– Что пошло не так?

– Он решил попробовать ранним утром в канун Рождества, когда разнорабочим на стройке запретили работать, а сотрудники офисов успели уйти несколько часов назад. Существует много руферов, которые лазают по зданиям в эти дни. Думают, что охраны меньше.

– Так и есть?

Элена слегка пожала плечами:

– Теоретически так не должно быть, но многим удается забраться наверх.

– Что случилось потом? – спросил я.

– Он пробрался на территорию стройки, охрана его не увидела, а потом он воспользовался подъемным краном, чтобы преодолеть первые этажи незамеченным. Никто не следил за подъемным краном. Однако на половине пути он смог перебраться на стекло, и сработала сигнализация, потому что «Башня» оснащена датчиками. Приехала полиция, позвонили пожарным, и через одно из окон его сняли. Он не смог завершить начатое. Хотел попробовать еще раз, использовать только подъемный кран и не трогать стекло, но вскоре после этого погиб.

Ей не нужно было говорить что-то еще.

Мне казалось, что я смог разглядеть то, что видела Элена. Если б я поднял руки, то смог бы провести пальцем по карте, на которой были светящиеся черные точки, соединившие некоторые части их жизней; совпадения крошечные, но важные.

Но я все же не знал, насколько Габриель был для нее важен как человек, как часть ее жизни.

София боялась, что Элена снова зациклилась, – так она и сказала. И я видел, чего она боялась, от чего ей было страшно, потому что, как мне казалось, понимал, что значит подниматься и принимать решения.

Мы отвлеклись и проехали нашу остановку. Нам пришлось сделать лишнюю пересадку, чтобы выйти на станции «Соль»[12], и поэтому мы решили дойти до Литературного квартала, слегка сворачивая по направлению к «У Райли», возможно, по инерции.

Это было странное утро: после прогулки у башен, которые с каждым днем казались мне все более устрашающими, и после бесцельной прогулки по улицам, на которых мы недавно слышали поющего во весь голос Даниеля, мы наткнулись на ресторанчик суши с едой навынос и без спешки съели нигири из лосося на улице.

Это было похоже на сделку: продолжать говорить, продолжать идти.

Первый раз мы остановились на одной из пустынных улиц, на которых жизнь, казалось, текла спокойнее, чем на других, более размеренно. Из одного из переулков между двумя помещениями вышел кот и остановился, глядя на нас. Элена села на корточки и позвала его.

Он приблизился.

– Ты должна зайти ко мне домой, – сказал я, особо не думая. А потом добавил: – После той ночи, когда мы сидели на балконе, кот так и не появлялся.

– Ну то, что они приходят и уходят, – это нормально, – ответила она, почесывая кота за ушами. – Ты же знаешь, какие они.

И, будто бы в подтверждение ее слов, кот потерся о ногу Элены в последний раз и исчез так же быстро, как и появился.

Наступил момент, когда я начал принимать решения: повернуть на эту улицу, подняться по этой лестнице, перейти через эту дорожку. Не знаю, как это произошло, но я вдруг это осознал.

– Хочешь, покажу тебе что-то особенное?

Остановившись, я почувствовал себя немного неуклюже; я нервничал. Пара бабочек пролетела между нами, привлекая внимание Элены за секунду до того, как она начала озираться по сторонам.

Я знал, на что она обратила внимание, когда подняла глаза и прочитала вывеску закрытого помещения напротив.

– Это и есть «Офелия»? – спросила она.

– Ты помнишь.

– Конечно, помню. Как можно забыть о самом красивом книжном магазине во всем Мадриде? Ох. И правда… Правда, не видно, что там внутри.

Она приблизила лицо к заклеенной выцветшими газетами витрине. Участков без газет почти не осталось, и, стоило тебе приблизиться, густая темнота показывала тебе твое же отражение.

Я знал каждую малейшую деталь этого места.

– Что там? – Элена немного присела.

– Где?

– Там, внизу. Смотри.

Я тоже присел. Мне было все равно, если бы кто-то нас увидел.

– Я ничего не вижу, – нетерпеливо ответил я.

