил в центр зала и шёл прямиком в мою сторону, выделяясь из толпы высоким ростом, густыми рыжеватыми волосами с бронзовым отливом, явно крашенными, но настолько искусно, что всегда казалось будто это родной цвет. В чёрной куртке, накинутой на тёмно-зелёный анорак, с рюкзаком на плече или в длинном шоколадного цвета пальто с клетчатым шарфом и кожаной сумкой под ноутбук, или в дутом сером пуховике и мрачно-синих джинсах – он выглядел и приметно, и не очень. Такой же, как и все, но – другой. Возможно потому, что я ждала секундного взгляда его светло-карих глаз. Достаточно было доли мгновения, чтобы мы оба убедились в верности сценария, сверили внутренние часы и продолжили лёгкое, но спешное движение сквозь толпу и вместе с ней.

Одно тревожное касание, незаметное посторонним взглядам, спрятанным в смартфоны, упертым в каменный пол или поднятым к указателям, – ладонь к ладони, тонкие пальцы к чуть более коротким и мягким, привычно-сухое прикосновение, будто его и не было. Шум подъезжающих поездов, гомон голосов, объявление о закрывающихся дверях, метания опаздывающих пассажиров, суета, отдавленные ноги, задетые плечи, предел надоедливости и спасительный эскалатор. В ладони снова и снова оставалось немое свидетельство неслучайной встречи весом в неизвестное количество карат.

Если встреча происходила в пятницу, то мой путь лежал от «Маяковской» на «Пушкинскую», и там, осторожно поднимаясь на улицу, я держалась крепкой рукой за поручень, и никто не мог бы догадаться, что оставляла пусть не целое состояние, но некоторую его часть, в небольшом естественном тайнике. Если наши руки соприкасались в среду, то «работала» я неприятно далеко от центра – в тихом «Перово», а по понедельникам бегом поднималась из метро к Новому Арбату. И неизменно вечером в эти, или другие рабочие дни, ровно в 18–45 я забегала к постамату, вводила личный код и забирала небольшое вознаграждение, обыденно именуемое «зарплатой».

Как это случилось со мной? Я уже и не знаю. Помню, что несколько лет назад ко мне пришла близкая подруга, промокшая под дождём. Стояла хмурая осень, с неба лило третий день подряд без перерыва. Подруга, имя которой пришлось забыть, надрывно кашляла, пила горячий чай и кашляла снова, пытаясь высушить длинные пергидрольные волосы моим розовым полотенцем, доставшимся от предыдущих жильцов разбитой квартиры на самой окраине Москвы в получасе езды на автобусе до ближайшей станции метро. Путаный рассказ гостьи сводился к одному: она больна, но не может бросить работу, не может прервать цепочку. Иногда её начинало трясти, и совершенно охрипшим голосом, будто бы разговаривая не со мной, она твердила, что больше не может зарабатывать и всё до копейки отдавать своему парню, подсадившему их на наркоту, но цепочка не должна прерваться, иначе всё будет плохо. Что будет плохо, какова её работа и почему цепочка не должна прерваться, – я так и не смогла понять.

Потребовав листок бумаги и капая на него остатками дождя с волос, трясущимися руками очерчивая кривые буквы, она изобразила подобие схемы, где написала дни недели, время входа, станцию метро, стрелочку к станции выхода и адреса постаматов. Все её дальнейшие слова я списала на бред сумасшедшего, плотно сидевшего на сильнейших наркотиках. Куда она пропала после этой встречи – я не знаю до сих пор, но с того самого времени одной безымянной подругой у меня стало меньше.

