Я впервые заметил эти граффити – а их было несколько, – когда одним зимним днем прогуливался по продуктовому рынку вблизи Риальто. Несколько дней спустя я увидел еще одно близ площади Сан-Марко, а третье на стене ресторана «Остерия-ди-Санта-Марина». Эти граффити всегда были исполнены красной краской из распылителя и всегда на временных деревянных стенах – без ущерба для капитальных фасадов. Печальный смысл надписей был всегда одинаков: «Одиночество – это не значит быть одному; это когда любовь к другим не находит отклика» («Solitudine non è essere soli, è amare gli altri inutilmente»).

В отличие от многих других, эти граффити имели автора. Они были подписаны именем «Марио Стефани». Стефани был хорошо известным в Венеции и довольно авторитетным поэтом, который появлялся на местном телевизионном канале «Теле-Венеция» пять раз в неделю с короткими комментариями на темы культуры. Это был улыбчивый человек с двойным подбородком и копной непослушных волос. Впервые я увидел его телевизионное выступление чисто случайно. Он произносил сумбурный, неподготовленный монолог, перескакивая с одной темы на другую.

– Прежде венецианцы были великими моряками и пиратами, – говорил он. – Они грабили и привозили разные вещи в Венецию, чтобы сделать ее еще более красивой, – резной мрамор с Востока, золото, драгоценные камни. Теперь люди воруют только для себя. Это очень грустно. Господин дож, – продолжал Марио Стефани, обращаясь к воображаемому гостю, – не хотите ли стакан воды? Вы хотите бокал вина! Не могу вас ни в чем упрекнуть. Бокал вина стоит в Венеции всего тысячу лир (пятьдесят центов). Бутылка воды стоит в три раза дороже.

Потом он перескочил на другую тему.

– Господин дож, – продолжил он, – не хотите прогуляться со мной по площади Сан-Марко? Нет? Вы хотите сказать, что вы не Моисей и не можете заставить воду расступиться? Ну да, это верно, что наводнения становятся все более частыми и уровень воды повышается. Двадцать лет ушло на споры, но никто так и не решился приступить к строительству дамб, которые остановят наводнения. Мне часто приходится слышать, что в проволо`чках повинны люди, финансовый интерес которых состоит в затягивании принятия решения. Господин дож, кажется, вы сомневаетесь: воспользоваться ли водным такси. Но почему? Потому что это дорого стоит. Верно. И вы наверняка замечали, что гондолы тоже дороги. Как и отели. И рестораны. Дорого все, за что платят туристы. Именно эти люди обладают в Венеции реальной властью. Нет, нет, нет, я имею в виду не туристов – я имею в виду таксистов, гондольеров, а также владельцев отелей и ресторанов. Они правят Венецией, и это скажет вам каждый.

Телевизионные программы Стефани были низкобюджетными, снимались одной камерой в черно-белом варианте, и каждая продолжалась не более пяти минут. Все программы начинались музыкальной темой из «Розовой пантеры». В кадре появлялся Стефани, который, глядя с экрана на зрителей, провозглашал: «Венецианские яды и воззвания! Пустая болтовня!» Главной темой всех передач была Венеция.

– Венецианцы – порождения обычаев, – заявил он во время одной передачи. – Вы всегда можете понять, идете вы куда-то слишком рано или опаздываете, только по тому, где встречаете определенных людей. Если вы идете на встречу вовремя, то видите их на такой-то и такой-то улице. Если видите их на предыдущей улице или на следующей, то, значит, вы либо опаздываете, либо идете слишком рано.

Стефани сетовал на исчезновение обычаев и особенностей:

– С улиц Венеции исчезли все кошки. Дело в том, что пропали старушки, которые их кормили. Я очень скучаю по одной пожилой синьоре – она носила платки и тонкие золотые цепочки, которые запутывались в шерсти платков. Одна из моих любимых старушек имела обыкновение приходить в бар и заказывать граппу. Она говорила: «Налейте мне две граппы – одну мне, вторую Франке». Она расплачивалась и, потягивая граппу, все время озиралась по сторонам, повторяя: «Франка? Где Франка? Должно быть, пошла зачем-то в магазин… Мадонна, я устала ждать. Думаю, мне придется выпить и ее порцию». Эта сцена повторялась ежедневно, и каждый раз Франка не приходила. Эта пожилая дама всякий раз выпивала обе порции. Где она теперь? Мне очень ее не хватает.

