– Кто это «эти», тетя?

Тетя не ответила.

– А ну давай сюда открытки! – тетка схватила их жирными пальцами и оторвала край одной из них. – Не получишь назад, пока не извинишься перед всем классом.

– Ты порвала их! Порвала! – ударилась в истерику я. – Это все, что у меня есть от мамы с папой, а ты…

– И хорошо, что все. Эти-то тебя и испортили. Яблочко от яблоньки недалеко падает. Как уж тут я ни старайся, гены возьмут свое.

Неожиданно меня осенило: «Да тетка просто сошла с ума от всей этой истории с судом, с дубу рухнула, окончательно омаразматилась и несет какую-то чушь». Я сразу успокоилась.

– Теть, а теть, – примирительно начала я, – ты же знаешь, что гены у меня более чем приличные. Мои родители – ученые, и они не виноваты, что у них нет времени на мое воспитание. Есть вещи все-таки поважней детей.

– Ну все! Хватит! – тетка неожиданно взвизгнула. – Больше я эту ложь прикрывать не буду! И раз уж ты меня позоришь, то пора бы тебе и самой хлебнуть пару кружечек позора. А то сидишь тут, жуешь мои супы, а вместо благодарности…

– Какую еще ложь?

«Башкой поехала», – подумала я.

– А вот такую: родители твои разлюбезные – никакие не ученые, а самые обычные подзаборные алкаши! Их прав родительских лишили, вот я с тобой и вожусь.

«Точно поехала».

– Что за бред? А открытки мне тогда от кого приходят? У меня их целая коробка.

– А открытки эти я тебе рисую уже семь лет.

Тетка наконец растеряла свой пыл и плюхнулась в кресло.

– Все, чтобы ты себя нормальной чувствовала, нужной и любимой, – грустно добавила она, – а ты мне вон чем отплатила.

– Это неправда! – кричу я. – Ты это все выдумала.

Я бегу в свою комнату, достаю из-под кровати коробку с открытками и высыпаю все их на пол.

– Много открыток за семь лет. Хоть замок строй, – говорит тетка. – Вот ты и построила. Только не принцесса ты никакая.

– Неправда! Ты их всегда ненавидела! Врешь! – я кричу, плачу и опять кричу. Падаю на пол и обсыпаю себя сверху всеми этими открытками с обратными адресами: Куба, Австралия, Аляска, Новая Зеландия, Гренландия, в надежде, что они укроют меня, как одеяло, и спрячут навсегда.

– Вот и рухнул твой замок, – уже без злобы говорит тетка. – Ну, кончай реветь. И похуже люди живут.

– Ну и пусть живут.

Мы молчим минут десять.

– А знаешь, – наконец говорю я, – кем я стану, когда вырасту?

– Ну, и кем же?

– Профессиональной танцовщицей.

– И зачем тебе это?

– Затем, что, когда ты умрешь, ты не превратишься в перегной. Ты будешь спать долго-долго под землей. А я буду приходить к тебе каждую ночь и отплясывать на твоей могиле, так что ты глаз не закроешь.

После этого мы с теткой неделю не разговаривали. Стоит ли говорить, что выборы прошли не очень удачно, директор Анского НПЗ отправился мотать срок, а я на заслуженную пенсию. Лева Зорькин был верен себе и отправился на село.

В день, когда я окончила университет, директора выпустили из тюрьмы. Не буду слишком уж оригинальничать и скажу, что жена от него давно сбежала, а бывшие друзья и коллеги считали его мерзотным извращенцем. В моей жизни тоже произошло много всякого. Открытки от мамы с папой больше не приходили.

На выпускной я не пошла. Меня там никто не ждал. С тех пор, как я завершила свою карьеру, меня никто нигде особенно не ждал. Разве что тетка, но она ждала продукты из магазина, которые я приношу, а не меня.

Я до сих пор так и не узнала, почему Лева Зорькин неожиданно отстал от меня, но благодаря ему я поменяла унылую школу на унылый университет, а тетушка еженедельно может получать свои покупки.

