– Почему, интересно? – на самом деле мне не особо интересно, но я спрашиваю, чтобы поддержать видимость нормального разговора.

– Потому что у тебя хорошая фантазия, – Андрей улыбается, – а еще потому, что ты не прикидываешься доброй. Ты вообще не прикидываешься. Для этого нужна большая смелость.

– Подожди-ка… то есть ты сейчас назвал меня злой?

– Нет, просто ты даешь себе волю в том, в чем никто обычно не дает, и не стесняешься этого.

– Звучит как лучший комплимент на свете, – смеюсь я.

Андрей доволен и, кажется, ничего не подозревает. Он вытягивает из меня все силы, и пустота в его глазах начинает заполняться и мерцать. Мы гуляем, ходим в кино, подолгу сидим на берегу ручья и обсуждаем планы на будущее. То есть Андрей считает это будущим, а я думаю, что лучше умру, чем позволю этому будущему наступить. Если оно и наступит, то только на мое горло. Он предлагает мне променять наш с тобой мир на унылое существование женщины и мужчины, забыть, кто я, и жить нормальной, как он это называет, жизнью. Он только на словах ругает приторно-счастливые семьи, стремление к комфорту, походы по выходным в торговый центр и на шашлыки, а на самом деле именно это он и предлагает. А самое страшное то, что для тебя в его планах места почти не остается: ты будешь просто какой-то подругой, тогда как мы с ним будем чем-то большим. Интересно, как можно быть чем-то бóльшим, чем друзья?

Я стараюсь никак не выдавать своего отвращения и время от времени опускаю руки в воду, чтобы смыть с себя налет Андрюшиных слов. Я вижу черную пустоту, гнездящуюся в нем, именно поэтому он так и липнет ко мне, чтобы оторвать куски моего мира и заполнить ими эту огромную дыру внутри себя.

На седьмой день моим мучениям приходит конец.

Мы выпиваем чайного гриба из наших королевских кубков за то, чтобы все прошло удачно. Гриб стал нашим любимым напитком в основном потому, что выглядел очень мерзко. Склизкая бесформенная масса, колыхающаяся в банке, однажды принесенная Ведьмаком, сначала пугала нас, но потом мы сделали из нее собственный объект поклонения. Всякий раз, когда Ведьмак затевал молитву со своими братьями и сестрами, мы направлялись к банке с чайным грибом, с почестями уносили его в нашу комнату и воспевали так, что, думаю, даже сектанты позавидовали бы такому рвению. Сегодня вкус гриба был особенно прекрасным, потому что сегодня Андрюша лишится своей иллюзорной власти. Надеюсь, он почувствует все то, что чувствовали мы, когда остались друг без друга.

Андрей ждет меня в парке и еще не знает, что он может хоть вечность здесь стоять – я не появлюсь. Спустя минут двадцать он начинает звонить, я с удовольствием сообщаю, что больше мы не увидимся и что нам с тобой гораздо лучше без него, и он идиот, если думал, что я предпочту его тебе.

Андрей отказывается верить в происходящее, как и я тогда, когда ты предала меня. Ему плохо, это понятно по тому, как его голос бьется между шепотом и криком. Мы с тобой торжествуем.

Проходит еще полчаса, и Андрей появляется под нашим окном. Твоя квартира на первом этаже, поэтому его маячащая в нескольких сантиметрах от нас фигура выглядит довольно угрожающе. Он звонит мне, потом тебе. Я не беру трубку, ты отвечаешь, и я слышу крики: «Что ты ей наговорила?! Кто тебя просил лезть, мразь?!» Андрей также угрожает свернуть тебе шею, а меня умоляет поговорить с ним. Я отхожу от окна, тогда он начинает в него колотить. На шум прибегает Ведьмак и просит не шуметь, потому что она занята переводами церковных текстов. «Что это за тексты такие важные? – думаю я. – К твоей дочери в окно ломится какой-то странный тип, а ты как ни в чем не бывало тексты переводишь?» Хотя рассеянность Ведьмака, пожалуй, все-таки лучше, чем ее пристальное внимание – пришлось бы ей что-то объяснять, а это было бы неловко.

Отдав нам свое Ведьмачье указание – не шуметь, твоя мать удаляется.

