– Орфей и Эвридика? Это что-то революционное или так, для пустого времяпрепровождения? – строго и с оттенком презрения спросила Таисия, и Мишель понял, что весь вечер придется обмахиваться своим партбилетом да напрягать память, вспоминая цитаты святых революционных классиков.
– Я, право, не знаю, – промямлил он, – не осведомился загодя. Папенька так неожиданно мне предложил вас сопроводить, что… Он с вашим дядей хорошо знаком, насколько я знаю. Вот и взялся помочь. И меня привлек, ибо мы по возрасту с вами…
– Откуда вы знаете мой возраст? Разве это прилично даже намекать женщине на такие вещи?
– Простите, – опешил Михаил Петрович, – я ведь ничего такого… Тем более вам нечего стесняться своих лет. Насколько я понимаю, вы еще того… Ведь вон же на вас значок ВЛКСМ.
– Ага, так я и знала. Значит вы свысока смотрите на то, что я слишком молода? Или вам не нравится, что кто-то с гордостью носит комсомольский значок? А, поняла. Возможно вы не являетесь членом партии, тогда, действительно, все понятно, – сказала Тася и стала оглядываться, как будто в таких ситуациях можно срочно подыскать какого-нибудь другого кавалера, с партбилетом, а этого так просто оставить.
– Нет, что вы, – с некоторой гордостью в голосе поспешил опровергнуть это подозрение Мишель. – Тут вы ошиблись. Как раз членом партии я и являюсь.
– Ах, ошиблась? Возможно, возможно… Хотя странно…. А вы, значит, считаете, что человек не имеет права ошибаться? Вы это хотите сказать? Иными словами хотите меня обвинить за ошибку и надейтесь, что я тотчас попрошу у вас прощения?
– Прощения? За что? Это как раз я прошу меня извинить. Виноват, ибо не совсем понял смысла ваших упреков, – произнес Мишель, стирая со лба появившуюся влагу.
– Не понимаете слов? Может быть дикция моя не совсем правильна? А может вы считаете меня недостаточно грамотной, косноязычной и вообще принимаете за невежу московскую? А вы, мол, петербуржские, столичные, мы, дескать, на голову выше какой-то там Москвы. Ах, вы же мне неотесанной можете помочь, не правда ли? Ведь я только учусь, иду на курс учиться. Что там мне надо было давеча вспомнить? Ах, да… Так вот, если вы истинный партиец, тогда, наверно, не откажите в любезности назвать номер паровоза, на котором Ленин въехал в ваш родной город, когда народ встречал его пальмовыми ветвями, а то я невежда что-то позабыла. Покорнейше прошу, напомните, будьте так любезны, а то мне скоро держать экзамен, нужно решительно вспомнить, ан нет, не вспоминается что-то.
– Я право… Я не припоминаю… Может чуть позже… Это слишком редко встречающийся, хотя и несомненно важный факт истории спасителя Владлена нашего, – пуще прежнего смутился Мишель. – Я не готов ответить вам… Позже… Мне бы надо…
– Нет уж, будьте покорны, мне сейчас, сию минуту понадобилось. В книгах я позже и сама сумею найти… А впрочем я вдруг вспомнила. А вы, ваше сиятельство, запомните этот номер на всю оставшуюся жизнь. И пусть вам будет неловко и совестно оттого что я, московская невежа, барышня-комсомолка должна вам, носителю партбилета, напомнить этот архи-важнейший факт из жизни спасителя нашего. Итак, запомните: номер сей Н2-293.
– С., с…. спасибо… Мне, честно, неловко. Но ведь в моем понимании это все же… То есть, я не то хотел сказать, простите…
Мишель готов был броситься наутек или попросту упасть тут же на пол. Он не знал, что нужно сказать. Но вот спасительно прозвенел первый звонок. Нужно было потихоньку направляться в ложу, а Тасе успеть еще зайти в дамскую комнату. Когда за ней закрылась дверь, Михаил Петрович вздохнул облегченно, походил взад-вперед и оглядел картины и фотографии, чтобы успокоиться. Затем от нечего делать заглянул в открытую дверь буфета. Зрители торопились, оставляли свои недоеденные пирожные и эклеры, бросали недопитые напитки на столах. Все устремились в зал. Мишель вдруг вздрогнул от неожиданности: за одним из столиков раскованно и в полуоборот сидел князь Адольф Шумаровский. Он отнюдь не спешил никуда, а шумно разговаривал с похожим на него тощим молодым человеком, тоже бородатым и длинноволосым. Оба были одеты явно не по-светски, как подавляющее большинство находящейся в здании паркетной знати. Неизвестный приятель к тому же был покрыт пятнами краски – его руки и платье. На столе стояло с полдюжины пива, стаканы и пустая бутылка из под лафита. Закусок – никаких. В пепельнице дымились окурки, рядом пестрела россыпь обгорелых и незажженных, но поломанных фосфорных спичек. Князь был возбужден, говорил о чем-то красноречиво и эмоционально, помогая себе руками. Плащ и красный шарф его небрежно свисали со стула, шляпа валялась тут же на полу. На нем была расстегнутая на груди черная толстовка распояской и синие американские панталоны, похожие на те, что Мишелю пришлось оставить дома, только уж больно заношенные и, как показалось Михаилу Петровичу, с неприличными прорехами на некоторых складках. Однако после первого знакомства с московской барышней князь показался Мишелю, самому себе на удивление, чуть ли не родным, и, более того, будто бы и не было между ними образа Софи. Впрочем, на князя пока и обижаться-то было не за что. По сию пору он был лишь пассивным соперником.
