– И назовите уже свое имя! – проворчал князь, весьма недовольный тем, что его перебили.
Незнакомец молча разглядывал тот же самый шпиль. Мне показалось возможным угадать его размышления: бежать некуда, да и нет желания убегать, однако стоит ли доверять свои тайны чужим людям? Опорочить память погибшей жены излишними подробностями ее адюльтера, но при том раскрыть всю низость поступков Осипа? Или унести их с собой в застенок, на каторгу, а там, глядишь, и в могилу? Наконец, решился. Снял кепи и вытер испарину со лба.
– Что ж, может вы и правы. Где же каяться, как не на людной набережной. На миру и смерть красна, – горько усмехнулся он. – Меня зовут Игнатий Петрович Терентьев. Мое имя не печатают в газетах. Я не жуир[18], не богач и не вельможа. Оттого мы и не знакомы, князь, и никогда не имели бы шанса встретиться, кабы не это убийство. Я самый обыкновенный земский врач, и хотя свою работу делал всегда хорошо, наград не снискал. Серое пятно, пустой и ничтожный человечек. Так называла меня Тильда. Она скучала в Звенигороде, в нашем скромном доме. Ей хотелось блистать в светском обществе, выезжать в оперу, беседовать с известными поэтами, позировать модным художникам для портретов. А тут я, с вечными разговорами о гнилых зубах. Я сам виноват, господа, что жена увлеклась первым встречным пройдохой и повесой. Мне надо было пойти навстречу, переехать в Москву и завести солидную клиентуру. Открыть наш дом для богемной публики. О, Тильда с огромной радостью обустроила бы литературный салон и собирала бы каждый вечер друзей, для чтения романтических книг по ролям… Она нуждалась в этом, а я не замечал. Упертый дурень! За то и поплатился.
Он достал из кармана сюртука три листа бумаги, исписанные мелким почерком.
– Я сохранил ее письма. Вот это Тильда оставила на столе в моем кабинете, под пресс-папье. Она писала о жизненном цикле бабочек и сравнивала нашу семейную жизнь с коконом, из которого удалось вырваться на простор. «Теперь я летаю! Обнимаю небо разноцветными крыльями и каждую секунду этого чудесного полета, чувствую себя абсолютно счастливой. Как жаль, что вы никогда этого не поймете!» Тильда умоляла отпустить ее на свободу и не преследовать. Я уважил эту просьбу. Да и мог ли отказать? Ведь я любил жену, несмотря на измену! Два месяца ничего не предпринимал, лишь изредка интересовался у знакомых, довольна ли она новой жизнью. Мне сообщили, что деньги Осипа быстро кончились, московская квартира стала ему не по карману – пришлось уехать в Рузу, снять домишко и погрузиться в провинциальное уединение.
Позднее я догадался, что все это было частью коварного плана вурдалака. Спрятав Тильду в этой глуши, он стал частенько пропадать в Москве, заводя новых любовниц! Возмутительное поведение Осипа описано во втором письме. Здесь, кроме прочего, появились слова сожаления. Вот послушайте, – Терентьев пробежал глазами зачитанные до дыр строчки и легко нашел нужное место. – «Уютную жизнь с вами, добрейшим и кротким человеком, я сгоряча обзывала коконом. Но как же горько я ошиблась! Теперь я оказалась в еще более душном коконе, а Осип делает все возможное, чтобы превратить меня из бабочки в гусеницу. И, похоже, скоро преуспеет в этом. Если в вашем сердце еще осталась хоть капля любви, прошу – помолитесь за меня. Ваша маленькая коломбина».
Она так и подписалась, господа! «Ваша». Моя. Я готов был простить ей все прегрешения и забрать обратно. Готов был полностью измениться. Поклясться на распятии, что мы начнем новую жизнь, наполненную постоянными сюрпризами и открытиями. Долой серость будней! Я выскреб все сбережения, занял денег у друзей и купил этот автомобиль Стал учиться езде, предвкушая удивление жены, когда я нагряну в Рузу ранним утром и перебужу соседей громким гудком. Хотелось удивлять мою красавицу каждый день, чтобы снова стать интересным для нее.
Но тут мне передали новость: у Тильды будет ребенок. Она забеременела от этого вульгарного негодяя! Сердце мое разбилось на сотни маленьких осколков. Неделю пил водку, желая забыться и не думать о том, что я дважды упустил свою любовь. Но эта мысль сверлила мою голову, и я открывал новый штоф и пил, пил, пил…
Одним майским днем, вынырнув из пьяного омута, я увидел третье письмо. Жена снова обратилась ко мне, на этот раз со слезами раскаяния. Она жаловалась, что недостойный мерзавец постоянно глумится и оскорбляет ее, а однажды выгнал на улицу под проливной дождь… Тильда хотела вернуться ко мне. Обещала избавиться от плода порочной страсти и робко спрашивала: хватит ли у меня великодушия, чтобы принять блудницу после всего содеянного?!