Ты продолжаешь говорить какие-то гадости Андрюше, они пролетают мимо меня так быстро, что я их даже не слышу, и впиваются в него десятками осколков. Я снова подхожу к окну, смотрю на трясущегося Андрея, предлагаю ему уйти и понимаю, что так просто он меня не отпустит.

– Пожалуйста, поговори со мной, – просит он, – разве ты не помнишь, как хорошо нам было все эти дни?

– Не было. Я притворялась.

– Ты не могла так притворяться. Даже если ты и хотела врать, то тебе все равно было хорошо со мной. Даже сквозь всю твою злобу. Никто не знает тебя так хорошо, как я.

«В чем-то он все-таки прав», – начинаю думать я. Его слова как яд, поэтому я начинаю шептать про себя заклинание, чтобы не забыть, кто я, не дать себя запутать.

– А если и так? Я не хочу тебя больше видеть, потому что ты испортил нашу дружбу с Лерой, а мы с ней – гораздо важнее, чем ты. Ты должен был бы это знать, если правда считаешь, что знал меня.

– Дочка, милая…

Я молчу.

Андрюшины глаза из зеленых превращаются в черные, руки беспорядочно ищут, за что бы им зацепиться.

– Вы – змеи! Неудивительно, что в итоге вы друг друга изжалили, – кричит он.

– Это неправда, – говорю я, – мы никогда бы не причинили вред друг другу специально. Тут уж ты постарался.

– Да, конечно! Если бы я любил Леру, а не тебя, то она бы о тебе сейчас и не вспомнила.

Я понимаю, что даже сейчас Андрюша пытается поссорить нас, заставить сомневаться друг в друге, но он нас не знает. Не знает нас настоящих – и это наше главное преимущество.

Видя, что заставить нас не доверять друг другу ему не удается, Андрей пускает в ход свое последнее и самое страшное оружие.

– Если ты не выйдешь поговорить со мной, я пойду на железнодорожные пути.

– И что? – спрашиваю я.

– И убью себя, – насмешливо отвечает Андрей, – буду приходить к вам из ада каждую ночь и кидать угли в кровати, пока вы, бессовестные, не тронетесь умом.

– Очень страшно, – говоришь ты и хитро смотришь на меня, – у тебя смелости на это не хватит.

– Смелости?

Андрей проговаривает слово вслух, как будто слышит его впервые, и вопросительно смотрит на меня.

– Не хватит! Ты ни за что этого не сделаешь, – повторяешь ты. И тут я понимаю, чего ты на самом деле хочешь, ведь это же наше детское заклинание: не говори того, о чем действительно мечтаешь, а говори все наоборот, и тогда получишь то, что тебе нужно. Повторяй, что хочешь, чтобы уроки были – и тогда их отменят, проси, чтобы родители были дома – и их не будет. Но если ты сказала: «Ты ни за что этого не сделаешь», то значит, ты хочешь, чтобы Андрюша сделал это.

Заклинание не сработает, если я не поддержу его, я смотрю на тебя, и впервые твой взгляд ничего мне не говорит. Раньше мы могли говорить без слов, а теперь я не вижу ничего, кроме злости и обиды, никакого отношения ко мне не имеющих, и потому непроницаемых. Я стараюсь посмотреть вдаль, так далеко, как только могу, туда, где две маленькие девочки встречаются с двумя древними старухами, и нет в них ни сожаления о прошлом, ни страха перед будущим.

– Ты трусливый и слишком любишь себя, поэтому ничего такого не сделаешь, – говорю я Андрею и вижу, как черная пустота вырывается из него и со всей силы бьется в стекло, застилая его. Она шепчет мне последнюю колыбельную, которую он пел мне:

Когда тьма рассеивается, Андрея за окном уже нет.

Мы бежим в долину поездов кратчайшим из возможных путей, пробираемся под брюхом спящего состава, забыв о всякой осторожности. На путях, заставленных поездами, Андрея не видно. У нас нет времени, чтобы обходить каждый поезд вокруг – слишком уж они длинные. И мы несемся к виадуку, потому что только оттуда, с высоты, можно что-то разглядеть наверняка. Ступеньки тормозят нас, как могут, но наконец мы оказываемся наверху, облокачиваемся на перила и вглядываемся вдаль.