— Эй, ты! Белоголовый!
Беловолосой его голова не была, даже когда становилась чистой, но Ро сразу понял, что обращались к нему. Он вскинул лицо и высмотрел приземистого халасатца в двух выцветших кафтанах — один поверх другого. Мужчине пошёл уже пятый десяток, а седых волос у него было больше, чем нитей бахромы на бордовом кушаке. На маститого лавочника он не походил, уж больно незажиточный вид, но и не был совсем уж безрыбным: явно имел за душой и за пазухой не один десяток сардин.
— Уже не первый раз тебя вижу, — начал издалека возможный наниматель, и пришлось выслушивать его словесный поток. — Тут, знаешь ли, лица одни и те же — ни спросу, ни толку. Что ливень, что зной, что туман от дымьяна. Ох, чувствую поясницей, гроза будет! Нет, не подумай, я работника не ищу, но… Эй! Да ты погоди, не отворачивайся! Я слышал, ты письмецо написать способен. Ну то есть по-нашенски, по-халасатски стало быть?
Уже собравшийся уйти, Ро всё-таки остановился и сунул руки в бездонные карманы штанов. На болтуна он посмотрел куда более пристально, пытаясь понять, с чего бы тому просить написать письмо алорца.
— Я бы к Милашу пошёл, да он, собака, — на последнем слове халасатец заозирался, не проходит ли мимо кто-то из бистов-волков, — он, Ликий накажи его жадность, потребует три сардины вперёд. Три! Да где ж это видано⁈
Свалившееся объяснение показалось Ро не очень-то трогательным, но заработать на ужин, несколько минут поводив пером, он всё же не отказался бы. А наниматель всё продолжал:
— Я тогда к торговому дому пошёл, к писарям наведался, но они, соба… негодяи, сговорились! За две сардины я внучку последнему батраку сосватаю! И вот иду и вижу — ты. Видать, Наминэрия мне улыбнулась! А коли так, то и сардины не жалко.
— Можно было просто назвать плату и сказать, что писать, — проворчал Ро и нацепил подобие интереса.
— Пера у тебя, надо полагать, нет, но я дам и перо, и бумагу. Только ты мне честно письмо напиши, не обмани старого человека, — зашёлся таким тошнотным добродушием халасатец, что только чудом удалось не скривиться.
— Идёт. Неси всё сюда, а лучше вон в ту харчевню, — бродяга указал на продуваемую террасу с двумя рядами столов, куда приходили обедать рабочие: две ржанки за миску тушёных бобов.
— Сейчас всё будет, сынок! Храни тебя Светоч! И Дэлл направляй твои руки!
Мужчина суетливо поспешил прочь.
Ро ещё раз обошёл здание и свернул в сторону харчевни. Есть ему хотелось всегда, но торопиться не стоило. Вдруг и правда заплатят сардину, и можно будет позволить себе жаренную свинину. Даже несколько ломтиков на тарелке с маринованным чесноком и булгуром — несказанная радость. Ещё бы спелой хурмой закусить, а не той, какую стащил вчера на рынке. Её он, конечно, доел, чтобы добро не пропадало, но потом минут десять кривился и полоскал рот.
Так Ро и топтался у лестницы, планируя ужин. За стол всё равно не пустят, пока не заплатит. Прошло без малого десять минут прежде чем явился наниматель, оживлённый и падкий на разговор.
— Я этих людоедов всех запомнил! — бросился жаловаться он. — Будто ледский шёлк у них беру, а не бумагу! Нет, я человек не глупый, знаю бумаге цену, но и совесть-то надо иметь, вы, шакалы! — халасатец пробежался взглядом по окружению и выдохнул с неприкрытым облегчением. — Вы, белоголовые, пусть и загадочные — понять вас, что гребные суда по небу пускать! — но старикам не хамите и цену не заламываете. Сказали слово, так то оно и значит. А эти! Вроде и боги у нас те же самые, и воду из одного колодца берём, а дерут, точно волки овцу!
Ро шёл рядом, не перебивая, но как только сел на лавку и водрузил локти на стол, сухо и без предисловий спросил:
— Что писать?
— Ох, да сыну письмецо в Триделе́с. Ты чуток обожди, дай я хоть чай попрошу. С утра на ногах! Тут надышишься смогом, а потом кашель. Пол ночи громыхало и, клянусь тебе, скоро продолжит!
Мужчина обрушился болтовнёй на девушку, что наполняла миски, и своим навязчивым обаянием договорился о чае с корицей и кусочками яблока. Потом он сел напротив и принялся вынимать из сумы всё необходимое.
