Мы с Бромом выходим за дверь в прохладный полдень, садимся на лошадей, но вместо того чтобы повернуть на дорогу, Бром направляет Сорвиголову на одно из паровых полей за домом. Солнце садится, до темноты еще час, и с Гудзона надвигается туман, окутывая стебли кукурузы и пожухлую пшеницу.
— Куда мы? — спрашиваю я его. — Нам пора возвращаться в школу.
— Знаю, — говорит он, оглядываясь на меня через плечо и направляясь в сторону заходящего солнца. — Я просто хотел отвести тебя в сарай. Окунуться в прошлое. Я хочу все исправить.
Глава 27
Бром
Кэт смотрит на меня, золотое солнце отражается на ее лице и делает ее похожей на ту, что была в долине, — на богиню, обретающую собственную силу. В ее глазах тревога, которая была там весь день, и я не могу ее за это винить. Она беспокоится, что я превращусь во всадника, как только стемнеет, хотя к тому времени мы уже вернемся в школу. Она также обеспокоена тем, что Фамке рассказала ей на кухне, информацией, которой еще не поделилась со мной.
И еще она беспокоится о том, куда я ее веду.
В сарай.
Потому что я хочу получить еще один шанс все исправить.
Последние четыре года все, чего я хотел от нее, — это получить шанс все исправить.
Она ничего не говорит, пока мы едем, и не знаю, доверяет ли она мне или нет, но я хочу этого доверия больше всего на свете. Ранее она сказала, что она — моя семья, и я просто должен поверить в это, но трудно поверить, когда в тебя не верят.
И одна из причин, по которой она мне не доверяет, помимо очевидного, заключается в том, что произошло здесь четыре года назад.
Мы спешиваемся возле старого сарая, привязывая поводья, чтобы лошади пощипали влажную траву. Подснежница делает все, о чем просит Кэт, а Сорвиголова, что ж, не знаю, откуда взялся этот конь, не знаю, правда ли он связан с конем всадника, но знаю, что он не уйдет от меня. Я просто надеюсь, что он будет вести себя прилично с кобылой Кэт, ведь он жеребец и все такое.
С другой стороны, он может вести себя как я.
Я беру Кэт за маленькую и мягкую руку, веду ее в амбар. Как и в ту ночь четыре года назад, я нервничаю. И когда смотрю на Кэт, вижу, что она тоже нервничает.
— Когда ты была здесь в последний раз? — спрашиваю я ее, подходя к лестнице, ведущей на сеновал, и счищая паутину.
— Ни разу с тех пор, как… — говорит она и не заканчивает предложение. В этом нет необходимости.
Я ставлю ногу на нижнюю ступеньку. Она немного мягче, чем раньше, но, надеюсь, выдержит. Я сначала забираюсь на самый верх, а затем машу ей, чтобы она следовала за мной.
— Здесь безопасно, — я оглядываюсь. Ничего не изменилось, хотя, кажется, кое-что сгнило прямо под дырой в крыше. Но там все еще лежат тюки сена, на которых мы обычно сидели, ящик из-под яблок и старый чайный сервиз. Воспоминания налетают на меня, как призраки, и я снова чувствую стыд за ту ночь, стыд, который привел меня сюда и сейчас.
Кэт медленно поднимается по лестнице, и как только она оказывается наверху, я хватаю ее за руки и тяну вверх до конца.
— Ух ты, — говорит она, оглядываясь по сторонам и сдувая с лица выбившуюся прядь волос, когда садится. — Ничего не изменилось.
— Мы изменились, — говорю я ей.
— И мне интересно, к лучшему или к худшему? — размышляет она, и ее черты лица омрачаются.
До меня доходит ее вопрос. Стал ли я лучше, чем был в восемнадцать лет, когда сбежал, как трус, укравший ценное? Стал ли я лучше сейчас, когда во мне поселился дух кровожадного солдата? Стал ли лучше теперь, когда я знаю, что на самом деле поставлено на карту, и на какие жертвы я должен пойти?
— Думаю, зависит от обстоятельств, — говорю я, устраиваясь на сене и похлопывая по месту рядом с собой. — Ты стала лучше, когда тебя лишили невинности?
Она криво улыбается и подползает ко мне. Я наклоняюсь и вдыхаю аромат полевых цветов, от этого запаха мое сердце сжимается, а член твердеет. Как я могу так сильно любить и так же сильно желать ее? Почему я хочу дарить ей нежные чувства и в то же время задушить ее, плюнуть, заставить корчиться подо мной? Как могут эти две половинки сосуществовать вместе? Как будто внутри меня есть свет, который рассеивает тьму.