Игнатий Петрович скомкал письма в кулаке и перекрестился ими на церковные врата.
– Видит Бог, я не желал подвергать жену опасности, а тем более – толкать на очередной грех. Я готов был принять ее назад с ребенком от чужого мужчины, и поверьте, господа, ни единым упреком не омрачил бы нашего дальнейшего существования. Ведь я любил Тильду… Любил и сейчас люблю. Поэтому я протрезвел, завел мотор и поспешил в Рузу. Но застал там поминки. Письмо шло слишком долго. А Осип привел в дом коновала, какого-то безвестного фельдшера-недоучку. Тот пытался избавить Тильду от бремени, но погубил и мать, и дитя в утробе… Моя маленькая коломбина умерла в муках.
Терентьев опустил голову. Глаза затуманились от набежавших слез, но столько гнева и ярости клокотало в его душе, что влага моментально высохла, и когда он снова посмотрел на сыщика, глаза обжигали огнем.
– Вы спрашиваете, что произошло там, на дороге? Признаюсь вам, как на духу. Осип украл у меня любимую, и я посчитал, что справедливо забрать взамен его жизнь.
Всем стало не по себе от этого признания. Зеваки хором охнули, многие попятились. Городовой же, наоборот, сделал шаг вперед.
– Я написал Осипу записку под вымышленным именем, – пламя в глазах Терентьева разгоралось все ярче, казалось, перед нами сам дьявол. – Сообщил, что мне известны постыдные секреты некоторых дам из высшего общества. Я был уверен, что газетчик клюнет на эту приманку! Все они – презренные черви, алчные до грязных сплетен. Зная, как устроена их кухня, потребовал за сенсацию пятьдесят рублей.
– Вот зачем Осип вымогал деньги у полковника! – воскликнул князь, осененный внезапной догадкой. – Чтобы платить за информацию!
Отмечаю восклицание в своем очерке, хотя в тот момент никто не отвлекся на уточнение. Все слушали исповедь:
– Я предложил Осипу поучаствовать в гонке велосипедистов, чтобы наше общение казалась случайным и ни у кого не вызвало подозрений. Место встречи назначил в пяти верстах от Черной Грязи. Я рассчитал, что хлыщ к этому моменту отстанет от дружной группы циклистов, поскольку у него не хватит сил состязаться с ними в выносливости. А автомобили в это время на дороге не появятся, ибо будут долго заправляться. Сам же еще в Москве наполнил четвертную бутыль бензином, спрятал под сидением и проехал деревеньку вообще без остановки. Залил полный бак на обочине и немедленно двинулся дальше.
Признания давались Терентьеву с большим трудом. Он задыхался, но взгляд пламенел по-прежнему. Я не заметил даже капли раскаяния. Впрочем, возникни она посреди бушующей огненной бури, тут же растаяла бы, обратившись в пар.
– Негодяй стоял там, где я и предполагал – за поворотом дороги, скрытый от посторонних глаз густым перелеском. Он не узнал меня под шофферским кепи, к тому же я сбрил бороду, а это меняет внешность. Осип взглянул мельком и тут же снова уставился на дорогу, ведь он ждал появления велосипедиста. Я ударил его прямо по темени. Тем самым ключом для гаек, – он кивнул сыщику, – это вы верно угадали. А когда он упал замертво, я просто поехал дальше, не оглядываясь и не мучаясь угрызениями совести. Вы вправе арестовать меня за это, осудить и казнить, но я умру счастливым. И на небесах вновь обрету свою маленькую коломбину…
Толпа снова заохала, но теперь в голосах слышалось сочувствие. Если бы все зеваки сделались вдруг присяжными заседателями, то вердикт их был бы весьма мягким. Спутники же мои реагировали по-разному. Пузырев, с самого начала не скрывавший ненависти к убитому, всем своим видом выражал поддержку несчастному вдовцу. Князь хмурился. Ийезу, как всегда, белозубо улыбался, не понимая ни исповеди доктора, ни драматичности момента. Сам я молчал, поскольку не находил нужных слов для выражения противоречивых чувств и спутанных мыслей. А г-н Мармеладов эти слова отыскал.
