С того дня, когда Нико зашел за мной в «Чайный дворец», мы больше не оставались наедине. У нас обоих не было времени, или, возможно, никто из нас не мог найти подходящий предлог. Возможно, тем вечером Нико вел себя просто как обеспокоенный друг, который хотел провести со мной время. Возможно, он просто хотел убедиться, что я была в порядке…

Несколько дней назад София начала покупать мне газеты. Похоже, она заметила, что я уже не особо старалась оставаться в курсе происходящего вокруг, и что-то в нашем разговоре на балконе сподвигло ее принять это решение.

Должна признаться, мне нравилось приходить домой и находить новую газету на журнальном столике в гостиной. Иногда она оставляла мне газеты с записками: «Мнение – полный бред, но нужно читать и такое, чтобы понимать, чего мы хотим избежать».

Я больше не писала, не рассказывала истории, но мне было приятно видеть это «мы», включающее и меня тоже. Я читала все, что она для меня помечала.

На скалодроме отремонтировали несколько стен, и я попробовала пару новых трасс. Поднялась по еще одной – фиолетового уровня, по которой до этого никогда не лазала, – и много гуляла по Фуэнкарралю[8].

Я увидела его в понедельник, когда поехала на вокзал встречать бабушку с дедушкой; они ехали с побережья провести праздники в городе. До Рождества было еще долго, но они каждый год приезжали пораньше, чтобы побыть со мной в мой день рождения. Они никогда не называли причину, но я знала. Поэтому минимум, что я могла для них сделать, – это поехать и встретить, пусть даже и на груде металлолома, принадлежавшей Софии.

И пока она помогала мне загрузить чемоданы и беседовала с бабушкой и дедушкой, я его увидела: подъемный кран невероятных размеров на «Стеклянной башне».

Кажется, мой дедушка сказал, что стройка продлится до января.

С того дня я начала туда ходить. Я ехала до ближайшей станции метро и смотрела на красный подъемный кран, поднимающийся вдоль стеклянного фасада. Двести сорок девять метров, пятьдесят этажей. Самый высокий небоскреб в Испании и третий по высоте в Евросоюзе. Я подумала про себя, сколько красных ступеней было между этажами. Пятнадцать? Двадцать? Сколько ступеней было между землей и верхушкой? Семьсот? Тысяча?

Сколько бы времени ушло на подъем по тысяче ступеней?

Пару воскресений я обедала с родителями, братом и бабушкой с дедушкой и с ними же отпраздновала свое двадцатилетие за пару дней до самого дня рождения.

Все прошло чудесно. Лео был в том возрасте, когда, что бы он ни делал, все казалось очаровательным, все было достойно видео или фотографии. Находиться рядом с ним было так просто. Мне не задавали неудобных вопросов, было лишь несколько, на которые мне было сложно ответить: «Как ты, Элена?», «У тебя все в порядке?», «Солнышко, ты заметила какие-то изменения?».

«Хорошо», «Да», «Нет».

Новых вопросов не последовало. Какое облегчение.

Я чувствовала себя с ними так же, как и до того, как мне исполнилось шестнадцать. Приятное чувство.

У нас были хорошие, близкие отношения; порой немного натянутые – как и во всех семьях, – но здоровые.

После постановки диагноза было невозможно не чувствовать, что меня постоянно оценивают. Было сложно не замечать переживание в глазах моей матери или критику, когда я делала что-то не слишком полезное для здоровья. Со временем я поняла, что этот комок в горле и пустота в желудке рождались по причине того же самого страха, который заставлял ее заключать меня в объятия, которые будто бы могли меня защитить.

Она меня душила. Но по-другому у нее не получалось.

Однако в день моего рождения я почувствовала, как она старается.

Я спросила себя, было ли дело в моем двадцатилетии. Может, они тоже думали об этой цифре, об этой черте, которую мне нужно было перейти, чтобы задышать спокойнее.

Доктора убедили нас, что если пережить юность без симптомов, то возрастает вероятность того, что они появятся уже гораздо позже; но всегда оставался шанс, что они появятся до двадцатилетия, а это уже был приговор, и очень суровый.

Когда в ночь моего дня рождения мы подошли к подъезду ребят, София встала за моей спиной и сказала, что я не смогу подняться наверх, пока она не завяжет мне глаза.

