— Зачем вы… зачем! Какая гадость! Я, как доктор, должен оказать ему первую медицинскую помощь.

— Да, гадость… А было бы лучше, по-вашему, если бы он первым ударил меня? Идемте, профессор! Пришлем санитаров и фельдшера… — серьезно пояснил полковник Казбегоров. А затем, круто повернувшись, быстро пошел вслед за Людмилой Рихардовной в дом штаба.

Подполковник Шрам и профессор Крукс также плелись сзади, но оба направились в комнату комкора.

— Ты поднял большой скандал! Что дальше будет? — спросила Людмила Рихардовна у мужа, держа его за руки и ласково заглядывая ему в глаза.

— Ничего! У меня весь материал в руках, и я сию минуту иду к комкору и разрешу дальнейшую игру со мною: если они не отпустят меня из армии и штаба по доброй воле, как и до сего времени держали, так я найду другой выход… — объяснив жене, полковник Казбегоров вышел, направляясь по коридору в комнату командира корпуса.

У комкора он застал уже собравшихся, кроме Шрама и Крукса, помощника комиссара Коровая и двух членов из его комитета. Выяснилась полная виновность комиссара Скудного, и по прямому проводу с высшей комиссарской центральной властью, на доклад помощника комиссара Коровая Скудного отчислили в резерв при комитете фронта в Пскове, а на его место назначили его же помощника, фельдшера-артиллериста Коровая. Новый комиссар тут же, в комнате комкора, вместе с командиром корпуса подписали и предписания: «Коменданту штаба Шраму — спешная командировка в Дно для принятия каких-то технических аппаратов для телеграфа штаба корпуса; корсаниту профессору доктору медицины Круксу в Новгород — принять необходимые хирургические инструменты и медикаменты, в которых ощущается острая нужда в лазаретах и в госпиталях корпуса»; и «Коринспектору снабжения Генерального штаба Казбегорову в течение ближайших трех-пяти дней выехать в тыл и урегулировать подачу корпусу на фронт необходимых предметов снабжения и продовольствия».

— Новая метла хорошо метет!.. — в шутку сказал полковник Казбегоров, когда комиссар и его члены вышли из комнаты комкора. — Хорошо, что начальник штаба временно отсутствует, а то бы он показал им, как можно «устраивать» командировки… Подполковник Шрам и профессор Крукс поспешили доложить комкору, что они не думают больше возвращаться в корпус, а через комиссию в тылу надеются получить освобождение и ехать к себе домой на Кавказ. И старый добродушный генерал комкор поблагодарил их за прошлую честную службу, пожал им обоим руки, и они вышли, с тем чтобы в ту же ночь быть на станции Эрики, к двухчасовому поезду, отходящему в места их «командировок».

Опытные служаки, Генерального штаба комкор и Казбегоров остались одни; как бы чего-то ожидая, они долго оба молчали и некоторое время даже молча посмотрели один на другого.

— Ваше высокопревосходительство, — неожиданно нарушил тишину полковник Казбегоров, — вся эта кукольная комедия: комиссары, выборы, товарищи, полное разложение войск, армии, уничтожение дисциплины и прочее — мне противны, не нравятся до тошноты; и главное, полное порабощение культуры варварством, иначе сказать нельзя; но отвечай вдвойне, и за дурака, который поставлен около вас, как контроллер. Поэтому, между нами говоря, я на этих же днях исполню ваше поручение и донесу о результатах, а сам лягу в госпиталь и полечу свои нервы, а дальше что Бог даст, во всяком случае — в корпус не вернусь. Анкеты своей не дам и кандидатуры на выборы ни в каком случае не выставлю. Это меня просто коробит. При отъезде в командировку свои обязанности временно передам старшему помощнику, пусть его и выбирают.

— Хорошо, хорошо, полковник! Я вас понимаю, Генерального штаба офицерам иначе и не приходится делать… Я тоже скоро еду принимать фронт! А дальше что Бог укажет? — ответил старик комкор и прослезился; а затем добавил: — А знаете, полковник? Все же хочется еще жить, а что будет дальше и что нам «свободный народ» несет… — и они оба сердечно распрощались, поцеловались, и Казбегоров вышел.

Оставаясь один, старый комкор Генерального штаба генерал Новицкий нашел нужным крикнуть вдогонку:

— Людмиле Рихардовне передайте от меня привет и наилучшие пожелания в жизни!

Войдя в свою комнату, Казбегоров застал в обществе жены подполковника Шрама и профессора Крукса, которые были уже готовы к отъезду.

— Ну, а когда же ты, Давид Ильич, едешь? — смеясь, встретил Шрам входившего в комнату Казбегорова.

