– А скажите, сударь, не состоите ли вы случаем в родственных отношениях с тем самым Ивановым? – спросил он вдруг совсем другим, тихим и каким-то робким даже голосишкой. И ждет ответа с надеждой в глазах и с явным нетерпением.

– Простите, какого Иванова вы изволили-с иметь ввиду? – спрашиваю осторожно.

– А того самого. Вы разве не понимаете, о ком речь идет?

– Никак нет-с, – отвечаю. – Может подскажете? Ведь их – Ивановых – их же…

– Нет, – перебил чиновник, – я именно того имею ввиду.

– А, – говорю, – того, значит. Тогда понятно.

– Именно, именно.

– А не могли бы уточнить, кого из них того.

– То есть, не понимаю, вы о ком это еще? Это шутка? Я полагаю, что вы понимаете, но шутите. Естественно, я имею ввиду пародиста Иванова. Кого ж еще? Так как? Не родственники ли чаем будете? Ведь фамилия же ваша… Понимаем-с, что не батюшкой он вам приходится и не братцем родным, но может подальше как-нибудь в родстве завязаны? Видите ли, я уж больно уважаю творчество этого господина талантливого. Очень. Весьма-с.

– Вы правы, прямой линии нет, – сообразил я соврать ему. – Но десятая вода на киселе, вы же понимаете – тетушки дядюшки, троюродные, четвероюродные и прочие – это да, это вполне возможно. Имеется цепочка определенная, если разобраться. Надо будет как-нибудь заняться, проследить все звенья или правильней сказать – веточки генеалогического деревца.

– Ах вот как? Я так и знал… Вы, любезный, простите, что давеча был с вами некорректен. Но я так уважаю господина Иванова – пародиста нашего Александра, что готов вам, милостивый государь, посодействовать. Возможно у нас найдется дело для вашей персоны. Тут вот оперу ставим, нужны мастера вашего профиля – декорации, знаете ли и прочее.

– Вот, собственно, и все. Таковский анекдотец со мной приключился. Так что я нынче туточки на жаловании.

– Ну, ты слышал, Звягинцев, каков мой приятель шут и плут? А? – заливаясь смехом воскликнул князь и вдруг задумался на секунду. – А, кстати о прорехах… Ты, вот что, Звягинцев… Не одолжишь ли ты, брат, нам презренного металла некоторое количество? А то Иванов еще жалования не получил, а что у нас с ним было – так вот оно, на столе, почти пустое.

– Металла? Какого такого презре… Ах, да, конечно, понял. Нет, я знаете ли… Не захватил я лишнего сегодня, – испугался Михаил Петрович, зная ненадежный нрав князя.

– А жаль, могли бы еще одну бутылочку упоительного – того… Да и ты садись, брат, присоединяйся, что ли, хоть так посидишь. Али тебе того – в ложу пора? А, понятно-с, уговаривать не станем, – слегка сбавив тон сказал князь, сменив громогласье тихим насмешливым и чуть ехидным тоном, ибо за спиной Мишеля вдруг увидел появившуюся белокурую барышню. – Ну, уж в антракте тогда… Заходи, брат Звягинцев, поговорим о том, о сем. Авенантная какая, ей Ленину, – совсем уж тихо шепнул он Иванову, чтобы барышня не услышала.

– Решительно авенантная, – подтвердил тоже шепотом Иванов и потянулся к стакану.

– Какие вы бессовестные, право, – пылая негодованием прошептала Тася. – Это я-то должна вас искать и, представьте, где я вас нахожу – у входа в буфет, вдобавок почти что в компании каких-то подозрительных личностей. Взялись сопровождать барышню, а ведете себя весьма странно.

– Так ведь это все папенька… – попытался возразить Мишель, но увидев гнев на лице Таси, не смел продолжить. К счастью, войдя в ложу, уже не было времени на объяснения. Грянула увертюра.

Был вечер, но в это время года в Петербурге окна почти не хмурились даже ночью. Софи появилась в прихожей и решительно растолкала Фрола, спящего на своем сундуке садче дитя невинного. Было слышно, как Аксинья на кухне домывала посуду, засучив рукава и напевая песню Пахмутовой.

– Фу, накурил тут опять, сколько раз говорила, ходи на улицу или дыми хотя бы в форточку на кухне. Что ни говори, все втупе. Не слишком ли рано спать завалился? – сказала с некоторым раздражением в голосе Софи проснувшемуся и опешившему от неожиданного пробуждения Фролу. – Закладывай Москвича, поедем скоро, отвезешь меня на Невский.

