Какая же я мразь.

Глава 10

Меня накрыло минут через двадцать.

До этого я держался.

Сходил в ванную комнату умыться и привести себя в порядок, сделал пару звонков, налил кофе и безмолвно рассматривал как ходят в моем кабинете незнакомые мне люди.

Они что-то фотографировали, измеряли, шепотом обсуждали случившееся. Затем пришли другие люди в белых халатах. Накрыв Валерию тканью, они положили ее изящное, изломанное тело на носилки и, взявшись за рукоятки, пошли на выход.

А белая простыня, при подъеме носилок, задралась, обнажив тонкую ладонь, с аккуратным маникюром на пальцах.

И вот тут меня убило.

Зафиксирован гормональный всплеск. Нейтрализовать?

Нет, СУКА! НЕТ! НЕТ!

Меня затрясло. Пальцы ослабли, и кружка кофе выскользнула из руки. Плеснуло горячим на штаны, обжигая кожу под ней.

Ноги стали ватными, в глазах побелело, и я стал все видеть словно через телевизионный экран с помехами и «белым шумом». Все звуки ушли куда-то далеко, словно все происходит минимум в соседней комнате.

Осторожно, словно древний старик опираясь на стол, дошел до своего места, рухнул в кресло.

Меня колотило. Пальцы отбивали по столешнице азбуку Морзе и я отчетливо услышал в этом стуке, многократно повторяющееся слово.

SOS!SOS!SOS!

Я убил ее.

Девчонку, с которой строил в песочнице огромные замки.

Я уничтожил ее.

Девочку, с которой ходил в школу.

Я превратил ее легкие в труху.

Девушку, глядя на которую царапал в подъезде на стене «Д+В=Л»

Убил.

Ту, с которой впервые поцеловался. Которая стала для меня первой, с которой мечтал быть всю оставшуюся жизнь.

дима,дима

Ради которой, был готов на все.

дима,дима

Которая была лучиком в темном царстве.

Звонкая и громкая оплеуха вернула меня в реальность.

— Дима! Дима! Да очнись ты уже! — Степаныч глыбой навис надо мной и кричал, почти в упор.

Я сфокусировался, поглядел на него.

— Это была не Валерия. Вернее, уже не совсем она, — громко, чтобы до меня доходил смысл слов, говорил напарник. — По предварительным данным, в ней сидел имплант Единства! Сейчас проведут вскрытие, чтобы точно узнать. Но ты должен понять, что она это делала против своей воли! Слышишь⁈ Она не хотела этого! Её имплант заставлял делать это!

Я вскочил.

— Не надо вскрытие!

Не хочу, чтобы ее тело кромсали. Чтобы ее нежную кожу резали ножами. Чтобы прокуренный и провонявший смертью патологоанатом осквернял ее красоту.

— Не надо вскрытие! — умоляющими глазами посмотрел на Степаныча. — Пожалуйста!

Тот пожевал губами, обдумывая мою просьбу. Затем согласно кивнул.

— Спасибо! — я обреченно упал в кресло, готовый вновь погрузиться в пучину самобичевания. Более того — я хотел этого. Жаждал. Стремился всей душой.

Видимо, на моем лице все было написано так явно, что Степаныч это без особого труда прочитал.

— Э нет, дружище — сказал он, хватая меня за руку, выдергивая из мягких объятий кресла. — Так не пойдет. Пойдем-ка.

Он тянул меня прочь из кабинета. Накинул на плечи куртку и мы спустились вниз. Вышли из здания прочь, в шум и холод зимнего вечера.

Я почти не смотрел по сторонам, но все же заметил, как вокруг нас образовался коридор из спин, поперек которых тянулись характерные оружейные ремни. Это коридор протянулся от входа в здание, прямо до стоящей напротив машины.

Десять секунд, и мы уже внутри автомобиля, и Степаныч что-то говорит водителю. Василий, кивнув, развернулся и вскоре, мягкая сила ускорения, вжала меня в сиденье.

Мы куда-то ехали, поворачивали, стояли на светофорах и снова ехали. Все это плохо отражалось в моем сознании. Потому что я вновь и вновь оказывался там, в своем кабинете. И вновь я тонул в ее объятьях, чтобы в следующее мгновение стоят над окровавленным телом. Но в, какой-то из моментов, вдруг осознал, что сижу явно не в машине.

