— Смотри, смотри, сделай громче! — сказал я.

Мне показалось, что я увидел… Ну да, это он, Ичо Камера! Он держал микрофон и задавал вопрос из публики.

— Пульт где-то там, — сказала Саня.

Я подошел к дивану, взял пульт и сделал громче, но Ичо уже замолчал.

Популярная ведущая Ана нежно заморгала, как будто бы спрашивая себя, не пропустила ли она что-то остроумное. Похоже, что Ичо, этот деревенщина, задал вопрос о чём-то вне контекста.

— Я этого сказать не могу, хм… — сказала одна из приглашенных. — Не хотела бы судить по первому впечатлению, — сказала другая с благопристойной улыбкой, а Ичо Камера — со своими резкими чертами динарской физиономии, усами и уже поседевшими бачками — посмотрел на них, как депутат парламента из народа, а под конец мрачно кивнул.

Кто его знает, что Ичо спросил.

Ведущая быстро перешла к другому вопросу из публики.

— Это ж надо, Ичо Камера протырился даже в ряды публики Аны! Не могу поверить! — сказал я.

— Что, кто-то из твоих?

— Я тебе про него рассказывал?

— Нет… Но я поняла, у тебя сразу прорвался диалект.

— Ну да? — Я этого и не заметил. Просто хотел её рассмешить.

Мальчишками мы говорили: — Смотри, смотри, Ичо Камера! — Мы всегда радовались, ведь всё-таки он был из соседнего села… А наши отцы добавляли: — Чокнутый, а вот ведь, живет себе, в ус не дует!

Ичо им действовал на нервы, он ничем особым не отличался, однако десятилетиями успешно использовал любую возможность появиться в кадре.

У него были свои системы проникновения, и он много в это вкладывал. На всех футбольных матчах, в которых играл «Хайдук», он пробирался в ту часть трибуны, где было поменьше болельщиков, чтобы в одиночку попасть в камеру и помахать телезрителям рукой. Его знали все операторы, поговаривали, что он им постоянно надоедает, а более осведомленные утверждали, что он платит, чтобы его сняли, ведь Ичо Камера был зажиточным фермером, выращивал салат, причем в больших количествах, а ходил вечно в одном и том же мрачном джемпере и жалкой курточке, так что никто точно не знал, то ли он такой прижимистый, то ли все деньги тратит на поездки за камерой и подкупает технический персонал средств массовой информации. Специализировался он на футболе, потому что, договорившись с оператором, именно здесь можно было легче всего пробиться к широкой публике, при этом особой разборчивостью он не отличался: если оказывался в пробке на месте аварии, то тут же старался пробраться поближе и начинал надоедать фотографам, поэтому в архивах «черной хроники» региональных газет и журналов имеется неустановленное, но достаточно внушительное количество фотографий Ичо Камеры, который «случайно» попал в кадр после столкновения «Лады» и «Пежо», на других снимках можно было увидеть, как он проходит мимо обменного пункта, который ограбили два типа в масках, вероятнее всего наркоманы, ввалившиеся туда среди бела дня и, угрожая пистолетом, потребовавшие от кассирши «достать из сейфа все деньги» и, как было написано в сообщении полиции, «означенные передать им»…

«ДОСТАВАЙ ИЗ СЕЙФА ВСЕ ДЕНЬГИ И ОЗНАЧЕННЫЕ ПЕРЕДАЙ НАМ!» — орут наркоманы, когда Ичо случайно проходит мимо, — именно так в детстве я, деревенский парнишка, представлял себе бурную городскую жизнь.

Ичо Камера пробуждал во мне определенные чувства, он был моей первой связью с огромным миром. Независимо от того, шла ли речь о комментарии болельщика, который, пав духом, покидает стадион после проигрыша в отборочных матчах кубка УЕФА, или о том, что думает случайный прохожий об объединении Германии, Ичо Камера из соседнего села возникал в качестве анонимного гражданина, у которого просто нюх на опросы.

