— Ну, пока, довольно нам философствовать; будем практичными, — посоветовал Давид Ильич, — ведь только седьмой час утра; завтрак в столовой штаба в десять; ты можешь вполне немного отдохнуть и заснуть, вот там на диване; бумаги и карты убери на стол…

И она улыбнулась и начала быстро переодеваться в домашнее платье, весело поглядывая на мужа:

— Теперь я твой солдат и на позициях, в прифронтовой полосе, с вещами не следует разбрасываться слишком, надо забрать все под бока…

Закончив свой туалет, она игриво уложила подушку и одеяло на диван и опустила штору: ее среднего роста фигурка была в белом тонком платье, а волосы на голове освобождены и подобраны под капор. Улыбаясь и шутя, она вновь тихо заговорила:

— Скажи откровенно, передовые позиции отсюда также недалеко? Можно спать спокойно?..

— Да! На фронте наши доблестные стрелки!.. — и Давид Ильич поспешил подняться и начал тихо одеваться, внимательно посмотрев на жену. Она спала, тихо, спокойно, а большие ее голубые глаза красиво закрыты черными ресницами, с исходящей от них по всему лицу чуть-чуть заметной спокойной детской улыбкой.

«Нет сомнений! Она страдала страшно и переутомилась, и главное — измучилась в одиночестве в разлагающей атмосфере тыла, и теперь, только здесь, немного успокоилась, где казалось бы наоборот: непривычному к походной жизни и военной обстановке человеку-мужчине кажется тревожным…» — подумал Давид Ильич и, присев к письменному столу, он принялся за работу.

Час спустя он как-то машинально оглянулся назад и посмотрел на спящую жену. Но в этот-то момент Людмила Рихардовна открыла глаза и улыбнулась ему навстречу. Сердца супругов загорелись, и Давид Ильич быстро поднялся и торопливо подошел к жене.

— Как ты спала на новом месте? — тихо спросил он и, поцеловав ее в лоб, присел на свою походную кровать.

— Очень хорошо! — поторопилась ответить она улыбаясь. — Сегодняшний день — один из лучших дней в нашей жизни. Ты тоже такого же мнения? Это вижу я по твоим глазам…

— Все это хорошо… Но я хочу, кстати, поговорить с тобой и о другом: сегодня же утром думаю представить тебя своему начальству и ближайшим сослуживцам… — сказав последнее, Давид Ильич задумался.

— Превосходно, Дэзи! Я устрою завтрак, а ты пригласи их всех к нам в комнату. — ответила она игриво. А затем немного подумав, добавила: — Спать я больше не хочу и сию минуту подымаюсь, и с помощью Филиппа завтрак на восемь персон скоро будет готов. — За руки держа мужа и тихо смеясь, она пропела:

— «Сухарями с водою, только б с тобою».

— Пусть будет и так, если это правда!.. — улыбаясь, ответил он и ушел к столу продолжать свою работу, рассматривая карты и схемы, испестренные красным и синим карандашами.

Людмила Рихардовна тем временем оделась в дорожный костюм, или как она сама его называла — «походный», элегантный, черной английской шерсти, привела в порядок свой туалет и позвала к себе Филиппа.

Опытная рука хозяйки у стола творила чудеса: через полчаса завтрак был готов — холодные и горячие мясные закуски, рыбные консервы и в завершение всего — белый хлеб, кофе с молочными консервами, две бутылки коньяку из «неисчерпаемого» запаса Давида Ильича и три бутылки кахетинского вина из запаса, захваченного в Старой Руссе у купца Патриотова, — стол был накрыт. А к 10 часам утра явились и приглашенные начальники, и сослуживцы. Хозяева были любезны, услужливы, не стесняя гостей ни в чем: просто и мило Людмила Рихардовна была представлена гостям; угощая их, она сама не упускала из виду великосветского этикета — пустила в ход и особо старое вино, захваченное из Старой Руссы у Патриотова; а под конец еды и изрядного угощения уселась около стола и заговорила на общественные темы по-французски с комкором, с одной стороны, и по-английски — с корсанитом профессором Круксом, с другой; прочих занимал Давид Ильич, ведя разговор по-русски на военные темы.