– Право это смешно, но сегодня мне везет на приятелей, – воскликнул князь, завидев Мишеля. – Звягинцев, да ты ли это, брат? Эк ведь, каналья! И каким же это вздором тебя сюда заманило вместо известного места, где тебя всегда по четвергам только и можно встретить…
– Я, Адольф Ильич, право, как бы случайно тут, по чужой надобности, – замялся Мишель, все еще стоя в дверях и слегка оглядываясь назад. Князь ему показался весьма странным. Ведет себя, будто он, Мишель, один из лучших его приятелей. Вроде и на ты не переходили. А ведь у Софи князь всегда был тих и застенчив. Какая-то искусственная эйфория сейчас в нем? Или все же нормальное анархичное поведение свободного художника? А там в присутствии Софи, напротив, тонкая игра – тихий, скромный, молчаливый, загадочный, скрытный, лишь малой частью выглядывающий из своей раковины, скрывающий какие-то неведомые тайны. Женщины от таких сходят с ума.
– А что ж это ты, дружочек мой, сборище-то у Софьюшки нашей нынче манкируешь? – продолжил Адольф Ильич. – Или поднадоело, иного хочется? Смотри, брат, пусто место свято не бывает. Кабы знал, что тебя там нет, понесся бы сам туда, а то найдутся ли достойные, вроде нас с тобой, за хозяйкой ухаживать?
– Так и сам я, признаться, удивлен – увидеть вас в этом, извиняюсь, неожиданном месте, а не там… Какими-то и вы судьбами…
– Ну я, скажем… Я тут за кулисами, к товарищу по малярному творчеству пришел с советами. Вот отдыхаем, перетрудились, значит. А туда, в зал, и не собираемся вовсе, нет охоты и особой надобности. Кроме того мы любители мест, где, как говорится, можно быть в расстегнутом жилете. И вообще у нас, брат, тут не только отдых, но и профсовещание. Серьезное мероприятие, что твое партзаседание. Правда, Иванов? – подмигнул он своему приятелю-художнику.
– Истинная правда, – подтвердил собутыльник, а для подкрепления своих слов приподнял стакан и отхлебнул из него пива, стараясь это делать как можно комичней.
– Ну, видишь? – продолжил князь. Расскажи-ка, братец Иванов, нашему Звягинцеву, еще раз тот курьезный анекдотец свой про то, как ты сюда попал на службу в такое вот престижное заведение. Сюда ведь нашего брата обычно и близко не подпускают. Тут вон фраки сплошные со смокингами да костюмы с искрой. Так вот, прелюбопытнейший анекдотец… Ну-с, Иванов, изволь, сделай одолжение…
– Повторяться-то нетути силы. Кому только не сказывал, – с усталым притворством махнул рукой приятель князя и тут же принялся за рассказ. – Люблю, я, други моя, свободу и о какой-либо службе-тяжбе и не помышлял никогда вовсе. Но вот в портмоне прорешка появилась, да уж больно надолго осталась проклятая, не желает затягиваться сама собой и все тут. И вообще, кушать-то иной раз так хочется, что думаю, лучше б уж ложка в руке, чем сухая кисть в кармане, да тарелка с кашей, заместо пустого холста. Ну и решился. Шел мимо вот этого самого заведения, увидал на стене щит паршиво нарисованный чей-то бездарной рукой, набрался с пуд смелости да еще полтора пуда наглости проглотил, ну и забрел сюда, прямиком попав к некому чиновнику высокого ранга прямо в его канцелярию. А он, видать, бывший военный, заштатный то есть нынче, седой такой, важный, с брюшком. Вицмундир с иголочки. Не то что наш брат с чахоточной наружностью да в лохмотьях. Сам не знаю, как я в кабинете его оказался, по какой случайности. Писарь, видать, по своей надобности пост свой привратный покинул, а я тут как тут. И вот стою пред их сверкающие злом очи, оробел вестимо, на ковер в ноги гляжу. Да, признаюсь, был я слегка под мухой за чей-то чужой счет. Уж не ты ли меня, князь, подпоил тогда? Нет, кажись это был Геннадиев. Но это ладно. А чиновник как заорет, мол кто таков, как посмел, кто позволил войти? Ну, я мямлю, ни жив ни мертв, ваше, мол, сиятельство, нет ли работы какой для голодного художника и тому подобный бред несу. А он еще пуще со мной, побагровел аж весь. Сейчас, вызову городового, кричит, он быстро тебя на свет ильичевый выведет, да еще такого пинка даст, что и трамвай не понадобится, улетишь куда надо. Фамилью мою потребовал. Ну, я врать не стал, говорю, мол, Ивановы мы. Тут он, услышав фамилие мое, вдруг побледнел, словно мелу объелся, да так и плюхнулся на свое место. Молчит, смотрит на меня. Ну, думаю, что ж это такого я сказал. А он ко всему прочему водички из графинчика себе налил ручкой дрожащей, выпил, чуть не разлив от дрожи-то. Вытер пот со лба платочком беленьким, коленкоровым, губки мокрые осушил им же и опять смотрит на меня. Я молчу, не знаю, что делать, бежать куда аль падать.
