Так и пошло. Авдотья подросла, замуж за хорошего парня вышла. Был он не местным. Всё тот же отец Рафаил по церковным делам ездил в другой уезд да привёз с собой мальчонку лет двенадцати, которого Федотом звали. После очередного мора, случившегося в его родном уезде, он остался не только без родителей, но и вообще без кого-либо из близких. У батюшки у самого уже трое малышей было, так он ещё четвёртого по закону усыновил. Мальчишка очень разумным и работящим оказался, и приёмной матушке по хозяйству помогал, и с её детьми меньшими в свободное время занимался. Грамотой овладел, батюшка надеялся, что он по его стопам пойдёт, а у Федота душа к другому лежала. Он крестьянским трудом заниматься хотел, от земли никуда ехать не желал.
Настало время, и отца Рафаила настоятелем в большой храм в губернский город перевели, а Федот в деревне остался да с Авдотьей слюбился. Вот они и поженились. Свадьбу широко гуляли. Приёмные родители со всем своим многочисленным семейством из губернии приехали. Вся деревня приглашена была. Деньги к этому времени у Тихона водиться стали немалые, вот он для своей любимой сестрёнки и расстарался. А затем и детишки-шалунишки у них пошли. В общем, всё шло, как матушкой-природой заведено.
Тихон рядом с ними свой дом поставил, мало того что большой, так ещё и с амбаром торговым. По его собственному наброску мужики избу рубили. Там, где у всех прочих людей скотина живёт, он товар свой хранил.
По достатку мог бы и работников нанять, чтобы самому с тележкой или санками не маяться, но он решил до конца жизни по Руси ходить да добро творить. Такой он на себя обет возложил. Цены не ломил, как другие, но и в убыток себе не торговал. Товар выбирал качественный, чтоб не стыдно потом перед бедняками было, все заказы выполнял чётко и в срок – если они не были невыполнимыми, конечно. Поэтому и уважали его крестьяне, ждали и встречали всегда с радостью, а случайно забредших к ним торговцев особо не жаловали.
Тихон постоял в сторонке, в себя пришёл, всё прошлое, что с ним приключилось, в глубины памяти опять убрал и конец рассказа про Прохора выслушал. А пока слушал, ус свой пожевал, помозговал немного да к Феофану обратился:
– Меня Тихоном зовут, офеня я. Ходёбщиками нас ещё прозывают, или коробейниками. Знаешь, небось, кто такие офени? Да и как не знать, коли вся ярманка на нас держится. Так вот, я человек уже немолодой, кое-чему научился в этом деле. Может, не дока, конечно, но всё одно знаний накопил много. Ивана себе в ученики взял. Случайно это получилось, не отрицаю, но, знаешь, иногда случайность многого стоит. Бывает, выбираешь, готовишься, надеешься, а всё впустую. А вот с Иваном очень всё ладно получилось.
Тут он к Ивану повернулся и, глядя на него в упор, свои следующие слова как впечатал:
– Ты, Иван, так голову высоко не задирай, я тебя ещё не хвалю, да и хвалить пока особо не за что. Но в том, что ты в хорошего торговца со временем можешь вырасти, больших сомнений нет, если ты, естественно, будешь по-прежнему ко всему относиться с почтением и уважением.
Он замолчал, подбирая слова, а затем продолжил:
– Так вот, Феофан, какая мысль мне в голову пришла, пока ты душу свою перед Иваном раскрывал. Может, ты её сможешь по достоинству оценить, а может, нет, это уж как получится. А мысль – вот она. Одним учеником больше, одним меньше – какая разница. У меня один всего есть, так, может, мне и второго взять? Не из корысти это говорю, чтобы ты понял, а просто вдвоём им полегче будет ту хворь, которой Прохор недужит, искоренить. Походит он по Руси-матушке ножками своими, на народ простой деревенский посмотрит да себя покажет. В дороге, с коробом за спиной, грусти и печали некогда предаваться. Ну а как дело до применения его умений дойдёт, он в вашу ватагу вернётся и опять топориком махать примется.
Тихон снова замолчал, в самый угол отошёл и принялся там всякую мелочь деревянную рассматривать, образцы которой на лавке разложены были, а всё остальное в небольших рогожках у стены стояло.
