Казалось, что из моего бокса в соседнее помещение совсем не поступал свет. Там чернела абсолютная темнота, но в то же время было отчетливо заметно, как внутри колышется нечто непонятное, то ли тонкая вуаль, то ли странный дым. Необычная, ватная тишина тягуче полилась оттуда, волосы на коже поднялись дыбом. Стало жутковато.
– Ну и спецэффекты у вас… Дешевка бульварная… – чтобы не показаться трусихой, буркнула я и, зажмурившись, шагнула вперед.
* * *
Декабрь 1920 года, Москва.
Не произошло ничего, вообще ничего. Меня полностью окутала ватная тишина и внезапно выплюнула, как будто толкнув в спину. Я не удержала равновесия в своем новом, таком высоком, теле, полетела вперед и упала. Распластавшись на полу, больно обо что-то ударилась.
Заболела коленка, но схватилась я за голову: вот ведь дура!.. Только сейчас поняла, что эти московские умники водили меня за нос! Скажите пожалуйста, для чего человеку менять свою внешность, если он (в смысле я) находится в виртуальном мире, по сути, в игре? Если мое сознание помещается в программу, то я могу выглядеть в ней как любое существо – хоть драконом, хоть табуреткой. И для этого вовсе не надо изменять свою ДНК и мутировать в кого-то. Но одна не особо умная особа сделала это, да еще согласилась участвовать в крайне сомнительном мероприятии и отправиться непонятно куда. Кстати, куда?..
Пришлось открыть глаза: ватной темноты вокруг не было, как и не было входа в мой бокс. Я валялась на полу небольшой, тускло освещенной каморки, набитой вениками, лопатами и ведрами, которые с грохотом разлетелись в стороны, когда я выпала на них из своей комнаты. Высоко под потолком серело приоткрытое зарешеченное оконце, оттуда нещадно тянуло холодным воздухом. Показалось даже, что промелькнуло несколько снежинок, что было вполне оправданно – меня направили в декабрь тысяча девятьсот двадцатого года.
Мои умные тараканы быстро разбежались, а голубь, вспорхнув к окну, протиснулся между прутьями решетки и преспокойно улетел. Вот гады, бесчувственные боты, бросили меня тут одну, непонятно где и непонятно когда.
Плюнув с досады, я выдохнула, решительно открыла тяжелую дверь и не сразу поняла, как отнестись к тому, что вижу.
Стены длинного, тускло освещенного коридора были увешаны красными полотнищами со странными рекламными слоганами. Покатый потолок и узкое окно-бойница напоминали какое-то средневековье. Вдоль стен стояли грубо сколоченные деревянные лавки, ряды металлических дверей были окрашены угрюмой серой краской.
Столь же угрюмыми оказались и люди, сидевшие на этих самых лавках. Их странная одежда откликнулась в моей новой памяти колоритными определениями «ватники», «телогрейки» и «валенки». В руках товарищи держали бумаги, у некоторых из аборигенов был весьма расстроенный вид. Бедолагам не чему было радоваться, потому как место оказалось крайне негостеприимным. В такое насквозь официальное учреждение ребята не по собственному желанию приехали, их явно сюда вызвали. В голове выпрыгнула справочка, что я нахожусь на улице Кузнецкий Мост двадцать два. Это та самая Лубянка, о которой говорят, что здание настолько большое, что с него Калыму да Камчатку видно.
Поговаривают, что в лубянских застенках есть и камеры (не камеры наблюдения, а камеры заключения) и даже настоящие пыточные. Те, в которых каленым железом выпытывают признания. Мне отчего-то резко захотелось отсюда убраться. Да и по заданию нужно сматывать удочки и побыстрее валить на Тверскую…
– Галина Артуровна. Товарищ Бениславская…
Из-за спины Галю уже давно и настойчиво звали, а я, зевая по сторонам и разглядывая достопримечательности, не реагировала. Глотнув неведомо откуда взявшийся комок в горле, я обернулась. Но никто не собирался тут же заламывать мне руки и тащить в подвалы – скромной персоной Гали интересовался всего лишь прыщавый переросток в «буденовке» и брюках «галифе» (о, мой словарь неумолимо растет!).
– Галина Артуровна… вас того… Сам зовет… Вы эт самое… поспешили бы… Сами ж знаете, как бывает, когда не вовремя… – блеющее чудо смотрело на меня обожающими глазами и явно не знало, куда от волнения деть руки.
Здесь два варианта: либо Галя настолько серьезная шишка, что на нее без дрожи не взглянуть (что вряд ли), либо это трясущееся недоразумение – ее воздыхатель. Такая версия не лучше, поскольку может помешать моей миссии.
Я сурово сдвинула брови, глянула на туземца:
– Сам, говоришь, зовет? И давно?..
– Ну, Галина Артуровна! Что же вы, в самом-то деле?!
– Как там тебя… Ладно уж, пошли. Веди меня, мой Вергилий…
Но шутка с Вергилием снова не зашла – парнишка классику явно не читал. Пришлось шепнуть компьютеру: «Карта!». Перед моим взглядом послушно развернулся план помещения. Кабинет начальника был помечен красным крестиком, будто на карте сокровищ. То еще сокровище – очередной начальник! Вот только компьютер фамилии и имени местного босса не указал. Да ладно, босс, он и в Африке босс, а как его там зовут, Гронский или Пупкин какой, не важно. В конце концов, для чего-то же существуют бейжди и золотые таблички над дверью?..
Местный шеф оказался не столь важным, как мой, и таблички с ФИО не имел. Ни золотой, ни вообще какой-нибудь. А фразы наподобие: «Что-то я позабыла, как нынче нашего босса величают?» вряд ли помогут Гале в ее дальнейшей карьере. К начальнику вообще можно не обращаться, если, конечно, не за надбавкой к зарплате идешь. Ему лучше лишний раз глаза не мозолить. Ведь всем известно, что если шефу что-то нужно, он выгрызет это из подчиненного, даже если тот не при делах.
Оставив за дверью безымянного Вергилия, я нахально пнула помеченную крестом дверь и оказалась в кабинете своего нового босса. Комната была неинтересной и скучной, кроме одного угла. Там, на отдельном столе, будто в музее, красовался сияющий новый Ундервуд. По виду, к нему еще никто не прикасался. Возможно, печатная машина была действительно новой и единственным человеком, кто умел ей пользоваться в этом суровом здании, была я. Руки зачесались вставить лист бумаги, щелкнуть кареткой, и нажать, наконец, тяжело поддающуюся клавишу. Хоть одну… Но я сюда не за этим пришла.
Под портретом Дзержинского сидел солидный дядечка с пузцом, лысиной и очками без дужек. О, «пенсне», новое слово! Он оторвался от бумаг, глянул на меня поверх стеклышек и бросил на стол бумажный пакет.
– Где ты шляешься, Бениславская? Сколько можно ждать? Бери бумаги и беги быстрей. Опоздаешь! Экипаж внизу.
– Куда?.. – тупо моргнула я. Заглянула в пакет, там были какие-то газеты.
Дядечка устало протер пенсне, водрузил его обратно на нос. Медовым голосом, от которого у меня подогнулись колени, промурлыкал:
– Не начинай снова, Галенька. Не отнекивайся, солнце мое, ты сделаешь, как мы договаривались. Нужно платить добром за добро. Ведь тебе, насколько я понимаю, все еще нужно жилье в Москве, не так ли?..
– Нужно, – я согласилась, но что-то дернуло меня задиристо ляпнуть: – Но вы не похожи на человека, сеящего вокруг себя добро.
Начальник не обиделся. Он поднялся, заложив руки за спину, прошелся по кабинету, посмотрел в окно. Небо за стеклом быстро темнело. Голос его стал тихим, но пронизывающим.
– Я похож на человека, который заботится о своей родине. Такой юной, хрупкой, едва вставшей на ноги. И да, меня интересуют антиреволюционные и антинародные элемены среди крикунов-поэтов. Твой любимчик Есенин нас крайне интересует.
Я хохотнула:
– Скажете тоже: Есенин – антинародный элемент! Кто ж еще ближе к народу?
– Вот ты это, душа моя Галина, и выяснишь.
Гале Бениславской помогли с жильем в ЧК. Конечно, ей нужны были ее две комнаты в коммунальной квартире, там непременно должен будет останавливаться Есенин. Так вышло, что на работе ее принуждали следить за поэтом, чего она делать не хотела, но была вынуждена… Иначе выселят из коммуналки.
Что ж, чистая классика получается – борьба за московскую прописку, еще Булгаков и Зощенко об этом писали. Или… еще будут писать?
