– Скатерти и салфетки! – воскликнула Роуз. – Вот что он делает. Я имею в виду компанию Карло.
– Но почему богатый, занимающий высокое общественное положение бостонец забрал семью и навсегда покинул Америку? – спросил я.
– Ага! – улыбнувшись, произнес Питер. – Это очень любопытная история.
И Питер рассказал мне историю о том, как Дэниел Кертис однажды ехал в поезде в пригород Бостона и в вагоне поссорился с человеком по поводу места, забронированного для третьего пассажира. Началась перебранка. Тот человек сказал, что Дэниел Кертис «не джентльмен», а в ответ мистер Кертис сломал ему нос. Пострадавший оказался судьей и вчинил иск Дэниелу Кертису за нападение. Последовал суд, и Дэниел Кертис был приговорен к двум месяцам тюрьмы. Как повествует семейное предание, выйдя на свободу, он, испытывая крайнее возмущение, забрал семью, уехал в Европу и в Америку больше не вернулся.
– Ради соблюдения истины следует подчеркнуть, – сказал Питер, – что все годы, которые прожил в Венеции, Дэниел Кертис вел себя как безупречный джентльмен. С того момента, когда они с Арианой обосновались в палаццо Барбаро, это место стало местом встречи самых выдающихся, признанных художников, писателей и музыкантов того времени. Свои стихи читал Кертисам и их гостям Роберт Браунинг. Генри Джеймс, частый гость Кертисов, использовал Барбаро как прообраз придуманного им палаццо Лепорелли в своем шедевре «Крылья голубки». Джон Сингер Сарджент, дальний родственник Дэниела, посещая Барбаро, работал на верхнем этаже, в студии Ральфа Кертиса, который тоже был талантливым художником. Моне писал виды Санта-Мария-делла-Салюте с пристани палаццо Барбаро. Ну, вы уловили общую картину?
– Да, – ответил я.
– Семья Кертис прочно занимает особое место в культурной истории Венеции девятнадцатого века. Их салон стал известен как «кружок Барбаро» – в него входили Джеймс Макнил Уистлер, Уильям Меррит Чейз, Эдит Уортон и Бернард Беренсон.
– И сумасшедшая из Бостона, – напомнила Роуз. – Миссис Гарднер.
– Изабелла Стюарт Гарднер, – продолжил Питер, – эксцентричная собирательница живописи из Бостона, в летние месяцы несколько лет снимала у Кертисов piano nobile, когда приобретала важные полотна для музея, который собиралась построить в Бостоне.
– Она не только снимала Барбаро, – сказала Роуз, – она его скопировала!
– Именно так, – подтвердил Питер. – Она построила свой музей в Бостоне в форме венецианского дворца, фасад которого смутно напоминает фасад палаццо Барбаро. Можно легко догадаться, что так вдохновило миссис Гарднер. Барбаро – один из самых заметных готических дворцов пятнадцатого века в Венеции. На самом деле здесь только два таких дворца. Семейство Барбаро купило второй рядом с этим в конце семнадцатого века, чтобы устроить там бальный зал. Можно бесконечно говорить об архитектурных и декоративных достоинствах палаццо Барбаро, но главное, что я хочу подчеркнуть, – это то, что Патрисия Кертис является прежде всего наследницей и хранительницей значительного литературного, художественного и архитектурного достояния. Ну и кроме того, правда, только чисто случайно, она – женщина, которая носит белое.
Разговаривая со мной по телефону, Патрисия Кертис была сдержанной, но дружелюбной. Она сказала, что на следующий день уезжает в Малайзию, где ее муж владеет частью текстильного предприятия. Но если я смогу подождать месяц, то она будет рада показать мне палаццо Барбаро.
В течение следующих нескольких недель я усердно пополнял свои знания о Барбаро. Я нашел запись фильма «Возвращение в Брайдсхед» и посмотрел его венецианскую серию, в которой Лоуренс Оливье играет стареющего лорда Марчмейна, живущего в добровольном изгнании в роскошном венецианском дворце. Эти сцены снимали в палаццо Барбаро. Джереми Айронс и Энтони Эндрюс (Чарльз Райдер и Себастьян Флайт) взбираются по наружной лестнице на piano nobile, не торопясь, идут по полированным плитам portego, и в конце концов находят Оливье, который стоит у окна бального зала, выходящего на Гранд-канал.