Феофан предложением Тихона был сильно удивлён, точнее, ошарашен. Он после так сам и сказал, но пока стоял и размышлял. Иван даже засмотрелся на него. Желваки у Феофана раздували щёки без перерыва. На лоб морщинки вертикальные то набегали, а то исчезали без следа. Брови за ними следовали, а может, и наоборот, кто ж это разберёт. Но когда на лбу морщины появлялись – тут же брови вниз опускались, хмурились. И ясно, что мысли в голове непростые закрутились, тяжёлые. Ну а если брови вверх поползли, тревожные морщинки на челе пропали и глаза повеселели – значит, о чём-то добром Феофан задумался.
Тут Тихон снова подошёл, крутя в руках детскую игрушку, погремушкой в народе прозванную.
– Вот тебе для принятия решения ещё одна подсказка. Таких игрушек я хотел бы у тебя, Феофан, несколько тысяч купить, если в цене сойдёмся. Скажи, сколько ты за них желаешь?
Феофан от такого напора даже немного растерялся, но быстро себя в руки взял и ответил с лёгким, но отчётливо слышимым в его голосе опасением или недоверием:
– Думается мне, что по пятачку будет самая что ни на есть справедливая цена. Ну, это, конечно, если много брать будешь. А если одну-две, для себя, так копеек по восемь.
– Не знаю, не знаю… – протяжно проговорил Тихон. – Я сказал, что тысячу штук готов купить, а ты – пятак. Две копейки, может, и дёшево, хотя справедливо, как мне кажется, но ради знакомства я готов по три копейки все твои погремушки взять.
– Тысяч у нас нет, пара сотен, возможно, имеется. Сговоримся – посчитаем. Три копейки – это не цена, за такие деньги такой товар я продавать не собираюсь. Пусть тут лежит. Есть он не просит. Полежит, полежит, но долго не пролежит, найдётся купец.
Феофан говорил тихо, внушительно, но очень осторожно, побаиваясь, вдруг Тихон раздумает брать.
Тихон ничего отвечать не стал, отвернулся даже и начал балаган рассматривать. Феофан занервничал:
– Но если будешь действительно много брать, то можно копеечку одну скинуть. Так что моя последняя цена будет четыре копейки за штучку. – И он вопросительно на Тихона уставился.
Тот опять погремушку, которая на столе лежала, в руку взял, бородку свою погладил и вновь начал игрушку рассматривать, как будто первый раз увидел.
– Четыре, говоришь? Вот смотрю на игрушку эту – и понять не могу, за что ты такие деньги получить хочешь? Ясно одно: если бы я для себя её покупал, то сколько бы денег в кошеле лежало, столько бы и заплатил. Ну, это ежели без неё мне никакой жизни дальше нет. Мне же она нужна, чтобы хоть какие-то деньги на ней сделать. Заработать я на ней хочу, понимаешь?
Куда делись степенность и показушная леность. Теперь с Феофаном разговаривал купец. Его напор всё возрастал и возрастал:
– Ты подумай, ведь дети, в зыбках лежащие, без погремушек не обходятся. У всех в избах они имеются. Поэтому прикинь, сколько усилий потребуется мне приложить, чтобы человек это купил. – Он кивком на погремушку показал. – Давай ни тебе, ни мне: три копейки и одна деньга. Только учти, платить буду на следующей Фроловской.
Феофан больше раздумывать не стал, и они ударили по рукам. Напряжение спало, и Тихон как бы продолжил давнишний разговор:
– Мне так кажется, что здесь без Прохоровых рук не обошлось. Но тут он уж не топориком помахивал, а станочком токарным воспользовался. Так ведь?
Заметив согласный кивок, он заговорил дальше:
– Насчёт игрушек этих у меня одна задумка появилась. Иван тут мастерицу знатную нашёл. Муж у неё плотник. Много всякой мелочёвки из обрезков специально для неё оставляет, а не в печку суёт. А она из той мелочёвки такие расписные вещицы творит, что слюнки бегут глядючи. Но с игрушками, твоим сыном сделанными, те поделки и рядом поставить нельзя. Вот я и подумал: а почему бы игрушки эти той мастерице на раскрас не дать? Вот тогда такой товар получится, что его с руками все рвать будут. И у твоего сына лишний интерес к работе появится, и у тебя небольшой, но всё же привесок к заработку. Вы же не просто так эти погремушки делали и на ярманку их везли? Не так ли? Ты их продать желал. Я теперь постараюсь тебе с этим помочь. Единственно нам с Ваней придётся срочно к этой мастерице наведаться. Вдруг она в отказ пойдёт – тогда других искать надобно будет. Поэтому, ежели ты добро дашь, мы на следующий день, как Фроловская закончится, лошадку какую-нибудь найдём и днём одним – времени у нас свободного маловато осталось – к этой мастерице поедем, чтобы поделки твои показать.
