Запоздало подумалось, что она может что-то знать. Всё же женщина вела себя странно. Стоило бы расспросить её. Хотя бы попробовать. Но эта идея пришла мне в голову, когда я был уже на середине пути к дому — решил отправиться пешком, дабы всё улеглось внутри — и возвращаться сейчас было бы попросту неуместным.

Прекратившийся было дождь напомнил о себе лёгкой моросью. И я, спохватившись, вспомнил про зонт. Оставил. В доме у графа. Иной бы огорчился, что вымокнет, но я лишь обрадовался. Значит, будет повод вернуться туда завтра.

Мой собственный дом встретил пустотой. Холодом и намечающейся сыростью. Одинокой вазой с унылыми ромашками и тёмным пятном, въевшимся в ковёр. Огонь в камине ещё не до конца потух — одинокий рыжий язычок дрожал, словно напуганный — но прогреть дом был явно не в силах. Следовало подбросить дров. И притащить новых с улицы.

Работа. Привычная, однообразная. Спасительная. Потому что отвлекает. Не даёт окончательно оторваться от реальности.

А в голове сумбур. Разбросанные кусочки мозаики, которые никак не хотят складываться в единую понятную картинку. И бесчисленное количество «А что, если…», бродящих в голове.

Что, если бы я проснулся раньше и не дал ей уйти?

Что, если бы вовремя обнаружил ту газету со снимком?

Что, если прислуга ничего не знает об исчезновении?

Что, если не найдется никого, кто бы смог мне помочь?

Что, если… я больше никогда её не увижу…

Ноги ослабели, и я сел прямо на ковёр. Невидящим взглядом уставился на огонь. Теперь он пылал ярко, горячо, почти обжигал своей близостью. Но мне было всё равно. Мной вновь завладело оцепенение. Равнодушие. Руки опустились. А на смену желанию разобраться в ситуации пришло совершенное непонимание — как мне теперь быть… одному?

Часть 2

Айрель

Не узнал…

Скользнул взглядом и прошёл мимо. Будто и не заметил вовсе.

И на что я только надеялась? Знала же ведь, что нельзя привязываться. Нельзя проводить вместе так много времени. Это всегда заканчивается одинаково.

Сожалением. Обидой. Пустотой и надтреснутым сердцем.

Болью, которую ничто не в силах унять. Разве что время. Лишь оно способно лечить. Медленно, скрупулёзно. Все глубже задвигая болезненные воспоминания, погружая прежние чувства в сонную вязкую дрёму.

Я это уже проходила. Справлюсь и сейчас.

Справилась бы…

Если бы не увидела его сегодня. Смятённого, встревоженного, когда он только пришёл. И совершенно потерянного, когда покидал этот дом.

Надо же было такому случиться… Издевка судьбы, не иначе!

Как ещё объяснить то, что из всех возможных вариантов меня забросило именно в этот дом? Именно в это тело?

Глянула на собственное отражение в мутном, потрескавшемся по краям зеркале. Волосы пепельно-серые, безжизненные, завязаны в тугой узел и спрятаны под белым накрахмаленным чепцом. Глаза светлые, ореховые, когда-то, наверно, тёплые и яркие, сейчас же словно выцветшие. Кожа шершавая, в мелких морщинках и сеточке проступивших капилляров. Тело бесформенное. Не так, чтобы полное, но будто оплывшее. Спина сгорблена, и распрямить её уже не представляется возможным. Сколько мне сейчас? Наверняка далеко за тридцать. Хотя нельзя быть точно уверенной — тяжкая работа рано старит людей.

Но дело даже не в возрасте. И не во внешности. Пусть я и знаю, что он не взглянёт на меня такую. Он ведь полюбил ту… Хрупкую, нежную, с огромными яркими глазами и мягким пухом золотистых волос.

Такой мне уже никогда не стать.

Юной? Возможно. Привлекательной? Вполне. Но графской дочкой — никогда.

Да и то, что есть сейчас и будет после — тоже временно.

Для меня всё временно. Болезнь и здравие. Красота и уродство. Молодость и старость. Богатство и нищета. Крупицы чужого счастья и череда тяжёлых, лишенных смысла дней.

Неизменны лишь воспоминания, но и они притупляются, теряют краски. Неужели и тот прошедший месяц поблекнет? Сотрётся под наплывом новых лиц, новых городов и новых жизней?

Несправедливость или спасение?