Я перечитал «Крылья голубки», помня, что Генри Джеймс упоминал эти же помещения, когда писал об умирающем ангеле – Милли Тил, укрывшейся в «царских палатах» своей «великой позолоченной раковины».
Что же касается истории о сломанном носе судьи Черчилля, то рассказы о ней появились в нескольких изданиях, включая книгу Кливленда Эмори «Истинные бостонцы», но содержание этих рассказов значительно варьировалось. По версии Эмори, Дэниел Кертис так сильно сломал нос судье, что изуродовал того на всю жизнь. В другом рассказе говорилось, что Кертис ударил по носу водителя трамвая; в третьем – что он дал по физиономии полицейскому, оскорбившему его жену; был еще один рассказ, согласно которому ссора началась из-за уступки места беременной женщине. Рассказ об этом инциденте приобрел черты народной легенды, меняясь от повествователя к повествователю. Возможно, дело было в том, что миссис Кертис редактировала историю, стараясь представить мужа в как можно более выгодном свете. Реальные события, однако, были в мельчайших деталях запечатлены в газетах Бостона, буква в букву перепечатавших судебные протоколы.
Спор начался, когда судья Черчилль занял место, предназначенное для другого человека, но перерос в ссору по поводу громоздкого багажа – саквояжа и игрушечной коляски, – поставленного Черчиллем в тесном пространстве между ним и Дэниелом Кертисом. Эти предметы давили Кертису на ноги, сильно его раздражая, и он довольно грубо потребовал, чтобы Черчилль их убрал, что тот и сделал. Буквально сразу после этого появился третий человек и предъявил права на место, занятое судьей. Черчилль поднялся и уступил место. Но прежде чем уйти, он наклонился к Кертису и тихо сказал: «Таких джентльменов, как вы, мне не приходилось видеть никогда в жизни».
Оскорбленный этим замечанием, Кертис вскочил, спросил у Черчилля, кто он такой, и свернул ему нос («несильно и аккуратно», как он сам впоследствии рассказывал). Черчилль злобно заявил: «Только мерзавец может затеять драку в присутствии женщин!» Услышав это, Кертис ударил судью еще раз и разбил ему очки.
Кертиса задержали, доставили в суд, обвинили в нападении, осудили и приговорили к двум месяцам тюрьмы.
Самое удивительное начало происходить после приговора: более трехсот самых именитых граждан Массачусетса подали губернатору петицию, в которой просили помиловать Дэниела Кертиса. Среди подписавших были: президент Гарварда Чарльз Элиот; будущий президент Гарварда А. Лоуренс Лоуэлл; председатель верховного суда Массачусетса; президент Тихоокеанской железной дороги; натуралист Луи Агасси; Чарльз Элиот Нортон, бывший первым гарвардским профессором изящных искусств; историк Френсис Паркман; художник Уильям Моррис Хант; архитектор Г. Г. Ричардсон; муж Изабеллы Стюарт Гарднер (Джон Л. Гарднер); все сливки высшего общества Бостона, включая Лоуэллов, Солтонстоллов, Адамсов, Уэлдов, Лоуренсов, Отисов, Эндикоттов, Пирсов, Паркеров, Кашингов, Майнотов, Эплтонов и Крауниншилдов, и это далеко не все.
История приобрела еще более странный оборот, когда Дэниел Кертис отверг петицию, отказавшись ее подписать. Точно так же он отверг предложение судьи Черчилля покончить дело миром в обмен на искренние извинения. Кертис заявил, что его действия были оправданными перед лицом провокаций Черчилля и что он не будет извиняться. Так получилось, что Дэниел Сарджент Кертис следующие два месяца провел в тюрьме.
Возмущенный Кертис не покинул Америку сразу после освобождения. Он прожил там еще восемь лет. На самом деле тюремный срок не имел никакого отношения к его отъезду. Он выражал желание эмигрировать задолго до инцидента с разбитым носом судьи Черчилля. Как ни иронично это звучит, причиной эмиграции послужило недовольство Кертиса упадком нравов в Америке. В письме сестре, написанном в 1863 году, за шесть лет до ссоры с судьей, он жаловался на то, что «американские джентльмены не являются в полном смысле джентльменами… [Им] не хватает сдержанности и самоуважения, присущих людям, рожденным джентльменами, людям благородного происхождения с приличествующим образованием, достаточным состоянием, которые точно знают свое место и место других… Я от души желаю найти средство навсегда покинуть эту страну вместе с моими детьми».