— Тогда, вероятно, когда Бог на душу положит, то есть даст толчок! — шутя, поспешил ответить за него профессор Крукс.

— Без шуток, господа!

— Когда же ты едешь, Давид Ильич? — серьезно повторил Шрам.

— Я и сам не знаю! Ну, вероятно, выйду 15-го или 17-го, что ли… — серьезно заговорил полковник Казбегоров. — Нужно же вести себя, господа, дипломатичнее, незаметно! Не забывайте, нас ожидают, быть может, тюрьмы, аресты, полное ограбление. Такова теперь уж власть… Направление наше на юг, каждый своей дорогой. Вместе всем держаться нельзя, слишком наглядно!

— О о-о! Да уже скоро будет и двенадцать ночи! — прервал разговор профессор Крукс и извинился: — Господа, начинаем двигаться! Пока доплываем до станции на комиссарских лошадях, так как раз и два часа найдем. Вы пока там с комкором разговаривали, а мы здесь хорошенько уложились, объявили денщикам что, мол, едем в командировку по делам службы, иначе и они смогут предать нас, а Людмила Рихардовна угостила ужином.

— Что ж, не буду задерживать, счастливого вам пути! — и полковник Казбегоров поднялся. При прощании оба, отчаявшиеся, до такой степени разнервничались, что не могли даже отвечать на приветствия супругов Казбегоровых и молча вышли.

И только по дороге на станцию, сидя в санях, профессор Крукс неожиданно разговорился, тихо обращаясь к подполковнику Шраму:

— Если Казбегорову и труднее отделаться от службы комиссарам, чем нам например, так у него есть незаменимый помощник и дипломат — Людмила Рихардовна. Это не женщина-жена, а вся власть и всемирная дипломатия, образец неустрашимости и энергии.

— Да, да, профессор, вы правы! А ведь хорошо, что комиссары реквизировали все у нас; едем теперь налегке… — как-то не на вопрос ответил Шрам подавленным тоном. Каждый из них в то время говорил только то, что чувствовал, переживал и что больше всего болело на сердце. II это вполне понятно было — при тех репрессиях и угнетениях, какие применялись новой «советской властью» к офицерскому составу.

— Не совсем будет хорошо, когда они доберутся и до наших кошельков, ценностей, одежды, обуви и белья… Вот тогда-то что мы запоем? — смеясь, ответил профессор Крукс тоном шутки.

— Посмотрим! — протянул уныло Шрам а затем добавил, как бы спеша, чтобы не забыть: — Все же Казбегоров счастливее нас, он спит теперь спокойно, а мы, как волки, блуждаем ночью по дороге, занесенной снегом.

— Каждому свой Бог и счастье! — Казбегоров находится в других условиях со своей женой, а вы, подполковник, свободный человек; на свою изменницу не обращайте внимания и держите путь к себе домой, на Кавказ; а в Пензу вам нечего заглядывать, все равно вы не перевоспитаете ее при настоящем режиме варварства и насилия, — ответил Крукс дружеским тоном, подъезжая к станции Эрики.

Поезд был готов к отходу, и наши сослуживцы, в течение почти трех лет в одном и том же штабе корпуса на театре войны, заняли теперь места в холодной теплушке, битком набитой едущими на родину стариками-солдатами разных рангов и положений. Было дымно и душно, но профессор Крукс и подполковник Шрам поспешно уселись на своих чемоданах в темном уголке вагона и под шум движущегося поезда, говора людей и стука колес скоро оба заснули.

К концу 1917 года события в России быстро развивались: руководящая русская интеллигенция оказалась неорганизованной и поодиночке или маленькими партиями бежит без оглядки за границу, в крайнем случае куда-нибудь подальше, в уголки России, где не так остро ощущались насилие и введение нового «советского» режима, подготовлявшегося к разгону «Учредительного собрания». Оставляя свою родную землю и «истинный» народ свой на милость «именно небольшой кучки» вооруженных людей, находившихся в распоряжении «советских комиссаров», многомиллионная масса российской интеллигенции считалась лишь со своей деморализацией и с личными соображениями; не желая защищаться сама, она пряталась за спиной других, тогда как легко могла бы справиться одна, своей массой, даже особенно и не вооружаясь. Один только лишь генерал Корнилов с немногими приверженцами и с оставшейся ему верной сотней кавказских кавалеристов из Туземной дивизии, будучи спасен польскими войсками, как истый народный демократ и его (народа) солдат, не сложил оружия, а силою его прокладывал в то время себе и другим дорогу на юг, на Северный Кавказ, в Кубанский свободный край, где в то время уже в третий раз, на протяжении многих веков (с 1482 года), организовалась и существовала Кубанская народно-демократическая казачья республика. Его цель была святая — освобождение народов и установление законного образа правления.