Поели, чаю попили, сахара Ивану Авдотья не пожалела, столько кусков в кружку на радостях бухнула, что он даже не растворился весь, а чай таким сладким получился, что во рту ещё долго сладость держалась. После этого Иван начал рассказывать, как жил да чем занимался этим летом, а Авдотья с Настёной принялись грибы разбирать. Он рассказывал, а они слушали, охали да ахали, а Тихон рядом на лавке сидел, бороду пальцами расчёсывал, крошки из неё вычищал. Довольный такой сидел, улыбался. «Интересно, – уходила и вновь возвращалась к Ивану одна и та мысль, – чему он так радуется? Неужто тому, что я вернулся? Да нет, быть этого не может. Наверное, поел скусно, вот и весел».
Грибы почистили, нанизали на льняную бечёвку, как бусы нанизывают, и у печки на ночь повесили – сушиться. Днём-то их на улицу вынесут, чтобы солнышко помогло их досушить, ну а на ночь те, которые так и не успеют досохнуть, вновь к печке вернут.
После этого женщины разбирать Иванову котомку надумали. За края её взяли и на пол вытряхнули. Тут и посыпались Марфины безделушки. Ребятня подскочила, перебирать начала, любоваться. Спорить принялись, кому что достанется. Но мать всё у них отняла, подзатыльников вволю отпустила, чтобы руки свои куда не следует не совали, и Тихону каждую брошку по очереди протягивала. И каждую он в руку брал и к глазам подносил.
– Где взял и почём? – обратился он к Ивану.
Тот всё рассказал, как было.
Тихон продолжал перебирать брошки, а когда ему одна пуговица в руки попала, он её долго перед глазами крутил.
– Товар такой, что с ним одним пойти можно, только долго не проходишь – живо всё раскупят. Сколько у неё этой красоты?
– Мешок небольшой я видел, но всё это или ещё где-то припрятано, не знаю.
– Хороший товар ты нашёл, Ванюша, хороший, – размеренно повторил Тихон несколько раз. – Тебя посылать – добро набирать. Видишь, я уже даже прибаутку про тебя придумал. Ладно, хватит голову хозяевам дурить, пойдём домой, времени уже много, спать пора.
До конца недели Тихон с Иваном занимались неотложными делами. Чинили короба под товар. На ярманку они с ними не пойдут, конечно. Всё, что там куплено будет, на подводе в Жилицы приедет. Столько, сколько Тихон наметил купить, на руках принести даже с тележкой невозможно, до зимы придётся ходить, перетаскивать. Перебрали всю одежду. Осенняя справной была, а вот кое-что из зимней нуждалось в ремонте. Тележка с санками оказались в полном порядке, так что о них можно было пока не беспокоиться.
После Фроловской будет ещё несколько ярманок, более мелких, но некоторый товар, по словам Тихона, и там подкупить можно будет. Ну а как Фроловская закончится, сразу в путь, поэтому со всей подготовкой надо было закончить за эти три дня.
Больше всего времени потратили на разработку планов, как и куда идти. Иван по прошлому году думал, что они ходят туда, куда глаза ведут. Однако всё оказалось далеко не так. Тихон всё тщательно рассчитывал, да не на пальцах, а используя карты и свои записки. Среди его карт одна была старая, вся замызганная. «Генеральная карта Российской империи», – прочитал Иван в самом верхнем углу. Больше он ничего не понял, так как всё остальное не по-русски было написано. Этой картой Тихон очень дорожил. Досталась она ему от одного хорошего человека – так он сказал. Дед Павел ему её в наследство оставил. Жил когда-то такой человек, очень грамотный и много знающий. Он был учителем и наставником Тихона в течение всей его офенской жизни, но несколько лет тому назад скончался. Когда Тихону сообщили, что дед Павел умирает, он все дела бросил, извозчика нанял и помчался с учителем прощаться. Не зря спешил, успел его застать ещё на этом свете. Вот тогда и получил в подарок ценную карту. Большой она была, но Иван счёл её для их дел бесполезной. Очень уж мелко на ней всё нарисовано было. По такой карте ходить пешком невозможно.
