Подполковник Шрам, видя эту картину, немного усмехнулся и толкнул локтем профессора Крукса.

— А-а-а, это чудовище тоже здесь гуляет? — удивился профессор Крукс, указывая глазами на фельдшера Коровая, известного оратора при демонстрациях весною и летом в Риге и на собраниях комитетов в полках.

— Тут! — засмеялся и полковник Казбегоров.

Этот смех Скудный принял на свой счет, и это произвело на него впечатление удара. Он вспыхнул, задохнулся и, чувствуя себя подхваченным какой-то силой, отделился от своей компании и, быстро шагая валеными сапогами в галошах, подошел к полковнику Казбегорову.

— Вам что? — спросил полковник, становясь серьезным и внимательно глядя на тонкую палочку, в виде хлыстика, которую Скудный нервно вертел в руках.

Людмила Рихардовна поспешно отделилась от своей группы, прошла десять шагов вперед и остановилась.

— Я имею сказать вам два-три слова… — хрипло проговорил Скудный и сразу приступил к делу: — Передавали вам ваша супруга мой приказ — представить мне свою анкету и согласие на выборы высшего командного состава корпуса? Я вынужден ожидать больше, тогда как вы не изволите зайти ко мне в канцелярию комитета…

— Да! — слегка пожав плечами, ответил полковник, внимательно все же следя и за каждым движением рук комиссара.

— И вы решительно отказываетесь, между тем как вам — штаб-офицеру Генерального штаба, следовало бы подать пример и другим, принять это предложение? — невнятно, но громче прежнего проговорил Скудный, сам не узнавая своего голоса и пугаясь того момента, когда он был короткое время у Казбегоровых, в его отсутствие, и предлагал Людмиле Рихардовне теперь же записаться в его партию «большевиков». Все это он вдруг остро почувствовал; почувствовал и какую-то страшную неизбежность, от которой не имеет сил свернуть с внезапно открывшейся перед ним противной ему дороги. Ему показалось. что в парке сразу стало душно и кругом все потемнело.

Все остановились и слушали, в жутком предчувствии, не зная что делать.

— Вот еще… — протянул подполковник Шрам и начал подходить, чтобы стать между спорящимися.

— Конечно отказываюсь, — странно спокойным голосом ответил полковник, переводя острый, все видящий взгляд прямо в глаза Скудному.

Скудный тяжело вздохнул, как будто подымал огромную тяжесть и невольно бросил умоляющий взгляд на профессора Крукса, на которого больше всего надеялся — что он его спасет, а затем перевел взгляд на Людмилу Рихардовну, которая должна была уговорить мужа принять предложение и стать во главе корпуса по «выборам товарищей».

— Еще раз… отказываетесь? — громче прежнего спросил он металлически зазвеневшим голосом

— Что вы хотите от меня? — неожиданно вспылил полковник. — Вы насильник, дегенерат, развратник, «paradoksiks», животное и все что хотите, но только не человек, который заслуживал хотя бы маленькое уважение. Вы сбили с истинного пути даму офицера, которая уехала в Пензу под уважительным предлогом; вы пытаетесь уговорить и другую; разложили многомиллионные российские армии на фронтах, оставив истекать кровью наших доблестных союзников на французском фронте; уничтожаете в армиях все ее святое чувство, дух, дисциплину; посягнули на права народа и прочее, и прочее, и прочее… А теперь хотите всю свою подлую работу прикрыть авторитетм офицеров Генерального штаба?.. — твердо, но уже спокойно пояснил он.

«Ай, ай! И он же его ударит… Ах, как нехорошо… Ай, ай!» — бледнея, не подумал, а скорее почувствовал профессор Крукс.

— И что вы, господа! — забормотал он, изгибаясь всем телом и загораживая Казбегорова.

Скудный вряд ли видел Крукса, когда грубо и легко столкнул его с дороги. Перед ним были только одни спокойные и серьезные глаза полковника.

— Я повторяю вам, — прежним твердым, спокойным тоном повторил полковник, — вы мерзавец, даже не заслуживающий, чтобы на вас тратили хотя бы один патрон! Вы говорите, что нет офицеров, топчете в грязь их честь и достоинство, а в то же время сами заискиваете у них расположения к себе, доверия и совместного сотрудничества… Нет, вы — настоящий вредный мерзавец, прохвост!

