Бог-паук предсказуемо развернулся и принял удар. Ощерился страшной мордой-лицом, с удовольствием ощерился. И пошел на нового врага.

Красный поднял меч, отсалютовав Четери, — он все понял без слов, понял и принял.

— Продержись! — прогрохотал он, и пламенной горой, обогнув Тафию, рванул в сторону гор, откуда уже летел силуэт бога-кузнечика.

Далеко-далеко, на невообразимом расстоянии от Туры до Триединого долетели молитвы одного из сотворенных им миров. И укол от разрушения храма долетел.

На миг замерла рука, извечно сеющая миры. Пространство вокруг было заполнено мольбами и криками со всех сторон необъятного мироздания, но Творец редко оборачивался — дети должны взрослеть сами. Однако исход нынешней катастрофы был ему интересен.

И пусть он знал все, что происходит во всех мирах, сейчас он хотел видеть.

И стал оборачиваться.

С вершины храмового холма смотрели, замерев, на такого знакомого — но гигантского Мастера, двигающегося в танце с противником, Ангелина и Нории. Смотрели и ученики-Мастера, и Александр с Матвеем Ситниковым, и уцелевшие жители Тафии, и остатки иномирянских отрядов, сумевших сбежать в леса вокруг города, и туринцы, которые бились прежде в Нижнем мире, а ныне находились во дворце или шли во дворец. Смотрел Вей Ши, не дойдя до дома старика Амхата, оцепенев от восторга и красоты происходящего. Замерли все — изумленные, ошеломленные, не способные сдвинуться с места.

— Это выходит за пределы моего понимания, — шепотом сказала Ангелина Рудлог мужу, крепко сжимая его ладонь. — Как это возможно, Нории?

— В последние дни мира возможно все, моя Ани, — ответил он тихо. — Это время легенд. Да и кому как не Мастеру биться с врагом? Жаль только, что дух-терновник уже не может помочь ему.

Иномирянские рубаха и штаны Чета остались на нем призрачной дымкой, а сквозь нее просвечивали зеленым и красным узоры орнамента, словно выступающие над телом странным витым доспехом. Смех Мастера доносился раскатами грома, и как же быстро он двигался — как порыв ветра, как солнечный луч на поверхности воды! Если противник его был смертью, то он — самой жизнью!

Смотрела на мужа и Света, смотрела издалека, прижимая к себе ребенка и прислонившись к стене дома у озера. В подвале все они прятались, пока до нее не донесся раскатами такой знакомый смех — она слышала его, когда муж увлекался боем с Троттом, когда впадал в свое боевое безумие, и никогда бы не перепутала ни с чем другим.

Тело болело после родов, было слабым и горячечным. Она еле спустилась в подвал — но наверх под уговоры матери и просьбы отца поднялась не помня себя, цепляясь одной рукой, прижимая к себе сына. И сейчас в окружении родных, готовых при первой опасности утянуть ее обратно в подвал, смотрела на далекий-далекий бой.

Покряхтывал на руках маленький Марк, и она баюкала его, и то и дело прикладывала к наливающейся, тяжелой груди. Баюкала и смотрела на окутанного дымкой далекого мужа, который горой двигался за Тафией, сражаясь с темным чудовищем — и клинки его были быстры, и он резал сети, отбивал удары, нападал сам. Улыбка не сходила с его лица, глаза издалека светились багровым, а в моменты, когда чудовище, казалось, вот-вот пронзит его, он становился еще быстрее — и смеялся тем самым безумным смехом.

Глаза ее были сухи, а в голове звучала только одна молитва.

Только победи. Только вернись к нам.

Первые секунды боя Четери привыкал к своему размеру — и выдержал страшные атаки врага только на рефлексах выкованного тысячами тренировок организма: когда в голове — пустота и тишина, но тело двигается как надо, и дыхание твое звучит ветром, и звон клинков — громом.

Нерва наступал, широкий и темный, как грозовая туча, и стонала под ним Тура: несмотря на размеры, скользил он быстрее мысли, был гибок и жесток, бил круглыми клинками и лапами-лезвиями, а паучье тело лишь помогало двигаться во все стороны, то разворачиваясь, то синхронно перебирая лапами влево-вправо, то вставая на задние и нанося сокрушительные удары сразу шестью конечностями, то приседая. Четери словно оказался один против каменного обвала: каждый удар — как летящая скала, каждый шаг — как шаг к смерти.