С неделю я поглядывала на смятый листок, одиноко валявшийся на столе, покрытом несмывающимися круглыми отпечатками кружек с кофе, как свидетелями преступления против чистоты. У меня не было проблем с работой или деньгами, но в перспективе маячил отпуск, и вопросы о цепочке продолжали возникать в голове совершенно спонтанно и всё больше угнетали. Возможно, работа пергидрольной подруги была связана с наркотиками, возможно, она просто бредила. Но я никогда не отличалась рациональностью. Вернее – отличалась, но только на людях и при родных. А душа при этом настойчиво требовала безрассудных поступков, иррациональных решений, спонтанных действий, что выливалось в бессмысленные путешествия по первой попавшейся горячей путевке; в случайные связи, обрывающиеся в дорогих номерах московских отелей, реже – в банальных туалетных кабинках баров; во встречи и расставания, в скандалы на пустом месте и дикие алкогольные угары с бывшими сокурсницами. Если существовал более мирный способ дать своей необузданной, немного сумасшедшей натуре то, чего она так рьяно требовала, я была готова попробовать, и даже рискнуть.

Хорошо помню, что это была действительно пятница. Ровно в 6-55 я уже стояла на станции «Маяковская», пытаясь рассмотреть в пробегающих мимо людях кого-нибудь интересного. Из путанного рассказа подруги я запомнила, что нужно дождаться его – человека неизвестного пола – она упорно не называла ни имени, ни особенностей внешности. Простояв до семи часов и пропустив к тому моменту уже два поезда, я решила переместиться к центру – ведь там обычно и происходят все встречи. Мимо бежали те, кому было плевать на меня, на время года и место действия жизни. Они торопились туда, где проведут треть дня, получат за это бонусы на вкусную еду и, может быть, даже на неплохой отдых где-нибудь в Турции. А я стояла. И ждала.

Встреча произошла неожиданно – высокий мужчина просто прошёл мимо, погрузив меня в удушающую атмосферу резкого одеколона и внезапно коснувшись ладони. В ней я ощутила что-то очень легкое и твердое, маленькое, с острыми гранями. Крепко сжав неизвестное, я припомнила, куда следует ехать и в точности повторила маршрут, который нарисовала подруга. Уже направляясь к выходу из метро и почувствовав слегка морозное дыхание улицы, я не удержалась и заглянула в ладонь: там лежал небольшой прозрачный камушек сложной огранки. Он не был похож на стекло, даже не тянул на качественную подделку – такой игры света на гранях, такой прозрачной чистоты невозможно добиться на искусственном камне. Я снова спрятала его в ладонь и двинулась вдоль перил осторожно придерживаясь.

Почти на середине лестницы, когда в сердце закрался страх не найти тайник, я почувствовала тёплое надавливающее прикосновение к своей руке и тут же под пальцами словно открылась дверца – явно ощутилась небольшая ямка, в которую плотно вошёл камушек. Освободившись от драгоценного груза, я резко обернулась, но не увидела никого подозрительного – только спешащих куда-то людей. Кто мне помог и значило ли это, что теперь я – звено цепи? Пожалуй, именно тогда впервые меня посетила мысль, что случилась самая страшная ошибка в жизни, что жажда приключений завела меня в опасные дебри. И, ведомая больным любопытством, вечером я оказалась рядом с постаматом, ввела код, поймала резко открывшуюся дверцу и достала оттуда книгу, завернутую в пленку.

Уже дома, расположившись на кухне под тусклым светом лампы, я медленно листала пахнущие типографской краской страницы и нашла среди них банкноты номиналом в пять тысяч. Ровно шесть штук. А среди них странного вида записку на клочке тетрадного листка в клетку – перечеркнутый глаз. Сначала понять было трудно, и только спустя несколько минут, когда первые впечатления сменились горечью осознания, я сообразила, что значил этот рисунок.

Не смотри.

С того дня я больше ни разу не видела то, что оказывалось у меня в руках. Конечно, меня посещали тревожные, иногда даже панические мысли – я ввязалась в нечто противозаконное и наверняка опасное, но не пойман – не вор. Слабое утешение, которое помогало не думать о бесконечной цепочке обезличенных взаимодействий. Кто-то передавал камни кому-то, кто знает, через какое количество рук они добирались до меня и куда уходили потом.