Все завертелось вокруг Скудного, и слыша сзади поспешные шаги и женский вскрик, с чувством, похожим на отчаяние падающего в пропасть, он с судорожным усилием как-то чересчур высоко и неловко взмахнул тонкой палочкой.

Но в то же мгновение полковник Казбегоров быстро и коротко, но с страшной силой разгибая мускулы, ударил его кулаком в лицо.

— Так! — невольно вырвалось у подполковника Шрама.

Голова комиссара Скудного бессильно мотнулась набок, и что-то горячее и мутное, мгновенно пронизавшее острыми иглами глаза и мозг, залило ему рот и нос.

— Аб… — сорвался у него болезненный, испуганный звук, и Скудный, роняя палочку и папаху, упал на руки, ничего не видя, не слыша и не сознавая, кроме сознания непоправимого конца и тупой, жгучей боли в глазу.

Уже вечерело и в дальней полутемной аллее поднялась суматоха.

— Ай, ай! — пронзительно вскрикнула Людмила Рихардовна, и, схватив виски руками и с ужасом закрыв глаза, быстро направилась одна к дому.

Помощник комиссара Коровай и один из членов комитета, с ужасом и омерзением глядя на стоявшего на четвереньках Скудного, бросились к полковнику, но подполковник Шрам схватил их сзади за плечи и ловко отбросил назад.

— Ничего, ничего… пусть… — с отвращением, тихо и весело сказал полковник Казбегоров, широко расставив ноги и тяжело дыша. На лбу у него выступили капли горячего пота.

— Это ему, мерзавцу, — заговорил комендант штаба подполковник Шрам, — и за поругание и уговаривание моей жены, и за попытку убедить Людмилу Рихардовну примкнуть к его партии, и за конфискацию собственных наших верховых и упряжных лошадей, экипажей и автомобилей, конечно, все в его пользу, вместе с тем и самое главное: за оскорбление армии в лице офицеров и высшего офицерского состава штаба корпуса, за деморализацию и подстрекательство состава некоторых частей 2-й Латышской стрелковой бригады, которые оставили свои места стоянок в прифронтовой полосе и по указанию Скудного и под руководством выборных своих вождей походным порядком ушли на Петроград, оставив роты на линии Нарва — Псков — Бологое кому-то помогать и что-то охранять; тогда как постоянный офицерский состав их как и во многих, многих войсковых частях армии на фронтах вынужден был оставить свои места и под разными уважительными предлогами бежать в тыл, в далекие уголки… Заметьте! Комиссарам этого простить нельзя; всю жизнь, пока существуют цивилизация и культура народов, эти «красные комиссары» будут считаться врагами всего мира… — серьезно пояснил подполковник Шрам, обращаясь к помощнику комиссара Короваю и к членам комитета, и те, по-видимому, успокоились.

Скудный поднялся на ноги, шатаясь и роняя какие-то жалкие, бессвязные звуки опухшими дрожащими мокрыми губами, и в этих звуках неожиданно, неуместно и как-то смешно-противно послышались какие-то угрозы Генерального штаба полковнику Казбегорову. Вся левая сторона лица его быстро опухла, глаз закрылся, из носа и рта шла кровь, губы дрожали, весь он трясся, как в лихорадке, вовсе не похожий на того высокопарного комиссара, которым был минуту тому назад. Страшный удар как будто сразу отнял у него все комиссарское, полновластное, неограниченное бравурство и превратил его во что-то жалкое, безобразное и трусливое. Ни стремления бежать, ни попытки защищаться в нем уже не было. Стуча зубами, сплевывая кровь и дрожащими руками бессознательно счищая прилипший к коленям снег, он опять зашатался и упал.

— Какой же ужас, какой же ужас! — стоя на месте, твердил профессор Крукс.

— Идем! — глядя вверх, сказал полковник Казбегоров, обращаясь к подполковнику Шраму.

— Идемте, профессор, с нами! — крикнул Шрам.

Но Крукс не двигался с места. Широко раскрытыми глазами он смотрел на Скудного, на кровь и на снег. Шрам тогда сердито потянул его за руку, но «ученый наш старик» был неумолим, с неестественным усилием он вырвался и проговорил: