– Скажите, Глушаков… Ответьте, как на духу: знали вы мещанина Осипа Зденежного?
– Знал. А что с ним?
– Убит. Кто-то сшиб его на дороге, потом жестоко заду…
Г-н Мармеладов больно надавил мне на носок ботинка старомодной тростью. Я понял этот знак и счел за благо умолкнуть.
– Да вы же и сшибли, – подхватил сыщик. – Это доказывают вмятины на «Даймлере» и царапины на полировке от велосипедных спиц. Фара разбита. Осколки стекла мы обнаружили на шоссе, неподалеку от трупа. Можем сравнить.
– Это ни к чему.
– То есть вы не станете отрицать, что виновны? – изумился князь.
– И не подумаю! – хорохорился Глушаков. – Готов дать об этом объявление в газетах, и вся Москва меня на руках носить будет. Я ведь обществу преогромную услугу оказал. Если кто и был настоящим преступником, так этот ваш Осип. Выуживал сведения, порочащие достойных людей, а после шантажировал. Да, господа! Если кто-то отказывался платить за молчание, предавал огласке. Но не всю правду разом выкладывал, а лишь позволял себе грязные намеки в фельетоне. После этого раскошеливались и самые записные скряги. Никто не желал новых пасквилей.
– Вымогатель и вам тоже угрожал? – уточнил г-н Мармеладов.
– А вам какое дело? – набычился Глушаков.
– Ищу мотив убийства. Не верится, что вы осмелились нарушить закон из чистого альтруизма – только чтобы оказать… Как вы сформулировали? Ах, да. Преогромную услугу обществу.
Фабрикант задумался на минуту, то закусывая губы, то выпячивая их на манер гусиного клюва.
– Я все вам расскажу, – кивнул он наконец. – Только пусть этот чернорожий громила меня отпустит. Руки затекли.
Г-н Щербатов подал знак, и абиссинец отступил на пару шагов, но оставался в пружинистом напряжении, как кошка, или, в его случае, скорее – пантера, готовая к прыжку в любой момент.
– Так вот, господа… Год назад я потерял половину семейного капитала. Вы, наверное, знаете, как это бывает за картежным столом – не идут козыри, хоть ты лопни, уже и кучу денег на ветер пустил, а все повышаешь ставки. Отыграться хочется и хотя бы свое вернуть. На следующее утро, при трезвом размышлении, понимаешь – желание отыграться и есть самая страшная беда: пытаешься десять рублей вернуть, а при том теряешь тысячу. Лучше бы плюнул на тот червонец сразу и ушел, да только все мы задним умом крепки. А в угаре не осознаем самых очевидных истин.
– Эк, зарядил философию! – обозлился Пузырев. – Нет, чтобы толком объяснить. Вы что же, капитал в карты спустили?
– Нет, я просто рассказал пример, чтобы вы лучше поняли. В мануфактурной торговле ведь то же самое происходит. Одна-две неудачные сделки тебя не разорят, но коль захочешь возместить убыток и начнешь хвататься за рискованные дела. Вот тут уже все, как в картах, только теряешь не червонец и не тысячу. Миллионы теряешь, если не сумел вовремя остановиться, – фабрикант горестно вздохнул, мне даже стало жаль его. – Так вот, господа… Этот Осип… Этот гнуснейший вымогатель пришел ко мне с ухмылкой: «Дай сто рублей, а то всем расскажу, что ты на распутных девок деньги спустил». А я, хоть и находил утешение в обществе актрис и певиц, но любовь никогда не покупал и на кутежи сильно не тратился. Поэтому шантажиста прогнал взашей. Тогда он тиснул в газете фельетон с похабными намеками. Газетенка копеечная, оттого и читателей у нее в избытке. Стали на улице мне вслед свистеть, да в трактирах шушукаться и ухмыляться. Через месяц снова пришел этот скользкий тип. Пригрозил: «В следующий раз напечатаю с аппетитными подробностями – с кем именно блудил и до какого разврата опускался. Позору не оберешься!» Поверьте, господа, там и разврата никакого не было. Просто пили много, да глупостей по пьяному делу натворили… Меня актрисы в женское платье обрядили, смеха ради, и лицо накрасили, как у кокотки. По московским меркам – невинные шалости. Но я-то веду дела с купцами из староверов, фабрики у меня в губернских городах. Там такого не поймут, да и вообще для репутации делового человека – нехорошо. Я говорю: «Ладно, забирай сто рублей». А он харю свою, противную, кривит: «Нет, голубчик, теперь это стоит уже пятьсот рублей». Редкостный хам! Ну, что делать, заплатил. С тех пор не встречал его. А сегодня еду – вот он, по обочине катит на велосипеде. Медленно катит, неторопливо. Ну, я-то обиду не забыл. До сих пор жжет в груди. Оглянулся – свидетелей нет. И тогда я…
– Вы возомнили себя прокурором, судьей и палачом одновременно, – строго сказал князь. – Вынесли Осипу смертный приговор и сами же привели в исполнение.