Позже, когда я решил заняться искусством и выработал у себя умение иронично дистанцироваться от всего, именно от всего, мне пришло в голову придумать и реализовать какой-нибудь, как говорится, «проект» с Ичо Камерой, неизвестным героем медиакультуры, и я велел своей младшей сестре вырезать из газет все фотографии с ним и снимать на видео его появления в телевизоре, на что та с радостью согласилась и даже набрала несколько видеосцен и пять-шесть фотографий, но только она подговорила своих одноклассниц тоже следить за ним, как моя мать узнала, чем занимается девочка, и яростно обрушилась на меня, а сестре категорически запретила дальнейшее участие в проекте, словно речь шла о какой-то бесовщине. И только после этого, обдумывая, что делать дальше с моим проектом, я сообразил, что мог бы расспросить самого Ичо Камеру и заглянуть в его архив, ведь у него, осенило меня, наверняка всё задокументировано. В то лето, когда начиналась война, я как-то раз из окна автобуса, увидев, что он выходит из магазина, успел выскочить, догнал его и представился, но Ичо Камера только мрачно глянул на меня и продолжал идти, высокомерный, как настоящая звезда. Я слегка отстал, но продолжал следовать за ним на расстоянии шага, как какой-нибудь папарацци, имея в виду объяснить, что у меня за проект и какая это удача, что он из года в год попадает в квоту случайных прохожих, что это своего рода деконструкция системы, и так до тех пор, пока он не остановился и не сказал: «Вали отсюда, а то ща как пну ногой!»

Вот болван! Вот больной… ведь действительно верит, что он бог знает кто такой… Так я думал, глядя ему в спину, и мне больше не казалось, что он симпатичный тип, скорее всего, это просто симптом какой-то болезни.

Я был ужасно зол, потому что знал, что без сотрудничества с ним не сумею реализовать мой проект, который, как я предполагал, должен меня прославить.

После той встречи я охладел к своему первому проекту, одному из многих, которые я не довел до конца, а кроме того, началась война и разные случайные прохожие начали погибать, становясь медийными героями дня, пока их не стало уж слишком много… Я больше не слежу за футболом, не читаю региональных газет и уже давно не видел Ичо Камеру, пока тот сегодня не появился в послеполуденном talk show Аны, несомненно добравшись до города поездом, чтобы оказаться среди публики, выиграть борьбу за микрофон и спросить что-то невразумительное.

Я рассказал всё это Сане… Она смеялась и качала головой, думая, что я преувеличиваю… И тут в конце передачи камера еще раз скользнула по публике, и Ичо успел помахать рукой…

— Что я тебе говорил! — сказал я.

Я чуток вздремнул, а когда открыл глаза, увидел её со спины, перед зеркалом: она пела, очень тихо, хрипловатым голосом, аккомпанируя себе на несуществующей гитаре.

Она потряхивала головой и играла на воздушной гитаре, а потом заметила меня за спиной и стыдливо улыбнулась.

— Сладкая моя, — сказал я тихо, как какой-нибудь педофил. И поцеловал её в щеку.

— Ох, ох, — сказала она. — Мне не надо быть сладкой. Я должна выглядеть… дерзко.

— Сорри, я не сообразил…

— Ладно, ладно, — сказала она. — Мне пора идти.

— Уже?

— Ты проспал два часа.

— Ого!

— Сегодня пройдем целиком всё, первый раз.

— Всё будет о’кей, — сказал я и обнял её.

Она уже два месяца репетирует спектакль «Дочь Кураж и её дети». Её первая главная роль на большой сцене. Режиссер Инго Гриншгль, который сделал своего рода свободную обработку Брехта. Саня была «дочь Кураж», а «дети» был её бэнд, с которым она выступала на линии фронта. Всё происходит в годы некой «тридцатилетней войны». Действие проскальзывало из семнадцатого века в двадцать первый. Всё было немного хаотично, как и бывает у авангардистов. Всю эту историю я до конца не понимал, но, как говорится, в этом что-то было.