Как же быстр был Нерва! Как тяжелы, смертоносны были его удары! Как широко раскрывались сияющие сети, занимающие полнеба — режь ее, секи ее, чтобы не коснулась — и не забывай отбиваться от горы, которая уже пытается подрубить тебе ноги. Как легко менялись клинки в его руках на вихри-плети, исполинские, обжигающие, норовящие выдернуть из ладони меч, как неуловимо быстро метал он круглые клинки с двух рук и бил следом лапами-лезвиями!

Пятьдесят шагов в схватке — и две раны уже были на теле Мастера, на груди и на плече, и сладко-яростно пахло кровью, заставляя скалиться, а жжение было как учительский хлыст, как наказ:

«Нет предела твоей скорости, нет преград для твоего тела»!

Прошли первые секунды, и Четери увидел рисунок боя, и просчитал его такт — и тут же начал двигаться вне его, чтобы не дать опытному противнику возможности просчитать уже его. Раскаты грома и грохот от дальних боев, эхо от столкновения их с Нервой клинков звучали как ученические барабаны в их школе, остро пахло зеленью — а от противника каленой плотью.

«Помни о ритме, — говорил Мастер Фери, — потому что придет время, и придется встать над ритмом».

Ложились под ноги холмы и поля, реки и овраги, бывшие когда-то песчаными дюнами, и Четери ступал как танцор, почти не касаясь земли. Он взлетал в небо коршуном, он стелился по земле змеей, ни мгновения не оставаясь на месте, колеблясь, как пламя свечи — чтобы не дать врагу время для прямого удара и выгадать момент для своего. И понимал, что не будь рисунка маленькой Каролины Рудлог, подсказавшей ему, как готовиться к этому бою — он бы был уже повержен, потому как совсем иная техника была у Нервы и чудовищная мощь.

И вот Мастер развернулся, пригибаясь, уходя от брошенной сети, разрубая ее, поднырнул под клинок и кончиком острия задел доспех бога. И едва сам ушел от удара, отрезавшего ему часть волос. Засмеялся — и противник оскалился-усмехнулся в ответ. В темных глазах его мелькнуло и пропало удивление. И он, невероятно быстрый, ускорился еще. Так, что у Чета начало жечь в жилах — но он тоже двигался быстрее и быстрее, и клинки были продолжением его рук, и орнамент на теле светился, окутывая тело персональным щитом. Он не защитит от прямого удара — но поможет при скользящем, даст мгновение уйти от смертельного.

Нерва наступал, и все его удары были смертельны — если бы Чет не ухитрялся быть чуть быстрее. Атакуй, атакуй, великий воин, покажи свою удаль — покажи все, что можешь! Пока ты наступаешь, я смотрю на тебя — и спрашиваю себя: «Что же ты за боец, бог-паук? Где твои слабые места?»

«Нет их, — говорили ему круглые клинки противника, — нет, — повторяли лапы-лезвия, бьющие от плеч как молоты, — нет! — подтверждал доспех, лишь чуть оцарапанный клинком Четери. — Нет слабых мест!»

За спиной Нервы сверкала покрытая хрусталем Тафия. Мастер уводил противника от своего города в сторону Белого моря, и холмы под ногами ощущались, что кочки, озера — как лужи, пышущие жаром разломы — как выбоины в мостовой, а леса — как низкие травы.

Четери под свист ударов, почти не отбивая их, ступал назад раз, два, три, обманчиво расслабленно уклоняясь, приседая и проседая, скользил вправо — быстрее порыва ветра, — затем влево. Где же слабая сторона твоя, враг, где ты медленнее, чем обычно?

Круглые клинки работали как крылья мельницы, и взгляд бойца-напротив был жуток и серьезен, темнее самой тьмы. Он бил так быстро, что будь Чет менее ловок — и его бы уже сотню раз рассекли пополам, Нерва бил так мощно, что мог бы гору расколоть одним ударом.

Страшная пасть то раскрывалась в ухмылке, когда Четери удачно атаковал, то поджималась — и тогда от скорости боя дрожала Тура, а грозовые тучи расходились стенами, и на теле Мастера появлялись новые резаные раны. И все же и Нерва не был неуязвим.