Я запнулась столько раз, что даже потеряла счет, врезалась сначала в перила, а потом в косяк входной двери Даниеля.

Звонить нужды не было, потому что, как только я врезалась в дверь, шум в квартире сошел на нет. Видимо, этого было достаточно.

Музыку слегка приглушили, и я услышала, как они о чем-то спорят, а потом дверь открылась.

От сладкого запаха, напоминающего корицу, у меня защипало в носу. Из колонок доносилось пение Тейлор Свифт, и казалось даже странным слышать эту песню в ее исполнении, а не Нико. Сколько же раз я, должно быть, слышала, как он ее напевает, если его голос казался мне более привычным?

Мимолетный образ его губ возник у меня в голове, и мне захотелось, чтобы с моих глаз наконец сняли повязку.

Кто-то взял меня за запястье.

– Вы только посмотрите, кто здесь. Поздравляю, Элена. – Даниель чуть-чуть притянул меня к себе, чтобы обнять и расцеловать в щеки.

– Поздравляю, дорогая, – сказала Ева, прежде чем меня обнять.

– Элена, с днем рождения.

Когда чьи-то руки подтолкнули меня в спину, я услышала голос Нико, и мне пришлось вытянуть руки перед собой, чтобы не врезаться в него.

Я бы убила Софию.

– Можно мне это уже снять?

Кто-то засмеялся.

– Конечно, – ответил Даниель. – Почему ты сделала это на входе?

– Нет! Снимать нельзя! – запротестовала София, и я почувствовала, как она схватила меня за плечи. – Какой был смысл снимать повязку на пороге? Зачем подниматься по лестнице вслепую, чтобы потом сразу все увидеть, как только откроются двери?

– Ты заставила ее так подниматься по лестнице? – услышала я голос Евы.

– Ну, ради интриги…

– Ребята! – взмолилась я.

– Иди сюда, – вмешался Даниель. – Я тебя провожу.

Я почувствовала, как он положил мои ладони себе на руку, и не стала протестовать. Схватилась за него и позволила увести себя куда-то в центр гостиной.

Мы резко остановились.

Руки Нико сняли повязку с моих глаз. Он не сказал ничего, что бы его выдало, остальные тоже молчали, чтобы я не могла понять, кто где находится; но я знала, просто знала, и все. Я ощутила его руки на моих волосах, когда он не спеша развязывал узел, и поняла, что за моей спиной стоял именно он.

И хотя мне хотелось развернуться, как только повязка исчезла, я не могла этого сделать, потому что увидела, что нахожусь посреди гостиной с воздушными шарами, гирляндой, натянутой через всю стену, снизу и до одной из ламп наверху, и накрытым для ужина столом.

– С днем рождения, – прошептала София и обняла меня.

Я сказала спасибо, поблагодарила всех, а Даниель сделал музыку громче.

Когда я посмотрела на Нико, у него в руках все еще оставалась повязка.

Он сказал, что сейчас вернется. Ему нужно было спуститься за пиццей.

– София убедила меня, что ты не захочешь приглашать никого больше, – тихо сказала мне Ева. – У тебя есть время позвать кого-то еще. Можем попросить Нико купить побольше пицц.

– Места хватит на всех, – поддержал Еву Даниель.

Я покачала головой. Были люди, которые бы пришли: друзья из школы, бывшие сокурсники из университета, кажется, пара знакомых со скалодрома… Но в тот день я чувствовала себя комфортно в этом небольшом кругу, который был немного больше, чем наш с Софией крохотный мир, надежный и прочный, безмятежного пастельно-синего цвета.

Через пару минут вернулся промокший до нитки Нико.

С каждым разом он промокал все сильнее и сильнее.

Ева закричала на него и попросила, чтобы он уже купил себе дурацкий зонт, а Даниель поинтересовался, намокла ли пицца.

Мы ели пиццу и пили пиво. В действительности это они пили пиво. Даниель приготовил мне что-то, название чего мне не вспомнить, и, прежде чем перелить эту субстанцию в мой стакан, на котором была нарисована принцесса Эльза, он смазал его края сахаром. Было очень вкусно, настолько, что в конце концов все остальные перешли на этот напиток.