— Невинность никогда никому не приносила пользы, — говорит Кэт. — Возможно, я потеряла свою невинность из-за тебя, но взамен я обрела силу.
Ярость в ее глазах только сильнее возбуждает меня, глубокое и хаотичное желание пробивается наружу.
— Кэт, — шепчу я ей, а затем беру ее лицо в ладони, удерживаю на месте, глубоко целую, ощупывая языком каждый дюйм ее рта, желая большего, гораздо большего.
Я кладу руку ей на юбку, сжимая ткань в кулак, пытаясь сдержаться, и тут она, тяжело дыша, отводит голову.
— Бром, — говорит она, ее рот приоткрыт, и, боже, я до смерти хочу ее.
— Да? — удается произнести мне. Я убираю руку с ее юбки и пытаюсь сохранить контроль над эмоциями.
— Я… — начинает она, перебирая пальцами жесткое сено. Свет, проникающий через отверстие в крыше, освещает слабый румянец на ее щеках. — У меня менструация, — говорит она, запинаясь на этом слове. — Это последний день, но все равно… я не…
— Если ты не хочешь быть со мной, — говорю я ей, беря пальцами ее за подбородок и заставляя посмотреть мне в глаза, — тогда тебе и не нужно. Может, я и люблю грубость, но я не собираюсь навязываться тебе, если ты не хочешь. Я люблю тебя, Кэт. Но если ты беспокоишься о крови, не нужно. Я хочу быть с тобой, просто так. Хочу быть внутри тебя, как четыре года назад, — мой голос понижается. — Я хочу кончить в тебя, излить свое семя в твою вагину, заставить тебя выкрикивать мое имя, пока вся Сонная Лощина не узнает, кому ты принадлежишь.
Она бросает на меня испуганный взгляд.
— Крейн убьет тебя.
Я приподнимаю бровь и наклоняюсь к ней, все еще удерживая ее голову на месте.
— Это единственная причина, по которой я должен остановиться? Потому что Крейн убьет меня? А что насчет тебя?
Она облизывает губы, и я хочу сделать то же самое.
— Я не хочу забеременеть от тебя, Бром.
Господи, как же это больно. Это чертовски больно.
— Я не говорю «никогда», — быстро продолжает она, читая по моему лицу. — Я не… — она закрывает глаза. — Я не знаю, Бром. Я хочу быть с тобой. Просто так. Сейчас и в будущем…
— Но всадник…
— Дело не во всаднике, — говорит она, глядя на меня с болью в глазах. — Дело не только в нем, — поправляет она себя. — Дело в том, что наш союз, наш ребенок, должен быть принесен в жертву демону. Ты сам сказал, что это антихрист. Я не собираюсь рожать антихриста. Ты ведь понимаешь это?
Несмотря на серьезность ситуации, я не могу сдержать улыбку от того, как нелепо это звучит.
— Ох, понимаю, — говорю я, отпуская ее. — Я сам не слишком горю желанием стать отцом антихриста, и никогда не думал, что буду произносить эту фразу. Но если у тебя менструация, ты не сможешь забеременеть. Такова природа, — я замираю, чувствуя, как во мне вспыхивает пьянящее, собственническое желание обладать ею. — А что еще присуще природе, так это потребность брать свое. И ты все еще моя, Кэт, что бы там ни говорили другие. Ты моя, да?
Она кивает.
— Тогда ложись на сено, задери платье и раздвинь ноги.
Ее голубые глаза слегка расширяются, когда она смотрит на меня, и я не уверен, как она воспримет приказы. Когда-то ей это нравилось. Ей нравится, когда приказывает Крейн.
С дрожащим выдохом она откидывается на сено.
Повинуется мне.
Порочный трепет пробегает по моему телу, появляется ощущение власти, которого я так жаждал. Иметь всадника внутри — это одно, а заставить Кэт повиноваться мне, и только мне, — совсем другое.
Она подчиняется.
Я встаю на колени и обхожу ее.
— Ты сказала, что невинность не приносит пользы. Тогда покажи мне, какой плохой ты можешь быть, — я кладу руки ей на икры, раздвигая ноги. — Подними юбку, — говорю. — Или я сделаю это за тебя.
— Там кровь, — протестует она.
