Моё внутреннее недовольство, скептицизм, разделяют и дриады. В кратчайшие сроки мы должны встретиться с представителями местных элит и узнать, такие ли они, как о них говорят, «белые и пушистые».

Вечерело, карета с редкими в здешних местах гербами «паркуется» у одного из постоялых дворов. Нам говорили, он один из лучших, но, как и всё в этом городе, «лучшее» оказалось не таким, каким его представляли. Растерянный бельчонок-конюх, глядя на четырёх мощных, имперских скакунов, связанных и скованных между собой сложной даже для меня конструкцией, не зная как подступиться, бежит за подмогой. Вернувшись через пару минут с худоватым, вытянутым мужичком, немного почесав головы, те вновь удаляются, и ещё через пару минут возвращаются с торопящимся, потирающим руки хозяином. В глазах пухляша-гнома горит огонь. Видя в нас мешки с деньгами, тот, пугая лошадей, сам, за считанные минуты распрягает их, разводит по стойлу, а после, согнувшись так, что борода коснулась земли, любезно завет нас в свою уютную «Медвежью берлогу».

К сожалению, сегодня нас принять не то что бы не могут, а некому. Олаф с детьми в рейде по подземельям, его сын и наследник отбыл с просьбой о помощи в Новый Вавилон. Его жёны (у грозного правителя их семь), все с детьми, в загородной резиденции и до наступления рассвета точно её не покинут. Также проблемы были и с главными кадрами представителей самого города. Градоначальник с инспекцией отбыл на границу, для проверки дежурных постов в регионе. Его заместитель не так давно был убит во время торговой миссии, нового ещё не назначили. Из приближённых, тех, к кому Олаф доверял решать маломальские вопросы, в городе оставались лишь его личный библиотекарь, да раненый казначей, отдыхавший сейчас в городской, что немаловажно, общей больнице. Значимой, подчёркивающей хорошую сторону Олафа чертой, стала информация, что на Соколином Плато, по-прежнему сохранялась неделимая система образования и медицины. Как великий Матвеем и завещал когда-то, все (ну или почти все), дети и взрослые, учились и лечились в равных для всех (почти равных) условиях.

— Чего изволите, сначала откушать, потом помыться, или наоборот? — Ласково вопрошал перед дриадами дворф, а те, хитро щурясь, косились на меня. Нет уж, бабоньки, с вами в ванной мы вряд ли будем развлекаться.

Оставив дриад решать финансовые и квартирные вопросы, я под присмотром сидевшего на краю колодца кота быстро обмылся ледяной водой. Руки, шея, лицо, подмышки… Все в темпе, чтобы поскорее сесть за стол, съесть что-то горячее и выпить чего-то крепкого, а затем вернуться к занятиям со сферой и моими спутницами. Ведь нужно еще и на них сил оставить, и наверняка кто-то да соизволит согреть меня этой ночью.

Желание поесть, а после и потрахаться было бешеным. Размышляя, кого и в какой позе, я совсем не заметил подкравшегося ко мне незваного гостя.

— Господин торговец, у вас не будет немного хлеба? — детский, тонкий хриплый голосок откуда-то из-за спины, снизу. Обернувшись, я увидел лопоухого, худенького, низенького сорванца в дырявой, грязной как сама дорога рубахе. Выглядывая из-за угла, за дрожащим, косо поглядывающим в сторону таверны мышонком следили еще шесть детских голов.

Мальчики и девочки, от пяти до максимум восьми-девяти лет. Грязные, лохматые, голодные…

— Дядя торговец… — еще более жалостливо, дергая меня за подол, протянул мышонок. — Ну, пожааалуйста…

— Ах ты, вша мелкая, я же тебя предупреждал! — В сторону мальца из входа в таверну летит тяжелый сапог. Летит стремительно и точно в цель. Прихватив попрошайку за воротник, я дернул его на себя, спасая от тяжелого попадания в голову. — Держите его, держите, щедрый господин! — ковыляя, медленно бежал к нам гном.

Детишки, наблюдавшие за нами, тут же сбежали. Пацаненок в моих руках затрепыхался, пытаясь выбраться из своей единственной одежды.

— Не надо, дядя, не надо! — кричал он в ответ на обещание пузатого гнома его выпороть или вообще забить.