— Сегодня позавтракали так, как у академистов на банкете 25 лет тому назад по окончанию Академии Генерального штаба… — шутя проговорил комкор, подымаясь из-за стола и целуя руку хозяйке.

— Виновата всему уважаемая хозяйка… — в свою очередь заключил и коринж [корпусный инженер] по-немецки и также подошел к Людмиле Рихардовне для поцелуя руки, но разговорился с нею на этом языке.

К ним присоединился нашкор [начальник штаба корпуса], корвет [корпусный ветеринар] и другие; шутя и разговаривая свободно и по-немецки, она рассказала им и много исторических анекдотов из походной жизни предводителей древних германских оруженосцев в Прибалтике. Все смеялись, конечно, и заговорили между собою на разных европейских языках и на разные темы, чувствуя как бы в салоне столичной дамы, незаметно проведя время и стоя около получаса. И только старый Генерального штаба генерал ком-кор поторопился их оставить:

— Сердечное вам спасибо, Людмила Рихардовна, и вам, Давид Ильич, за любезность и завтрак, который хотя на короткое время, а все же перенес нас в круг милой семейной и общественной жизни, и мысленно побывать где-то далеко от вечно натянутого внимания в одну сторону фронта и политических невзгод в тылу… — пояснил комкор, прощаясь, и вышел.

Его примеру последовали и другие. Профессор Крукс и подполковник Шрам, по обыкновению, немного задержались, приглашая Казбегорова и его супругу заходить и к ним когда-нибудь, в свободное время, преимущественно вечерком — в гости и так себе, для времяпрепровождения.

В тот же день, вечером, Давид Ильич объявил жене, что состоялся приказ по штабу о зачислении ее на службу переводчиком французского, английского и немецкого языков. Служба не тяжелая и переводов не так уж много будет, а один-два часа в сутки для этого вполне возможно посвятить под его же руководством и притом — у себя же в комнате.

— Такие пустяки, как один-два часа посидеть у себя же в комнате за переводами, притом под твоим же руководством и контролем, для меня особенного труда не составит. Я рада буду работать с тобою день и ночь на пользу наших армии, народа и страны. Ведь до сего времени агентурную работу по переводам на русский язык и обратно ты там все делал? Как дополнение к другой, более важной работе… — пояснила Людмила Рихардовна свое согласие.

— Да, пташка!.. — ответил он и улыбнулся ей так, что она, бедняжка, даже не выдержала его серьезного взгляда, схватилась с дивана и бросилась ему на шею, стянув со стола все карты и горевшую свечу.

— Я потушила огонь на время! Прости! — волнуясь, извинилась она и, подняв свечу, зажгла, а сама уселась на диван и снова принялась за рукоделие.

— Когда ты начнешь работать, мы можем оба вместе ходить и в общую столовую, — заговорил Давид Ильич, — а сегодня я так устал, как никогда: с 11 часов до 6 часов вечера объездил все позиции фронта корпусного участка: и на автомобиле, и верхом на лошади, и даже были случаи — пешком… Скорее бы ужин дома, а затем и спать… — и он, откинувшись на спинку стула, поднял голову вверх и закрыл глаза.

— Все готово, Дэзи! Иди к столу! — ласково сообщила Людмила Рихардовна, успевшая сбегать на кухню, поторопить Филиппа нести ужин и накрыть стол, так сказать, все сделала по одному мановению Руки.

— Как скоро у тебя все делается! — улыбаясь и присаживаясь к столу сбоку жены, заметил он.

— Дело мастера боится, мой милый друг! А еще одно верное сказание из жизни: «власть женщины куда сильнее и энергичнее имущих власть мужчин», — улыбаясь, ответила она, наливая суп в глубокую тарелку из походной кастрюли.

Добрые семейные традиции Казбегоровы поддерживали и на фронте, в условиях походной жизни. Прибор для еды, даже в присутствии гостей, всегда служил им один, но ложки, вилки и ножи были каждому отдельно. Это их сближало и ставило в положение целого и неделимого; как они и сами часто друг другу говорили, смеясь над своей оригинальностью:

— «Ты» и «я» или «я» и «ты» — получается «мы», что составляет «тям» или «ям», то есть по-древнеславянски: «тяни и ешь», — объясняла Людмила Рихардовна причину такого порядка, введенного ею с осени 1916 года.