– Да! И что? Он был преступником и заслужил наказание. Иной раз честный человек обязан брать на себя ответственность за свершение правосудия, – Глушаков раздулся от гордости и, хотя поблизости не было зеркала, он буквально любовался собой. – Но вы ничего не докажете, господа. В полиции я заявлю, что случайно сбил незнакомого велосипедиста и отделаюсь порицанием.
– Неужели, вы сможете спокойно спать по ночам, отправив человека на тот свет? – спросил я, ужаснувшись тому равнодушию, с которым этот напыщенный гусак рассуждал о преступлении и наказании.
– Я только теперь и сумею заснуть. Полгода бессонницы мучили. Но зная, что проклятый Осип никого больше не оболжет и про меня новых фельетонов не напечатает… Усну как дитя! А сейчас, господа, прошу меня более не задерживать. Мне хочется гонку выиграть.
Мы все, признаться, были раздавлены этой вальяжной наглостью и не понимали, что делать дальше, поэтому посмотрели на г-на Мармеладова в ожидании дальнейших указаний. А он вдруг заговорил о сущей ерунде:
– Вы, сударь, очевидно, никогда не укладывали спать младенцев и не пели колыбельную до хрипоты. Иначе знали бы, что иных ребятишек часами уснуть не заставишь.
– И это единственный вывод, который вы сделали из моего рассказа? – фабрикант продолжал хорохориться. – Не густо!
– Не единственный. Для меня не менее очевидно, что вы лукавите. На самом деле вы до дрожи боялись Осипа. Но почему? Только ли из-за того, что он мог раскрыть миру ваши тайные утехи с актрисами? Разумеется, нет. Это для вас пшик. Сами сегодня поведали об этом малознакомым людям, и замечу – не без хвастовства. Репутация у вас, господин Глушаков, и так непрочная, переодевание в девицу вряд ли пошатнет ее еще сильнее. Да и в провинциальных губерниях подобный анекдот воспримут с улыбкой. Разве что двое-трое купцов из староверов откажутся после этого пожать вашу руку, но… Сколько вы при этом потеряете? Сотни рублей. Тысячи. А вам и миллионы просаживать – не привыкать. Так что весь ваш рассказ – вздор.
Сыщик говорил без злорадства и без тени осуждения, вообще без единой эмоции, просто подводил черту под этой историей.
– Осипа вы сбили для того, чтобы он не добрался до более постыдных тайн. Возможно, связаны эти тайны не с примадоннами больших и малых театров, а, например, с совсем юными девочками. Или даже с маленькими мальчиками. Не случайно же вы детей упомянули. Вырвалось из подсознания.
Глушаков зашатался и побледнел. Схватился за горло. Пытался вдохнуть, но не удавалось – нервные спазмы скрутили тело.
– Пе… Пе-рес-с-с… тань-те! – взмолился он.
– Только в том случае, если вы сами отправитесь к ближайшему городовому и покаетесь в содеянном преступлении. Отвезете следователя на место преступления – обнаружить его просто, мы повесили на дерево разбитый велосипед, – г-н Мармеладов шагнул вперед и прошептал в самое ухо фабриканта. – А если вы этого не сделаете, я лично пойду по вашему следу. Осип раздобыл лишь некоторые faits diffamatoires[15], но я сумею докопаться до самых темных ваших дел и не успокоюсь, пока не извлеку на свет нечто по-настоящему страшное.
– Не нужно! Не ищите! – весь апломб самодовольного хлыща выветрился за долю секунды. – Я поеду, немедленно поеду.
– И вы тоже поезжайте, Николай Сергеевич. Нельзя отрываться от остальных гонщиков, – сыщик изогнул бровь и многозначительно посмотрел на князя. – А господин Глушаков любезно дотянет нас до бочки с бензином. Не так ли?