Спасение… И надо лишь переждать. Две луны, три… Столько, сколько понадобится.

Не думать, не вспоминать. Просто отпустить. Так легко сказать и так невыносимо трудно сделать.

Пальцы касаются зеркала. Пыльного, грязного. Трут по холодной поверхности, будто пытаясь стереть неприглядное отражение. Машинально хватаю передник и вожу уже им. Бесполезно. Появляются лишь мутные разводы. А отражение так и остается неприглядным.

— Грета! Грета! — недовольный бас, раздавшийся из-за двери, заставил вздрогнуть и отпрянуть от зеркала.

Меня зовут? Видимо, да. Ещё не привыкла к новому имени. В этот раз почему-то трудно. И хозяин злится. Отчитывает за нерасторопность.

Повинно опускаю голову и приношу извинения. Это легко. Всего-то и надо быть покладистой. Стараться во всем походить на ту, которую замещаешь. Роль прислуги проще остальных. Серые платья, белые чепцы, исполнительность — и никакой индивидуальности. Хорошая ширма, когда приходится притворяться.

— Грета, я уезжаю по делам. Вернусь поздно.

Я подала графу плащ, котелок, трость. Почему-то на улицу он предпочитает выходить с тростью, хотя в доме прекрасно обходится без неё. Так же, как Кай…

Внезапно вспомнилась наша первая встреча, и как доктор проучил того громилу трактирщика. Вступился за совершенно незнакомую девчонку. Нищенку и побирушку. Безумец…

— Адель у себя, за ней присмотрит Марта. — Вырвал из мыслей голос графа.

А я задумалась, кто такая эта Марта? Может компаньонка? Или гувернантка? Надо познакомиться.

— А это чьё?

Граф снял с крюка зонт и повертел его перед глазами. А у меня сердце ушло в пятки. Слишком хорошо я знала эту вещь.

— Кажется, это доктор Лейцер оставил, — произнесла осипшим от волнения голосом.

— Ясно. Вот что. Съезди-ка, отвези ему.

Хозяин буквально всучил мне зонт. Однотонный, чёрный, с изогнутой деревянной ручкой, хранящей тепло прикосновений. Ткань была ещё влажная — я его не заметила, а потому забыла просушить. Дуреха. И что теперь? Отправиться в дом Кая? В дом, с которым столько всего связано, который почти стал родным. Нет, не могу. Нельзя.

— Думаю, стоит отправить посыльного.

Граф посмотрел косо и с явным неодобрением.

Думаю… Прислуге запрещено думать. А перечить — тем более.

— Да что с тобой сегодня такое? — в низком рокочущем голосе проскальзывали стальные нотки. Мужчина был раздражен. Уже не первый раз за этот день. — Посыльный уже третий день как болен. А дожидаться кого-то из службы… — Граф махнул рукой. — В общем, здесь недалеко. За полчаса обернешься.

Граф пошарил по карманам и выудил небольшую прямоугольную карточку.

— Вот, здесь адрес. Надеюсь, не заблудишься, — последнее было сказано с явным сарказмом.

Но мне было не до издевательств и тем более не до обид.

Мужчина ушёл, а вопрос остался. Как быть?

Если не выполню распоряжение хозяина, могут уволить. А идти мне некуда.

Если увижу Кая, то… Лучше и не думать, что будет.

Есть ещё третий вариант — оставить зонт на крыльце. Тоже нельзя. Оттуда его могут уволочь, тем более на улице уже смеркается. А по ночам какой только сброд не шляется по городу.

Значит, зайти и оставить в холле. У Кая есть запасной ключ. Под козырьком крыши, в неприметной щелочке. Догадаться невозможно, но я-то знаю.

Вздохнула с облегчением. Теперь, когда в голове был план, стало спокойнее. И решительности прибавилось.

Возничий домчал быстро. Я и глазом моргнуть не успела. И вот уже стою у знакомой калитки. Кованый заборчик[U1]. Вензеля и завитушки. Круглая, отполированная до блеска ручка и щеколда, до которой легко можно добраться, если просунуть ладонь между прутьев.

Калитка открылась с еле слышным скрипом, и я инстинктивно замерла, боясь быть замеченной. И, лишь убедившись, что вокруг никого нет, ступила во двор.

На дорожке лежало несколько кленовых листьев, сорванных безжалостным ветром. Или же сбитых дождем. Он и сейчас моросил, оставляя на одежде крохотные невесомые капли.