Затем мы вышли к болотам и топям, и теперь не могли сходить на берег, даже если бы захотели, здесь пришлось бы долго продираться через камышовые заросли, чтобы добраться до твёрдой почвы, и мы старались не останавливаться.

Только спустя несколько дней пути по извилистой реке мы вышли к устью Припяти, и, соединившись, две реки начали становиться полноводнее и шире. Не настолько, чтобы птица не могла Днепр перелететь, и не так, как после постройки каскада гидроэлектростанций с водохранилищами, но всё равно впечатляло. Парусов всё равно не ставили, хотя могли бы, вёсел и течения оказалось достаточно.

Сам Киев показался на горизонте, стоящий на крутом берегу, величественный и грозный. Вот он, мать городов русских. Я даже засомневался на мгновение в нашей способности его покорить, но потом отбросил эти малодушные мысли прочь. Нет таких крепостей, которых не могли бы взять большевики.

А ещё меня тянуло туда по одной простой причине. Меня не оставляла надежда увидеться с той самой девчонкой, которую я спас в Новгороде, слишком уж она запала мне в душу. И если она где-то там, за высокими стенами, то я обязательно должен прорваться внутрь.

Весть о нашем приближении снова нас опередила, застать горожан врасплох не удалось. Люди спешно эвакуировались за стены, внутрь города, бросая на произвол судьбы дома, склады, лодки, мастерские и всё прочее. Некоторые смельчаки, разумеется, оставались, но большая часть посадских предпочла укрыться за стенами. Острова и левобережье остались пустовать.

В этот раз Хререк никаких переговоров не вёл, прекрасно понимая, что договориться с Аскольдом не получится. Мы сразу же высадились на Подоле, в нижней части города, сея смерть и разрушение.

Ширина Днепра позволяла нам высадиться всем одновременно, и «Морской сокол» проскользил килем по дну, чтобы ткнуться носом в достаточно крутой берег. Рядом причаливали и остальные корабли нашей армии. Я первым сиганул на скользкий и крутой склон, сплошь покрытый мокрой опавшей листвой, и вслед за мной начали высаживаться и остальные. Мы шли с мечами наголо, готовые в тот же момент подавить любое сопротивление.

В Киеве я прежде не бывал. Ни в мирное время, ни в военное, но даже так я видел, насколько хорошо эти места подходят для того, чтобы построить здесь великий русский город. Что ж, я постараюсь сделать всё возможное, чтобы тут больше не появилось ни проспекта Бандеры, ни памятников нацистам.

— Вперёд, вперёд, поживее! — крикнул я, первым взбираясь по склону к незащищённой части города.

Ольховый щит оттягивал руку, Кровопийца, давным-давно позабывший вкус свежей крови, сверкал в лучах утреннего солнца. Дорогой стальной шлем с полумаской здорово ограничивал мне обзор, но отлично защищал голову, длинная кольчуга шелестела и бряцала на плечах. Я полностью был готов к сражению, как и все мои люди.

Армия новгородского князя накатилась на незащищённый пригород, словно морская волна, сметая всё на своём пути. Мы даже не встречали никакого организованного сопротивления, лишь немногие осмеливались поднять против нас оружие, чтобы тут же погибнуть в неравном бою. Все, кто мог хоть как-то нам противостоять, ждали нас внутри городских стен, а не за их пределами.

Сами стены, высокие и неприступные, одним своим видом заставляли задуматься о необходимости их штурма, расположенные на горе, они вынуждали подниматься к ним по крутому склону под обстрелом. И за нами с этих стен пристально наблюдали.

Над Подолом теперь поднимались столпы чёрного дыма, тут и там звучали жалобные крики. Аскольд и его дружина не пожелали защитить нижнюю часть города. Но и переговорщиков не отправляли, а сам Хререк пока не приближался к верхнему городу. Только расставил посты на всех дорогах, ведущих к нему, чтобы никто из защитников не сумел ускользнуть.

Порой на пути встречались иноземные купцы, трясущиеся над своими товарами, иногда попадались мрачные северяне, предпочитающие не встревать в чужую свару. И если вторых мы старались не трогать, то первых без всякого сожаления избавляли от их богатства, которое тут же перетаскивали к кораблям. Нижний город принадлежал теперь нам, принадлежал полностью, и никто не смел этому возражать.