Мне хотелось увидеть; я хотел быть в курсе всего. Разговор ведь шел об «Офелии». Я должен был знать.

Я почувствовал, как ее пальцы едва коснулись моего подбородка.

– Вон там, – прошептала она мне в ухо и развернула лицо.

Что там было, я увидел не сразу; мне потребовалось несколько невероятно долгих секунд, поскольку мой мозг отключился и сосредоточился на этих пальцах, держащих мой подбородок, на ее сладком запахе, похожем на солнечный свет.

Элена пахла солнечным светом, и мне это показалось любопытным, потому что я понял, что впервые вижу ее при свете дня.

В моей голове был настоящий хаос из мыслей, чувств и криков, говорящих мне: «Вы близко, вы очень близко!» – но все же я разглядел. Там, на полу, из щели, которую я никогда не замечал, торчали письма.

– Можешь что-то прочесть?

– Нет, – ответила она, – ничего не видно.

Она достала мобильный и включила фонарик, но на тех письмах было невозможно что-либо разобрать; не с того места, где мы стояли, не с такой видимостью.

Элена встала, и мне вновь показалось, что момент был упущен, а с ним и это ощущение, такое странное, такое живое, его удары слышались где-то между ребер.

Однако этого не произошло.

Я видел, как она подняла лицо к вывеске «Офелии», к буквам, которые не отражали того, что было там внутри, и к бабочке, застывшей во времени.

– Ты должен сохранить название, – сказала она. – «Офелия»…

Из ее уст оно звучало еще красивее. Звучало как что-то достижимое, возможное. Мне нравилось.

– Так и сделаю. И бабочку тоже оставлю.

– Бабочка важна, – согласилась она.

Мы продолжили говорить про «Офелию», про огромные стеклянные двери, которые будут по ту сторону, про полки до самого потолка, про издания для коллекционеров… Мы говорили, пока не стало поздно, пока на улицах Мадрида не стемнело, пока не поняли, что нам обоим пора возвращаться домой. У нас были квартиры, куда можно было вернуться, хотя, как по мне, мы могли бы бродить всю ночь напролет.

Когда мы встали друг напротив друга у подъезда Элены, я замолчал. Я дал ей возможность заговорить первой, потому что слишком хорошо себя знал; знал, что начну говорить глупости.

– Нико, я прекрасно провела время, – сказала она спустя нескольких долгих минут.

– И я.

Я замешкался, слишком медленно решал; поэтому она решила за меня.

Протянула мне руку.

По инерции я ее взял, и мы вновь пожали друг другу руки, словно два важных человека, заключавших самый главный контракт в жизни.

Мы засмеялись.

Я предположил, что рукопожатие стало нашей фишкой, чем-то, что нас связывало, как то, что связывало Элену с лазаньем, меня – с книгами, а дыру в полу – с моей квартирой.

Я не успел пройти и двух кварталов, как почувствовал, что в кармане завибрировал мобильный.

«Ты кое-что забыл».

Я быстро ответил: «А, да?»

Она тоже быстро ответила: «Ты забыл спросить, хочу ли я встретиться вновь».

Когда я чуть не врезался в фонарный столб, мне пришлось поднять голову.

«Хочешь?»

Ответ не заставил себя ждать.

«Больше всего на свете».

Дорогой друг, напарник!

С каждым разом мне все сложнее так к тебе обращаться. Но ведь ими мы и были, не правда ли? Двое друзей, двое напарников с одним путешествием на двоих.

Некоторые путешествия мимолетные, скоротечные. Они начинаются с силой летнего солнца и сходят на нет с дуновением осеннего ветра. Порой кто-то из двоих уходит; иногда кто-то прыгает с лодки, а другой продолжает грести, грести, плывет по кругу, пока не замечает, что остался один. Некоторые путешествия долгие и длятся целую вечность, полную счастья. Некоторые точно такие же, но их путь скалист, жесток, полон взлетов и падений.

Существует множество разных путешествий. Одни происходят весной; другие – зимой. В некоторых, кроме двух людей, присутствует кто-то еще.