– Это мы щас, это мы мигом… Я вот только… А дымно – так это не я с папиросами-то, вот те звезда, Софья Александровна, это все гости ваши тут надымивши-насоривши, – начал было оправдываться Фрол, но Софья Александровна уже нашла другую причину придраться к слуге.

– Ты что ж это, дубина этакая, в костюме новом спать завалился? Для этого ль я тебе его справила? Манжеты вон на два вершка, новые, а уже грязью покрылись. Весь перемятый. Что ж это, Надежда Пречистая, творится-то? Барышнику сто целковых почитай отдала, чтоб прислуга моя парадной выглядела. Нет, честное слово мое, отправлю тебя обратно в деревню в наш колхоз к батюшке с матушкой, будешь там за сохой ходить босиком по земле в старой посконной рубахе, да вспоминать каким дураком был.

– Не гневайтесь, Софья Александровна. Я ж спервоначалу и хотел было платье поменять. Думаете охота мне в ентом ходить да потеть, тем более почивать? Да вот задремал до бессознательности, вестимо, от гостей ваших уставши, – ответил Фрол, особо не испугавшись, ибо знал нрав хозяйки – таких угроз он слышал от Софьи Александровны по дюжине за неделю.

– От гостей моих… Нечего Лазаря-то со мной петь. Наедков да напитков набрался, что от них остались, вот и отключился.

– Это вы напрасно, Софья Александровна, не обижайте. Мне ведь нынче еда не идет на ум.

– Ну уж впрямь не идет тебе на ум… На тебя и не похоже. Не влюбился ли чаем?

– Вот, то-то и оно, матушка, влюбимши мы. Именно. Послал бы ее, любовь эту, ко всем нелегким, да вот никак не выходит пока, лежит на сердце и огнем горит. Нейдет зараза прочь, хоть чем ее.

– Ах вот оно что… Ну, и кто она, счастливая избранница?

– Ой, не спрашивайте, Софья Александровна. Так уж угораздило нашего брата, что не знаем как выпутаться. Страх как полюбил.

– Да рассказывай, дурень ты этакий, будешь тут за моей спиной тайные любовные интриги разводить. Ну, признавайся, кто ж такая?

– Институтка одна, Варей зовут. Дочь она столоначальника горуправы.

– Ого, эк ты, батюшка, замахнулся! Ну, слава Ильичу, что хоть не из семьи какого-нибудь там тайного партийного советника политбюро. Но тебе и эта многовато будет. Нашел бы швею какую-нибудь или прачку.

– А то.

– Как же ты с ней в таком мятом костюме собираешься встречаться?

– Да Аксинья погладит, ей это раз плюнуть.

– Ну вот. У тебя почитай две жены уже, одна любит, другая гладит.

– Это точно, кажись вроде как две и получается.

– Где же ты ее нашел барышню-красавицу свою и чем привлек? Смотри мне, гарем только не заведи.

– Гарем? Не-е-е, девка она здоровая. А нашел то где? Да смотрю идет – барышня как барышня, ну в кринолинке, в мантильке. Шляпка на ней. А тут ветер подул – она и улетела.

– Барышня, что ли, улетела?

– Да не барышня, шляпка. Я за ней, она от меня.

– Барышня, что ли?

– Не, это я за шляпкой побежавши был, ну и столкнулся со своей Варей, сбил ее, уронил как бы.

– Так что она, шляпка-то, обратно прилетела, как бумеранг, выходит?

– Куда это обратно? Так, почитай, и улетела навечно, а что ж тут поделаешь – ветер уж больно сильным сделался.

– Хоть бы я что-то поняла. Как же ты с барышней столкнулся, ежели за шляпкой побежал?

– С какой барышней? Я с Варей столкнулся, а та барышня – она осталась без шляпки стоять. Я про нее и думать позабыл сразу. Варя-то она – не наглядеться – ладная, кудри сивые, сама пудов семь будет, а та что – тьфу, живой аршин, посчитай, хоть и в шляпке, чего ее вспоминать. И бледная-то, бескровная, тьфу – краше в гроб кладут. Короче, другого сорту табак. То табак, а о то – табачок. Варю-то до меня никто с места сдвинуть не мог, а я вот, выходит, первым оказался, повалил, значит.

– Фу, что за гадости ты говоришь…

– А что ж тут, какие гадости, упала Варя – прямо на мостовую рухнула на улице Краснова аккурат около ситценабивной фабрики. Чуть даже под мучным обозом не оказавши была. Я ее подымать, а она сама любого подымет. Резво вскочила, да как влепит мне по уху-то. У меня аж мозговое кровоизлияние в ентот момент случилось, я подозреваю. Извилина любви кровью наполнилась, да еще шибче извиваться видать стала, чисто змий раненый.