Чтобы как-то отметить конец своего студенчества, я купила бутылку вина и пошла к реке, делающей живописный изгиб неподалеку от НПЗ. Освободившийся директор сидел на берегу и курил. Я не сразу его узнала, он утратил былую пышность и рассыпчатость форм и даже стал каким-то жилистым. Он больше не был гномом, и это было самым печальным. Я подошла и аккуратно дотронулась до его плеча. Директор или не узнал меня, или не удивился.

– Здравствуйте, рада, что вы здесь, – ласково сказала я и села рядом. Мысль о том, как круто сожительствовать с бывшим зэком старше меня на сорок лет, к счастью, быстро перестала казаться такой уж крутой. Директор молчал, я тоже не спешила начинать разговор.

Мимо ковылял Лева Зорькин с бутылкой пива в руке, увидев нас с директором, он замахал руками, как старым друзьям.

– Вот мы и снова все вместе, – Лева плюхнулся на траву и глуповато улыбнулся.

Директор хмыкнул и недобро покосился на меня.

– Выпускной, что ли, сегодня? – спросил он, глядя на мою университетскую мантию.

– Да, – ответила я.

– Вот и у меня выпускной, – усмехнулся директор.

– Поздравляю.

– А я развелся, – невпопад сообщил Лева.

– Поздравляю, – директор похлопал Леву по плечу.

А я подумала: как здорово, если бы мы зажили где-нибудь все втроем, такой настоящей счастливой семьей. У нас был бы большой старый дом в каком-нибудь захолустье и собака. Обязательно собака, большая и лохматая, а не какой-нибудь презренный той-терьер. По вечерам мы бы читали книги и играли в шахматы: я с Левой против директора, я с директором против Левы, – можно было придумать много всяких комбинаций.

Знаю, в моей жизни было много всего фантастического, но это, пожалуй, было бы уже слишком.

Дядя Виталя уже с трудом помнил, как оказался на окраине города в богом забытой обшарпанной пятиэтажке. Как ему досталась квартира на четвертом этаже в пятом подъезде, он тоже не очень понимал.

Помнил только, как однажды бабушка тогда еще просто четырнадцатилетнего Виталика привела его в эту квартиру и сказала: «Ну все, теперь ты будешь тут жить».

– Как жить? Один? – удивился Виталя. Бабушка жила совсем в другом месте, с ней жил кот и ворчливый неродной дедушка. Почему Виталя теперь будет жить в этой неопрятной двухкомнатной квартире, в его маленькой голове не укладывалось.

– Теперь это твой дом, – отрезала бабушка.

– Но дом там, где живет моя семья! – не выдержав такого непонятного хода вещей, вскрикнул Виталя.

– А ты будешь жить один.

– Но почему?

– Это твое наказание. Считай, что тебя в угол поставили.

– Но я же ничего не сделал! – кричал Виталя в закрывающуюся перед ним дверь.

Бабка приходила к нему раз в неделю, приносила банку супа, банку каши и другую домашнюю еду, спешно прибиралась, но на любые расспросы Витали отвечать отказывалась. Теперь будет так – и всё тут.

Была весна, пронзительная, прохладная, тоскливая. Виталя плакал каждый день. Обида и непонимание – за что с ним сделали такое – так сильно резонировали с этим голубым небом, щебетом птиц, ощущением, что все оживает, что он навсегда запомнил ее. Ему казалось, что теперь весна будет вечной. И даже зимой и жарким летом он чувствовал эту пронзительную тоску, которая бывает только весной.

С бытом Виталя примирился быстро: он составил себе четкий распорядок и следовал ему, чтобы не было времени думать о том, почему с ним так поступили. Завтрак, школа, прогулка, уроки, прогулка, книга. Книга, пока не заснет.

Виталю перевели в другую школу поближе к новому «дому». Устроили все так, как будто родители все время в разъездах, и никому нет до него дела, да дела никому и не было. Даже новым одноклассникам. Над ним даже не издевались, а просто сторонились, как будто он был заразный. Даже то, что Виталя жил один в квартире – привилегия, доступная далеко не каждому четырнадцатилетнему, – никого к нему не привлекала. А ведь такой мощный ресурс должен был сделать его королем местных пацанов, но даже это не помогло.

Странный высокий парень с серыми глазами, которые как будто постоянно что-то искали, но не находили, не интересовал никого.