Стефани говорил о кварталах, особенно о своем, о Кампо-Сан-Джакомо-дель-Орио, красивой площади в районе Санта-Кроче, расположенной в стороне от туристических маршрутов.

– Булочник нашей campo напечатал на своих бумажных пакетах мое стихотворение – из уважения – нет, не ко мне, а к поэзии. Теперь люди приходят к нему и просят два рогалика и стихотворение.

Марио Стефани был истинным патриотом Венеции. Натура у него была щедрая, приветливая. «Всякий, кто любит Венецию, – венецианец, – говорил он, – даже турист, но турист, который задерживается в городе достаточно долго, чтобы понять его. Если же он приезжает сюда только на один день, чтобы потом рассказывать, что он был в Венеции, то нет, такого туриста нельзя считать венецианцем».

Стефани преподавал литературу в школе на материке, и его имя часто появлялось в «Иль Газеттино». Он писал обзорные статьи по литературе и искусству и нередко принимал участие в литературных чтениях и других культурных мероприятиях. Вероятно, наибольшую известность он приобрел одним своим высказыванием, которое здесь часто цитируют: «Если бы у Венеции не было моста, то Европа стала бы островом». Эта фраза превратилась в заголовок одной из книг его стихов.

Каждый год, во время карнавала, Стефани принимал участие в эротико-поэтических чтениях на Кампо-Сан-Маурицио. По собственному признанию поэта, двадцать процентов его стихов были эротическими. При этом они еще были необузданно гомосексуальными. В стихах Стефани часто упоминались мускулы, губы, красота и хорошенькие мальчики. Он говорил, что готов благоговейно преклонять колени перед их красотой. Он рассказывал о мальчике, который однажды в автобусе прижался к нему своими чреслами; вспоминал он и других, кого встречал поздней ночью на campo.

Его эротическая поэзия могла быть игривой и графически точной, но сам он очень серьезно относился к своей роли общепризнанного гея. «Говорить правду – это наивысшее из известных мне проявлений нонконформизма, – повторял он. – Лицемерие же является образующей основой и фундаментом общества. Я никогда не вел двойную жизнь. Я всегда открыто объявлял свой «крест и восторг», никогда не скрывал мое вожделение к мужчине, к сильным мышцам и юношескому телу, вожделение, доставлявшее мне массу страданий и столько же радости».

Честность Стефани помогла ему снискать уважение и благосклонность венецианцев. Он выказал свою добросовестность, говорил он, и преодолел предубеждение настолько, что матери, не задумываясь, доверяли ему не просто своих сыновей, но даже их образование.

Время от времени я встречал Стефани на улице и в винных барах неподалеку от моста Риальто. Это был тучный человек, на вид ему было около шестидесяти; передвигался он шаркающей походкой. Одевался поэт с налетом яркого своеобразия – кричаще-красные подтяжки, красные кроссовки, красный широкий галстук и свободные брюки, – однако одежда его была обычно мятой и в пятнах от пищи. Он неизменно нес два пластиковых пакета, набитых книгами и продуктами, – по одному пакету в каждой руке, что делало его похожим на бродягу. Каждые несколько шагов он с кем-нибудь сердечно здоровался, останавливаясь поговорить и заглядывая в магазины, чтобы обменяться парой слов с хозяином или рассказать свежий анекдот. Он любил целовать женщин в щечку, но несколько раз я замечал, что после этого они незаметно вытирали лица. «Он очень милый и любезный человек, – говорила Роуз Лоритцен, – добрый и щедрый. Но во мне всегда борются два противоположных желания, когда я вижу, что он направляется в мою сторону, поскольку он всегда целуется и всегда пускает слюни, когда это делает».

В винных барах Стефани постоянно лицом к лицу сталкивается со своим образом. Местный скульптор изготовил винные кувшины в виде пузатого мужчины в облике Вакха с виноградными гроздьями на голове, удивительно похожего на Стефани. Скульптор вылепил сотню копий и на публичной церемонии передал мэру Каччари «авторские права» на них. Эта презентация по времени совпала с выходом в свет новой книги стихов Стефани «Вино и Эрос».