Кроме неё, Тихон был владельцем целого ряда от руки перерисованных карт уездов и волостей Владимирской и Московской губерний. Там почти все деревни были указаны, жаль только, расстояния проставлены на глазок. И всё же многие офени ничего бы за них не пожалели. Но самым большим богатством Тихона, по мнению Ивана, была та самая небольшая карманная книжка в кожаном переплёте. В неё Тихон скрупулёзно каждый день, устал или не устал, хорошо себя чувствовал или не очень, в котором бы часу до постели ни добрался, записывал всё, что в этот день с ним случилось. Где был, сколько времени дорога заняла, что и за сколько продал, где ночевал, какая стояла погода. Много чего из той книжицы умный да понимающий человек узнать мог. Книжек таких у Тихона было ровно столько, сколько лет он своим делом занимался. За год книжку он исписывал мелким, но вполне разборчивым почерком. Одно неудобство: приходилось носить с собой и походную чернильницу, и набор перьев, и ножик специальный, острый очень, перья гусиные затачивать, и кисет с песком, чтобы чернила промокнуть можно было.
Иван на всё это добро посмотрел и только головой смог покачать: сколько же труда в каждую вещь вложено. Ему показалось, что проще всего с перьями должно быть. Гусей в деревнях любили, держали их много, так что перья найти нетрудно: выбрал гуся, который тебе понравился, поймал его, да и рви перья. Ему от этого большого вреда не будет, новые вырастут, а пишущему человеку польза. Догадка насчёт гусей Ивану понравилась, вот он и решил с ней Тихона как-нибудь на досуге познакомить, да запамятовал.
И только когда он возмужал настолько, что самому пришлось в книжку заметки о свершённых делах записывать, узнал, насколько это хлопотное и тяжёлое дело – перья гусиные к письму готовить. Прежде всего надо было узнать, какой рукой человек пишет. Ведь перья на гусиных крыльях имели разный изгиб, поэтому, если пишущий был правша, то перья, только маховые и только третье или четвёртое, доставали из левого крыла, а если левша – то, соответственно, из правого. Затем их надо было подвергнуть очину. Этот процесс был достаточно долгим. Вначале с перьев удаляли бородку, то есть тонкие волоски, затем их обезжиривали, варя пятнадцать минут в зольном растворе, промывали, сушили, а потом закаливали. Для этого перья выдерживали в горячем песке при высокой температуре, около 65 градусов. И вот только подготовленные таким образом перья очиняли: остро наточенным перочинным ножом, откуда и пошло его название, обрезали наискосок, а совсем уж в конце их кончик расщепляли. Оказывается, когда кончик пера косо срезан, на внутренней поверхности проявляется пористая часть, хорошо впитывающая чернила. Они задерживаются на пере и потихоньку при письме стекают к самому его кончику. Опытный писарь мог, один раз обмакнув перо в чернильницу, целую страницу исписать. Но всё это Иван узнал уже много позже.
Он попробовал было разобраться, что там такое пишет Тихон, но если различать печатные буквы научился, книжки вечерами нередко читал, успел даже к этому занятию пристраститься, то вот понять, что пером написано, пока не смог.
Целый день они потратили на перебор товара, оставшегося с прошлого года. Он весь был в отличном состоянии, и Тихон для начала принялся отбирать среди него то, что сразу намерился к новому товару добавить, да раскладывать всё на десяток кучек – на несколько первых выходов, а остальное вновь убрал в сундуки да короба, откуда оно потихоньку тоже в дело пойдёт.
Ярманка открывалась в девять утра восемнадцатого августа. До этого часа на территорию ярманочного городка покупателей не допускали, так что спешить особой нужды не было. Вышли они из дома, плотно позавтракав, когда шести ещё не было. Одеты были по-праздничному. На голове у Тихона красовалась шёлковая шапка с небольшими полями, украшенная блестящими пуговицами и кистями. Длинная рубаха-косоворотка с невысокой стойкой, сшитая из белой холстины, спускалась ниже пояса, слегка прикрывая неширокие и тоже холщовые порты. Рубаха была расшита цветными шёлковыми нитками – узор бежал по её низу, вдоль рукавов и по воротнику-стойке. Красивый цветной плетёный ремешок не стеснял движений Тихона, но при этом не давал рубахе трепаться на ветру. Поверх рубахи была надета плисовая жилетка с такими же металлическими пуговицами, как и на шапке. При ходьбе Тихон её расстегнул и так и шёл с распахнутой душой, как он сам сказал. Обут он был в щегольские высокие кожаные сапоги.
