«Калитка не заперта, – входи, Мария…» Калитка не заперта, – входи, Мария. Листай этот сад, как медленную книгу. Когда весною сойдут сугробы И подснежники откроют небу мохнатые очи, Исполненные водянистого света, Ты найдёшь всё, о чём горевала: Потерянный в детстве секретик, зарытый под кустом сирени, Дуэльный ржавый лепаж, давший кряду четыре осечки, Могилу Бродского на Васильевском острове. Медленная наша книга, которую Кто-То Заложил до времени пальцем, Задумавшись над строчкой, нежно, царственно всматриваясь В невыразимо наше Своё. Старец Иосиф вверху и железная зима внизу Посвящ. Дмитрию, он же Фалалей песни железной зимы на память себе возьми Уже в чёрном «декабрь» слышится хруст костей, а «январь» там бел как ледяной полый череп-гора; глухой гул игр, грохот салазок о лёд. Тот, кто об эту пору бросается с горки вниз, будет вынесен на проезжую часть века, сбит; много их увезут норенская лошадка, дровенки. Дровенки, чу, возвращаются в лес: Новый год у них, Рождество; в школьном спортзале не гаснет свет: туда ждут ель. «Мороз есть форма сопротивления ели топору» – старец написал и задумался. Хрустальный, жалуется топор. Протащат снегами, помелом след заметут; воздвигнут в огнях; обрядят; забрезжит-задребезжит жестяная звезда. «Это наша любимая ёлка!» – у детей это не означает, что есть и нелюбимая: каждая жертва – Жертва. В надышанном детском тепле смола оттаивает; вина отцов липнет, перетекает, как анжамбеман, в следующую строфу. Старец понимает: просто Рождественский цикл ещё не дописан; он склоняется к листу and once again accepts existence as it is. Крещение Памяти Виктора Кривулина, Олега Охапкина и еще некоторых питерских поэтов Шмелёвские ли там портомойни, Сизые ль невские пролуби — Окунёмся, изготовившись достойно! А вынырнем – всюду голуби. Голуби райские, Петрограйские. Захлёбывающийся – поневоле кается: Асфиксия – правда крайняя – не продаст. И над тобой, и надо мною раскатится Отцов глас: «Приидите, умытые, Убелённые как волна! Несите, так уж и быть, вырытое Скрюченными ногтями со дна. Этот град числ и линий Был ломим, но предо Мной не гнут. Сизое Я претворяю – в синее. В любовь претворяю кнут. Вас крещу не водой – Мною. Выныривайте, в простыни – и молчок: „Художник Тюрьмы, разрывая с телесной тюрьмою, Парит над веками, и счастлив еще, дурачок“». Данте Памяти Александра Миронова крестный ход свернул не туда и вот бесконечно спускается дантовыми кругами хоругви плывут ряды редеют: каждый круг вбирает своих но кто-то ведь останется дойдёт до дна втянется в сток и протиснется наружу дойдёт ведь? потому что сквозь бесконечную огненную медь мы слышали: там внизу взялись князи врат вереи вечныя — и пробка вылетела «Подняться с корточек, отряхнуть колени…» Подняться с корточек, отряхнуть колени. Постоять. Ещё раз Нагнуться, поправить стоящие и без того ровно Несколько ромашек в литровой банке, Свечечку в воронке обрезанной пластиковой бутылки. Да, – не забыть Покрошить птицам печенье! вот, вроде бы И всё. Да, всё. Нежный металлический скрип калитки. Выйти, накинуть проволочную петлю на столбик (Серебрянка кое-где облупилась). Какое низкое, Тусклое солнце, – скоро оно сядет В иссыхающую землю, в это грузное лето, — В багровом, в упор, вечереющем свеченьи Неразличим тёмный абрис на желтоватом овале: Давно надо было бы обновить фото. Впрочем, Чего уж теперь. Автобус Сигналит второй раз. Двери, зашипев, сомкнулись, и нас мягко На грунтовке качнуло, И за миг перед тем, как водитель Уверенно направил автобус в тоннель (на том конце тоннеля — Обещанный несказанный свет, и долгожданный отдых, И вечная радость, и обретенье смысла, И Ты, Господи, конечно, мы знаем, Ты – всяческая во всех, отирающий Все эти наши слёзы!), Мы, не сговариваясь, повернулись, прильнули к окнам, Чтобы ещё раз увидеть Исчезающее за поворотом наше Маленькое кладбище остановившихся мгновений. «Опереточное зло по-своему брутально…» Опереточное зло по-своему брутально: Выход ярок, голос поставлен, Берет лихо заломлен, Философский камень — Чернокнижный презент за неспокой Вечной души, предлагаемый ненавязчиво — Драгоценен и сияет Всей прелестью грубой поделки из плексигласа. Не скоро в гримированных Чертах лица Мефистофеля Узнаёшь гнилые зубы, Хронический педикулёз будней И морщинистые манеры травести. Но, когда спектакль окончен И ты сидишь в его гримёрной, Будь скуп на реплики, не пей больше двух рюмок, Поглядывай на часы, но не слишком явно, И, трогая его бутафорский кинжал, памятуй, Что и крашеный картон отворяет вены (Хотя потеря трёхсот граммов крови неопасна Для долгой жизни). |