— Меня зовут Гарсом. Родом я не из Ранты, но вот потянуло на юго-восток. Думал здесь льёт поменьше. Ха-ха! Ох, попутал Ликий меня, легковерного.
Всё это Роваджи слушал вполуха, расправляя перед собой свёрнутый трубкой лист, пододвигая чернильницу и осматривая срез гусиного пера. Он бы не стал притворяться, что ему интересно и тем более кивать и охать в такт, даже посули ему все три сардины.
— Так что писать?
— Писать? Ах, да. Ну, напиши вот так: Здравствуй, сын! Ну то есть Кардам. Имя только напиши, он и так знает, что сыном мне приходится. Спроси, как у него дела. Как жена? Как внуки? Мои внуки, а не его. Стало быть, спроси, как дети. И напиши, что помер его двоюродный дед. Дядя мой по батюшке. Пусть знает. И что мать ему привет передаёт. Просит приехать в следующем году на день Равновесия.
Дослушав, Ро кивнул и стройным внятным текстом изложил прозвучавшее на бумаге.
— Как ловко у тебя получается! — нахваливал Гарс. — И строчки такие ровные! Ты часом не из благородных? Ах, погоди, у вас же сидов не бывает. Ты, парень, послушай старого человека. Какой тебе работный дом? Иди в писари! Заткнёшь за пояс этих стервятников!
— Вот, — бродяга пододвинул заказчику готовое письмо.
Халасатец сощурил ярко-зелёные глаза, словно вчитывался.
— Сардину плати, — потребовал Ро, не желая больше тратить своё время, пусть у него и не было никаких планов на сегодня, да и вообще на жизнь, не считая сытного ужина.
— Да-а, — протянул Гарс задумчиво и полез рукой за пазуху нижнего кафтана, но глаз от написанного всё не отрывал. Может быть он врал и был обучен грамоте, а может пытался разгадать, не надумал ли его надурить молчаливый белоголовый. В итоге он выудил продолговатую монетку и положил рядом с письмом. — Я то, что обещал, всегда выполняю. Ни слова не понял, но выглядит красиво. Хоть на стену приколачивай, как почётную грамоту! А зачитаешь мне вслух? И чай наливай себе, не стесняйся.
Ро покосился на чайник и пустые пиалы, и решил не испытывать судьбу. Однако работу он всегда выполнял на совесть, потому прочитал письмо негромко, но с выражением.
— Ох, хорошо! Сыну понравится. Ах, нет, не про деда, но написано складно. Аж больно на душе становится, что такие мальчишки перебиваются здесь в поисках заработка.
— Ну, я пойду…
— Погоди! — халасатец замахал руками, упрашивая опуститься обратно на лавку. — Погоди минутку, — он вспомнил о чайнике и наполнил обе пиалы, одну из которых тут же поднёс к губам, и после осторожного глотка продолжил: — Дядька у меня помер, плох был совсем. Захудалую кузню мне оставил. Да там больше хлама, чем добра. И после смерти мне удружил! Да что уж, понимаю, сам ведь человек несчастливый. Барахла там немерено и всё железки какие-то. Может удастся продать. Приходи-ка вечерком, поможешь таскать, сам ведь со спиной своей не управлюсь. Дам ещё одну сардину и накормлю ужином. А коли допоздна провозимся, можешь у огня заночевать. Если тебе, конечно, некуда больше пойти.
Ро терпеть не мог жалость и подачки, но словоохотливый Гарс больше сокрушался о себе. Сардина — хорошая плата, а если в кузне найдётся какое-нибудь сносное оружие, то ночевать на улице станет сколько-нибудь безопаснее. Ножик отняли ещё в прошлом году, а ятаган, раздобытый с огромным риском для здоровья, выпал во время бегства по крышам.
— Я подумаю, — бросил Ро, вставая.
— Если надумаешь, приходи. Я буду там ближе к вечернему колоколу. Где «Окорок Ти́ши» в квартале замочников знаешь? Там недалеко. Кузню старого Парша спроси. На вывеске молот с наковальней. Ну, то как у прочих.
— Найду, — отозвался бродяга, спеша сбежать от новых историй.
* * *
То, что нужно в плохую погоду, так это лепёшка из хрустящего теста с сочной и острой начинкой. Ро не стал дожидаться, когда она остынет, и откусил едва ли не пятую часть. Из открывшегося нутра повалил пар и запахло тимьяном, а во рту стало горячо и от обжигающего фарша, и от жгучего перца. Но к особенностям халасатской кухни беглый алорец привык ещё в детстве и жевал с большим удовольствием, пусть и хотел осушить пару кружек воды.
