– Вы когда-нибудь спрашивали Джейн, зачем ей все это было надо? – спросил я.

– Да, – ответила Мэри, – и она сказала, что у нее в этом деле чисто деловой интерес. Она говорила об учреждении библиотек Эзры Паунда в крупных городах мира. Там предполагалось проводить симпозиумы, конференции, публикации.

– Об этом она говорила несколько раз, – добавил Вальтер, – о том, что она занялась этим из чисто делового интереса.

– Почему вы не подали иск о признании вашей бабушки недееспособной, а договоров недействительными?

– Нам сказали, что единственным способом аннулировать договоры было возбуждение уголовного дела, – ответил Вальтер. – Нам пришлось бы выдвинуть обвинение в мошенничестве, или circonvenzione d’incapace, что означает «обман инвалида», но к этому мы были не готовы. Кроме того, нам сказали, что ни один венецианский адвокат не возьмется за дело против другого венецианского адвоката или нотариуса. Нам пришлось бы искать адвоката в Милане или Риме.

Вальтер, закрыв папку, отодвинул ее в сторону.

– Хорошо, – сказал я, – но, несмотря на все произошедшее, Джейн и Филипп, как мне кажется, сохранили самые нежные воспоминания об Ольге Радж. У них даже есть ее портрет.

– Вот как? – Мэри, казалось, была искренне удивлена. – И где же он?

– Висит у них в квартире, – ответил я.

– Мне хотелось бы знать, кто за него заплатил.

– Полагаю, его заказала и оплатила сама Джейн, – сказал я.

Улыбка Мэри стала сардонической.

– Все же мне очень хочется знать, кто за него заплатил.

Вернувшись ненадолго в Соединенные Штаты, я целый день провел в библиотеке Бейнеке в Нью-Хейвене. Там я нашел бумаги Ольги Радж, упакованные в 208 коробок, занимавших 108 футов полок. Я прочел десятки писем и других документов, и каждый из них позволял мне заглянуть в мир Эзры Паунда и Ольги Радж.

Одно письмо оказалось интересным своей ироничностью. Оно был от Мэри из Брунненбурга к Ольге в Венецию. Написано оно было в августе 1959 года. Учащиеся и ученые приезжали в замок, охотясь за бумагами Паунда, как «свиньи за трюфелями». Мэри это не на шутку тревожило, и она написала матери. «Прошлой ночью перечитала “Письма Асперна”. Боже, мне хочется развести большой костер и сжечь все документы до единого».

Почти тридцать лет спустя, 24 февраля 1988 года, Мэри снова писала Ольге из Брунненбурга:

Самым любопытным открытием, какое я сделал в библиотеке, стало не то, что я прочитал, а то, что мне не разрешили прочесть. В открытом доступе находилось содержимое всех 208 коробок, за исключением одной – коробки номер 156, документы которой были «закрыты» до 2016 года. В коробке номер 156 находились документы фонда Эзры Паунда.

Мне хотелось спросить Джейн Райлендс, что содержалось в опечатанной коробке и почему она была опечатана. Был еще целый ряд вопросов, которые я с удовольствием бы ей задал, но, так как Филипп предупредил меня, что даже направление письменных вопросов будет расценено как вмешательство в частную жизнь, я сдержал свое желание. Вместо этого я позвонил директору библиотеки Бейнеке Ральфу Франклину и спросил его, почему эта коробка, единственная из всех, была опечатана.

– Это было одним из условий, на которых фонд Эзры Паунда соглашался на продажу.

– Почему до две тысячи шестнадцатого года, то есть на двадцать шесть лет с момента подписания сделки?

– Этого я не знаю.

– Вы что-то заплатили Джейн Райлендс? – спросил я.

– Мы никогда не имели дела непосредственно с Джейн Райлендс, – ответил он. – Мы имели дело с фондом Эзры Паунда. Было две соперничавшие партии, претендовавшие на право собственности архива Ольги Радж: с одной стороны сама Ольга Радж, а фонд Эзры Паунда – с другой. Мы выкупили обе претензии и таким образом приобрели архив.

