— Просто доверься мне. Я никуда не денусь. И никогда тебя не оставлю!

— И расскажешь? Обо всём, если я забуду. — Она заглядывает в глаза и смотрит так доверчиво, что невозможно ей отказать.

— Конечно, расскажу.

***

К господину Торвуду мы прибыли как нельзя вовремя. За несколько дней до родов он умудрился снять вполне приличный дом, и теперь можно было не беспокоиться об удобствах или о том, что нам помешает кто-то посторонний.

— Доктор, вы как раз вовремя, — ко мне подбежал взволнованный Сайлар. — Там что-то не так. Пойдемте скорее!

Я наскоро вытер руки проспиртованной салфеткой и поспешил за хозяином.

В доме царила суета. Все куда-то бегали, сновали туда-сюда с полотенцами и простынями. Кто-то незнакомый прогремел ведрами. И я невольно подивился: откуда здесь набралось столько народу и чего они все копошатся, как пчёлы в улье?

Это раздражало и мешало сосредоточиться.

А потом меня втолкнули в спальню, жарко натопленную и освещённую десятком свечей.

В первую секунду я растерялся. Уж сколько всего приходилось видеть: и болезней, и ранений, но к родам я оказался морально не готов. Да ещё дышать, как назло, было нечем. Я расстегнул пару верхних пуговиц на рубашке и отёр мгновенно вспотевший лоб.

— Пусть половину свечей уберут, и воздуха дайте! — скомандовал я и обернулся к Айрель, что стояла за спиной. В отличие от меня, она не выглядела напуганной. Видимо, не впервые принимала участие в подобном деле.

— Всё нормально. Соберись, — прошептала она и ободряюще сжала руку. — Ему надо всего лишь немного помочь. Ты справишься.

Конечно, справлюсь. Куда я денусь.

Я взял себя в руки и решительно направился к постели роженицы. Все сомнения разом вымело из головы, остались лишь знания, опыт и интуиция, что в таких случаях всегда брала вверх и позволяла действовать вне зависимости от обстоятельств.

В первую очередь попытался оценить ситуацию.

Ребёнок отчего-то не желал выходить. Роженица почти уже выбилась из сил, а приглашенная повитуха уговаривая ту ещё немного поднапрячься, давила на живот.

Я без лишних слов подвинул в сторону пожилую, но по-прежнему крепкую и сильную женщину, и приложил ладони к животу госпожи Торвуд. Казалось, всё её тело напряжено, сведено болевой судорогой и оттого больше не подвластно хозяйке.

Не раздумывая, обратился к своему Дару. Направил тоненькие ручейки силы по пальцам. Всего-то и надо было, что расслабить закаменевшие мышцы, помочь выровнять дыхание и правильно направить усилия рожавшей.

Моё вмешательство придало женщине сил — и спустя минуту у меня на руках оказался осклизлый морщинистый комок, завёрнутый в махровое полотенце. Крохотный. Невесомый почти. Совсем тихий. Недвижимый. Но еле заметная ниточка пульса для меня звучала громче оглушающего набата.

Я коснулся выпуклого лобика и, отрешившись от всего прочего, принялся расплетать колючую вязь чужого проклятия. Петелька за петелькой, узелок за узелком. Главное — не спешить, действовать аккуратно и постепенно. И все непременно выйдет.

В какой-то момент внутренне зрение ослепила вспышка. Нестерпимо яркий сгусток толкнулся в солнечное сплетение младенца и тут же отпрянул, не способный пробиться сквозь плотную завесу чужеродной энергии. Я бы мог поймать его. Удержать эту новорожденную душу, что стремилась вселиться в маленькое тельце нового человека. Но отпускать вязь проклятия было нельзя, я должен был завершить начатое. А потому оставалось лишь отпустить её.

Не знаю, сколько прошло времени. Я не замечал ничего вокруг. Пока плеча вдруг не коснулась узкая ладонь.

— Кай, мне пора, — Сказала Айрель, и в глазах её, прежде насыщенно синих, сияло золотое солнце, а взор был обращен на крохотный еле живой комочек в моих руках.

И я понял, что она уходит. Сама. Мне даже провожать её не надо. Лишь распутать последний узелок проклятия.