— Не смей, — выставив руку, останавливаю хозяина постоялого двора, — а ты, если хочешь хлеба, не дергайся. — Когда мышонок попытался меня укусить, я жестко его тряхнул.

Как позже выяснилось, хозяин трактира, по совместительству постоялого двора, имел право злиться на детей. Нищенки, беспризорники и сироты, оставшиеся без семей из-за войны, болезней, голода, постоянно пакостили. Побирались у его трактира, воровали как зерно у лошадей, так и стремена, аксессуары, элементы повозок и пряжки. Попутно, побираясь, они портили «имидж» лучшего заведения города, не брезгуя воровством еды, денег и ценностей у трактирщика и его посетителей. Гном давно выступал в поддержку нового законопроекта о принудительной сдаче беспризорных детей в рабство городу и империи. Только Олаф, граф местных земель, один единственный на всю округу выступал против. Опасаясь, что полноценных детей севера начнут воровать и угонять на другую сторону империи, он искал другое применение сиротам, коих в здешних нищих землях с каждым днём становилось всё больше и больше.

— Этот главарь у них, бандитская рожа. — Тряс кулаком страшный, подпитый и бородатый гном в сторону напуганного мальчишки. — В позапрошлом месяце лорда ограбил. Украл у него золотую запонку!

— Не золотую, а позолоченную, мы на неё месяц десятером питались! — Отвечает мальчишка.

— Вот… видите, вор! Вор сознался! — Дворф тянет руку, — Отдайте мне его, юный господин, я его страже сдам, а вам скидочку на ночевку сделаю.

— Себе свою скидку оставь. — Ударив тыльной стороной своей ладони по протянутой руке гнома, поворачиваюсь к мальцу. — Что ты и твои друзья умеете делать? — Малец озадачен, наверное, это последний вопрос, который он мог ожидать.

— Ну… я… бегаю хорошо. — Неуверенно, ожидая моей реакции, говорит мышонок.

— Отлично, значит, выносливый. Что-нибудь ещё? Друзья твои что могут?

Парень чутка приободрился.

— Хопко чудесно крадется и прячется, Флафи отважно исследует колодцы и норы, а Сая взбирается по стенам, как по деревьям.

— Замечательно, значит, вы мне пригодитесь. — Встав с колен, я обращаюсь к дворфу: — Свежего хлеба, на три дня для десяти детей.

— Уважаемый господин, но вы же не собираетесь их кормить, они же преступники! — возражает карлик.

— Не твоего ума дела, что я собираюсь делать. Скалаз, неси хлеб, какого хрена ты еще здесь, деньги для тебя уже не важны? Если так то мы покинем твой двор.

Сверкая пятками, тряся сальными складками гном сваливает к себе, оставляя нас с мышонком наедине.

— Слушай внимательно, боец, — без лишней жалости и сердобольства обращаюсь я к мелкому попрошайке как к взрослому. — Эта карета отбывает из города через три дня. Мы едем в резиденцию семейства Гросс. Там нужна низкооплачиваемая прислуга для уборки, чистки колодцев, туалетов и дымоходов. Платить буду едой, вещами, кровом и защитой. Если будете работать на нас, никто не посмеет вас обидеть или оскорбить, при этом не поплатившись за неуважение к Гросс. Но, если решите продолжить свое дело, красть здесь, в Плато, или тем более у меня… Лес густой, вас никто не найдет. — Последнее было ложью, которая должна была слегка подсластить слишком сладкое для местных предложение.

— Где нам вас ждать, в городе, или самим идти к Гросс? — все и сразу для себя решив, спросил мышонок.

— Пока в городе, — ответил я, а затем, исполняя роль загадочного спасителя, добавил: — сейчас за стенами опасно, бандиты, демоны, но, ты не переживай. Если пойдете с нами, получите не только работу, но и защиту, а с ней, бесценный опыт. Я ведь не последний человек на этой земле…

Малец взволнованно кивает. Еще немного поездив ему по ушам, я забираю у вернувшегося гнома мешок с еще теплым хлебом, а после, передаю его пацану.

— Помни. Через три дня, на этом же месте. — Уходя в закат (к дверям), в которых меня уже ждали дриады, не оборачиваясь, пафосно произнес я.

Стоп… подождите-ка… То есть, я сейчас буду есть мясо, овощи, пировать, а дети хлебом давиться с водой? Блять, не, я ж не скотина какая.