Огляделся.

Похоже это бар. Пустой бар, что уже выглядит неестественно в это зимний вечер.

Я сижу на прочном и твердом стуле, сделанном из отполированных досок, а передо мной виднеется столешница, из не менее грубой доски, на которой ножом вырезана корявенькая надпись, гласящая, что Петька — козел.

Вокруг стоит еще с десяток таких же нарочито неказистых, прочных столов со стульями. На столах — нехитрая снедь и бутылки с алкоголем. Кое-где видны пепельницы в которых еще тлеют сигареты. А людей нет.

И персонал, пара официантов, одетых в простые футболки, странно на меня косятся.

— Фух, — откуда то вывалился Степаныч.- Все улажено, сейчас тебе будет полегче. Давай, отключай там свой имплант, чтобы он не мешался. Посидим с тобой спокойно, водочки попьем, мяска поедим.

— А где все остальные? Куда они делись?

— Понимаешь…- мой напарник помрачнел. — Доверия, после сегодняшнего, к посторонним совсем нет. Так что этот бар я на этот вечер выкупил. Потратился, конечно, но да ладно.

Подошел, опасливо смотря на нас официант с подносом. Начал выставлять на стол всевозможные тарелки с ароматно пахнущей едой. Второй принес две дубовые доски на котором развалились огромные куски добротно прожаренного мяса в окружении потушенных овощей.

Вскоре перед нами поставили запотевшую бутылку с прозрачной жидкостью. Рядом материализовались две стопки.

— Давай, хряпнем, — разливая водку в посуду, сказал Степаныч. — Не чокаясь. Хорошая была девка, жалко.

Я опрокинул ледяную жидкость в рот. Она была настолько холодной, что лилась густо, словно масло.

Проглотил, и только потом, спустя несколько секунд почувствовал характерный спиртовой привкус.

— Закусывай мяском, закусывай, — подавая мне пример, мой телохранитель, отрезал добрый шмот нежнейшего мяса и закинув его в свою «мясорубку», начал усиленно жевать, причмокивая от восторга. — Мясо тут божественное.

Отрезав кусок со своей доски, я не смог не согласится с ним. Сочное, волокнистое, очень мягкое.

— Давай, еще по одной, — не стал долго ждать Степаныч.

Мы снова выпили. Потом еще и еще.

Спустя какое-то время на столе появилась вторая бутылка. А пустые доски с мясом, заменили на полные.

Я не знаю сколько мы сидели в том баре. Часов там не было, а я дал себе зарок не заглядывать сегодня в меню импланта.

Мы пили и ели. Ели и пили.

Беседовали. Вспоминали. Один раз я разрыдался и Степаныч тут же подставил мне свое плечо и участливо хлопал по спине, неловко говоря ' Все пройдет, Димон. Все пройдет'

Снова мы пили.

И в какой-то момент я почувствовал, что меня начало отпускать. Безумное напряжение, диким узлом скрутившее мои нервы ослабло. Я словно скинул с плеч мешок цемента в полцентнера весом.

Нет, боль от произошедшего никуда не делась. Но она отступила, перестала давить на грудь.

А потом я отрубился.

Получен ежедневный опыт за последователей. + 178 733 единиц. Дополнительный опыт за младших учителей + 8400 единиц.

Утро после пьянки.

Головная боль многих и многих. Только редкие счастливчики спокойно переносят похмелье. Без разламывающейся надвое башки (именно башки а не головы, потому что назвать в это утро, тот отросток на плечах, головой, это значит совершить очень большую ошибку), постоянных рвотных позывов и общей слабости и крайне отчетливого желания сдохнуть. А также клятв самому себе «Да что бы я, да чтобы никогда больше!».

Свое первое настоящее, прям по взрослому, похмелью я помню очень хорошо. И оно произошло на следующее утро после того как мы «стали взрослыми». То есть после выпускного из одиннадцатого класса.

Несмотря на все предосторожности нашей классной и родителей, мы, помимо чисто символических бокалов шампанского, смогли принести вполне себе реальные шесть бутылок водки. Кто-то скажешь: пфф, три литра на двадцать пять человек, это даже не забалуешь. Но мы ж ребетенки вчерашние. Нам понюхать пробку и уже хорошо. Так что, насколько мне известно, там даже осталась пара бутылок,.