– В тот момент, разумеется, – сказал я, – фонд состоял только из двух человек – Джейн Райлендс и кливлендского адвоката. Вскоре после заключения сделки с Йелем они распустили фонд. Что стало с деньгами?

– Я не знаю, что сделал фонд с полученными им деньгами.

– Не обнаружится ли эта информация в коробке, опечатанной до две тысячи шестнадцатого года?

– Даже я не знаю, что находится в этой коробке, – ответил Ральф Франклин.

По возвращении в Венецию я сразу же отправился на Калле-Кверини и постучал в дверь мистера и миссис Харкинс. Преподобный Харкинс сердечно со мной поздоровался и вручил мне ключ от соседнего дома. Этот ключ для меня оставила ему Мэри. Я договорился с ней, что сниму «Тайное гнездо» на следующие шесть недель. В доме незадолго до этого сделали ремонт, сказала мне Мэри, и теперь из него полностью выветрился дух ее родителей, но меня привлекала идея смотреть на Венецию именно из окон «Тайного гнезда» – пусть и недолго.

– Не забудьте, – напомнил мне преподобный Джеймс, – что в пять тридцать у нас коктейль!

Поблагодарив его, я подошел к двери соседнего дома, повернул в замочной скважине ключ и открыл дверь.

Дом был небольшой, идеально чистый и почти лишенный всякого убранства. Белые стены до сих пор хранили запах краски. На первом этаже, где раньше находился в сундуках архив Ольги и где, до того как впасть в молчание, Эзра Паунд читал вслух свои стихи друзьям, теперь стоял обеденный стол, четыре стула, а за раздвижными дверями пряталась маленькая кухня. Два окна по обе стороны камина выходили на сад Чиприани, а в дальней части сада на высокую кирпичную стену старого таможенного склада. На стене висела старая, из двадцатых годов, афиша концерта Ольги Радж и Джорджа Антейла. Не было ни книг, ни книжных полок, ни настенной росписи.

Выше, на втором этаже, где некогда была спальня Ольги, осталась комната, в которой стоял стол и два стула.

На третьем этаже, прежде служившем кабинетом Эзре Паунду, я увидел кровать; на этом же этаже была ванная комната. Простой деревянный письменный стол был встроен в перила лестницы перед окном.

Мое внимание привлек один предмет, лежавший на столе. Это была книга, единственная книга в доме: «Письма Асперна» в бумажной обложке. Я перевернул страницу и на титуле прочел надпись: «Пусть “Тайное гнездо” вдохновит на создание такого же шедевра. М де Р».

– Вы удивлены?

Людовико де Луиджи, чей орлиный нос поражал размерами, посмотрел на меня, явно удивившись моей реакции на новость дня. Мы сидели на веранде кафе на Кампо-Сан-Барнаба, а на столе перед нами лежала газета, в заголовке на первой полосе которой содержалось слово «поджог». Эксперты, расследовавшие пожар в «Ла Фениче», изменили свое мнение. В самом начале, в феврале, они решили, что причиной пожара стало сочетание случайных обстоятельств и преступной халатности. Теперь, в июне, они же пришли к выводу, что это был поджог.

– Почему я не должен удивляться? – повторил я. – Несколько месяцев назад эксперты исключили поджог, проведя исследования с почти математической точностью. А вы были все время убеждены, что это был поджог?

– Нет, и я не уверен в этом сейчас, – ответил де Луиджи. – Но было неизбежно, что кого-нибудь обвинят в поджоге. Я понял, что это произойдет, когда Кассон заявил, что намерен допросить множество высокопоставленных лиц для выявления преступной халатности – мэра, генерального директора «Ла Фениче», генерального секретаря театра, его главного инженера. Это весьма влиятельные люди. Они наняли лучших адвокатов Италии. Адвокаты знают, что не могут доказать отсутствие халатности, поскольку их подзащитные на самом деле проявили эту самую преступную халатность. Но если они смогут убедить суд, что имел место поджог, и если поджигателя сумеют найти и наказать, то все обвинения в халатности по закону отпадут сами собой.