Команда «Морского сокола» разоряла Подол вместе со всеми остальными, викинги успели соскучиться по этому нехитрому занятию, и теперь со всей отдачей предавались грабежу, выгребая всё из тайников и утаскивая даже то, что утащить было нельзя.

Мы разбились на тройки и прочёсывали дома один за другим, и со мной сегодня работали Торбьерн и Хальвдан. Мы прикрывали друг друга, на случай, если какой-нибудь храбрец вздумает напасть из засады, завидев широкую спину норманна, склонившегося над его драгоценными сундуками. Такое уже бывало, и не один раз.

Чаще всего, конечно, такое нападение заканчивается бесславной гибелью храбреца, пытающегося заколоть своего врага серпом или обломком косы, но, бывало, что удача улыбалась и таким смельчакам, бьющим в спину.

Всё самое ценное, само собой, упрятали за высоким забором, в кладовых Аскольда, но даже так нам с лихвой хватало, чем поживиться. А уж навыком искать спрятанное добро каждый викинг овладевает сразу после гребли и мордобоя. Взрыхленная земля в углу амбара, разворошенное сено в конюшне, в золе под очагом, в крыше среди соломы, в бочке с двойным дном. Это походило на какую-то игру, горожане прятали, а мы отыскивали, и чаще всего именно мы оставались в выигрыше.

— Наконец-то, знакомая работа, — бормотал Торбьерн, ножом взрезая мешки с крупой в поисках чего-нибудь ценного, пока Хальвдан потрошил сундуки с одеждой.

— Но ты же не забыл, как это делается? — посмеялся я.

Я прохаживался по чьей-то усадьбе, хозяева которой покинули её прежде, чем мы высадились, и по всему было видно, что собирались они в большой спешке. Так что хоть какие-нибудь ценности наверняка должны были остаться. Жили здесь весьма небедные люди, и я понимал, что даже без взятия верхнего города трюмы наших кораблей очень скоро будут набиты добром.

Но и довольствоваться малым никто из нашей армии не желал. Все понимали, раз уж в брошенных предместьях можно набрать столько, что зараз не унести, то и в защищённых кладовых на горе нас ожидает ещё больше богатств.

— Аскольд там небось на золотой куче сидит, пока мы тут с мехами да тканями копошимся, надо поскорее его сковырнуть оттудова, — сказал Хальвдан.

— Как Фафнир, ха-ха-ха! — рассмеялся Торбьерн. — Как дракон на золоте!

— А Хререк, что ли, как Сигурд, должен его убить? — спросил я.

— И в крови искупаться, — хохотнул Торбьерн, заглядывая в очередную крынку.

— Ну это уже перебор, — хмыкнул я.

— Слыхал я про одного хёвдинга, так он печёнки убитых врагов сырыми жрал, — сказал Хальвдан. — Но только сильных, слабых не трогал.

— Дикость какая, — сказал я.

— Это Свен Кровавая Борода? — спросил Торбьерн. — Тоже слыхал, убили его в позапрошлом году. Во Фризии.

— Не помогли ему печёнки, значит, — протянул я.

Мои спутники рассмеялись. Рецепты великой силы, способы сжульничать и получить преимущество над другими, и всё тому подобное искал практически каждый, но до каннибализма опускались редко. В том числе и по этой причине. Гораздо чаще обвешивались амулетами и рунами с головы до ног.

И, после нескольких дней грабежа и насилия в предместьях, которые не прекращались ни днём, ни ночью, армия начала хищно поглядывать на стены. Тем более, что по армии прошёл слух, примерно совпадающий со словами Хальвдана, что нынешний князь киевлян, Аскольд, такой же пришлый варяг, как и мы, сидит там на целой горе золота, посмеиваясь над нашей нерасторопностью.

А такое не прощалось.

Мы могли бы простить Аскольду многое. Ожесточённое сопротивление, ловушки в каждом доме, призыв союзников, ударивших бы нас в тыл в самый неподходящий момент. Но простить ему то, что он сидит на куче денег, не мог никто. И это значило, что исход может быть только один, мы отправимся на штурм верхнего города, вверх по склону горы, туда, где стояли идолы киевлян и обнесённый стенами детинец с укрывшейся там дружиной Аскольда.