— Про… — я не успел ничего сказать. Она прижалась к моим губам своими, горячими и отчего-то солёными — и меня изнутри опалило жаром. Капелька солнца стекла по губам, прошла сквозь солнечное сплетение, сияющими ручейками разлилась по венам и с самых кончиков пальцев спустилась к младенцу, оставив на прощание лишь один невысказанных вслух вопрос:

— Ты будешь ждать меня?

Буду.

Тишину помещения прорезал громкий, требовательный крик младенца. Я с трудом вынырнул обратно в реальность и только сейчас внимательно посмотрел на него.

Это была девочка.

Капелька солнца на чистом белоснежном холсте нетронутой ауры. Крохотные ручки. Пяточки размером с большой палец. Беззубый рот и голубые, как у всех младенцев, глаза.

Девочку по моей просьбе назвали Айрель.

***

Шестнадцать лет спустя.

Кайрин

Пуговка. Пуговка. Запонки. Накрахмаленный воротничок и белоснежные манжеты. Брюки с отглаженными строчками и сюртук, точно подогнанный по фигуре. Ботинки начищены до блеска, но я всё равно ещё раз прохожусь по ним щеткой.

Ежедневный ритуал, в котором давно уже ничего не меняется. На часах без четверти девять. А до моей приёмной, что расположилась на соседней улице, всего десять минут неспешного шага.

Но сегодня выходной, и рабочий день мой начинается с десяти, а потому у меня ещё целый час в запасе. А я, как всегда, забыл и собрался раньше времени. В который раз уже…

Я обвёл взглядом прихожую, раздумывая, как бы скоротать свободное время. Взор задержался на зеркале, будто нарочно вывешенном тут в напоминание того, как неумолимо бежит время.

Уже сорок. А казалось, ещё не так давно не было и тридцати. В волосах прорезалась ранняя седина, присыпала виски бесцветным пеплом. Вот только причиной тому не возраст, а собственная глупость. Однажды слишком глубоко нырнул за грань. Думал, вытащу, а в итоге сам чудом жив остался. Так что легко ещё отделался.

Больше я так не рискую. Во всём нужно знать меру. А я, и вправду, не всесилен. Помнится, доктор Айзек ещё во время обучения мне это втолковывал, вдалбливал в дурную головушку. Вот только себя он не уберёг. Растратил Дар. И на что? На показуху паршивую. Выставлялся, будто фокусник ярмарочный. Возомнил себя чудотворцем. А в итоге преставился раньше срока. Одарённые с лёгкостью доживают до восьмидесяти, а то и до девяноста. Моему же учителю было немногим за шестьдесят. И стариком он отнюдь не выглядел.

Я тоже не выгляжу на свой возраст. По крайней мере, так говорят. Со стороны-то мне не видать. Но порой, бывает, ловлю на себе заинтересованные взгляды совсем юных девиц и кажется, что ещё не всё потеряно.

Но это лишь глупые отговорки. Между нами пропасть. Была и всегда будет.

Она называет меня «дядя Кай».

Точнее, называла, пока я ещё приезжал. Нет, я не собирался её оставлять и поначалу навещал чету Торвудов довольно часто, пусть они и вернулись обратно на побережье. Но я приезжал. На рождество непременно. И ещё в середине лета, когда плодоносят абрикосы и сладкая шелковица. И кузнечики стрекочут дружным хором.

Глядел, как она росла. И подмечал всё больше сходства. Нет, не внешнего, я ведь никогда не видел её истинного облика. Но жесты, привычки… И то, как она морщила носик, когда хмурилась. И за руку брала, тащила ловить бабочек-капустниц или собирать неведомых жуков. Она была ребёнком. И росла так быстро. И в какой-то момент я понял, что если продолжу приезжать — она так и будет звать меня «дядя Кай».

Уже шесть лет я не был на побережье. Ограничивался письмами и открытками цветными, что непременно отправлял на её день рождения. Ссылался на загруженность, на работу, которой с кончиной доктора Айзека, и вправду, стало невпроворот. Но всё равно стыдно, совестно даже, ведь я обещал, что не оставлю её. И получается, что обещания не сдержал.

Я не удержал тяжкого вздоха и ткнулся лбом в зеркальную поверхность. Ну сколько уже можно? Жить воспоминаниями и иллюзией несбыточного будущего? На улице весна. Сирень цветет и душистый шиповник. Жужжат шмели и труженицы пчелки. И в доме явно не хватает цветов. Все вазы стоят пустыми. А на кромке зеркала лежит слой пыли.