– А мне что делать? Раздеваться там, в коридоре?

– Можете раздеться и здесь. Подглядывать я не буду.

– Вот этого-то я и боялся пуще всего.

– Ну, проваливайте.

Мартин вышел в коридор и стал смотреть, как проплывают мимо высокие белые дома-башни, торчащие там и сям среди пустырей. Было всего три часа ночи, а по улицам уже топали работяги, отмеривая до метро по два-три километра, чтобы не опоздать на работу и заступить в первую смену.

Он подумал, что дома строили на значительном расстоянии друг от друга преднамеренно, по плану, чтобы якобы сохранить природные ландшафты, но на деле цель была совсем иная. Дело в том, что, по замыслу, стоящие на расстоянии дома разделяют городские районы и не дают людям возможности объединиться. Таким образом, создается лишь пустое пространство – не заселенное живыми людьми, а пустыня с пешеходными тропками. Своеобразный Лос-Анджелес без автомашин.

Поезд прибавил ходу, участился перестук колес на стыках рельсов.

Алина постучала в стенку, но Мартин продолжал наблюдать за мелькающей за окном Россией. Кварталы многоэтажных домов как-то враз кончились, пошли кучно стоящие маленькие, одноэтажные – старые крестьянские избы. Когда-нибудь и их снесут, чтобы высвободить место для строительства современного жилья. Избы лепились по берегам небольших речушек с белыми гусями, уснувшими на тихой воде. В дымке летнего рассвета тепло от домиков струилось в воздухе, как от стада коров на заливных лугах.

В коридоре показалась проводница, державшаяся уверенно и строго, как и подобает хозяйке вагона.

– Мужчина, вам что-нибудь нужно? – спросила она, называя Мартина единственным неофициальным обращением, поскольку при Советской власти перестало существовать обращение «господин».

– Нет, спасибо. Я немного посмотрю на природу, а потом пойду посплю.

– Мужики вечно увиливают от своих обязанностей, – подковырнула проводница. – Мой муж, будь он жив, да если бы он уединился с такой девочкой, как, например, с этой, – она кивнула на купе Мартина, – да меня от одной только мысли об этом целую неделю мучила бы изжога. Она что же – ваша жена?

Женщина бесцеремонно лезла в чужие дела – это столь типично для русских женщин, всегда готовых перемывать косточки своим или чужим при первом же знакомстве. Но теперь он должен больше помалкивать.

– Она устала, – кратко сказал он, чтобы только отвязаться.

– Вы плохо знаете женщин. Какими глазами она на вас смотрит? А-а? – ответила она, слегка подталкивая Мартина к двери купе.

Он продолжал стоять у окна, пока она не скрылась в служебном купе, где стоял самовар и лежали всякие мелочи, необходимые в дороге, затем открыл дверь и вошел в купе. Алина выключила свет, но ранний рассвет уже пробивался в окно. Повернувшись спиной к постели, он начал раздеваться: повесил пиджак на вешалку на противоположной стенке, снял рубашку и галстук.

– О чем это она там вас расспрашивала? – спросила Алина, отвернувшись к стенке. – Вы должны следить за своей речью, а то люди поймут, что вы иностранец.

– Она не спрашивала, – объяснил Мартин, – она настоящая русская женщина – только советовала.

– И что же она насоветовала?

– Она сказала, что вы глядите на меня, как кошка на сало.

Он услышал, как она поворачивается лицом к нему.

– Как и все иностранцы, вы к тому же еще и врунишка! Недаром партия учит не доверять вам, – сказала она, но в голосе ее чувствовалась усмешка.

– Ей-богу, не вру, – побожился он и повернулся к ней лицом, чтобы она видела, как в подтверждение своих слон он крестится по православному обычаю.

Алина глядела из темноты с верхней полки и впрямь как кошка с лежанки на печке. Лицо ее находилось всего в нескольких дюймах от его лица и на одном с ним уровне, а глаза ее стали темнее темной ночи.

Мартин чуть наклонился вперед, положил руки на край полки и уперся в них подбородком.

– Она также обвинила меня в недостатке мужской галантности: как это я посмел оставить в купе такую девушку, как вы, одну-одинешеньку.

– Вы все же неисправимый иностранный лгунишка, – ответила Алина, а спустя минуту спросила:

– Что значит «девушка, как я»?

– Прекрасная и отважная, которая заставляет трепетать сердце мужчины.

– Теперь я вижу, почему нас предупреждали. Иностранный лгунишка с льстивым языком.

Он еще ближе подвинулся к ней и прикоснулся губами к ее губам. Это был даже не поцелуй, а лишь прикосновение, но она все же отпрянула назад – правда, всего чуть-чуть, но ее уже не достать. «Нет», – прошептала она. Не понятно, означал ли ее шепот, что все кончилось?

Он сел на нижнюю полку, снял брюки, положил их на столик у окна и, вытянувшись на полке, накрылся одеялом. Повсюду в России в поездах дальнего следования стелят такие одеяла – они состоят из пододеяльника – своеобразного конверта – и собственно одеяла, которое закладывается в этот конверт.

Белый пододеяльник был свежим и прохладным. Мартин смотрел, как за окном медленно рассветает. Спустя какое-то время он услышал Алинин голос с верхней полки: «Спокойной ночи, Бенджамин». Сперва он сомневался, сможет ли уснуть, но в конце концов сон сморил его.

Суббота, 3 июня 1989 года,

4 часа утра,

Новорязанская улица

Рассвет долго не мог пробиться сквозь окно в квартире Дмитрия. Стекло не мыли годами, лишь дождик изредка обмывал его. Грязные, наслоившиеся друг на друга узоры наводили на мрачные размышления: а пробьется ли вообще когда-нибудь сюда свет. К тому же окно выходило на серый грязный двор. Там была устроена игровая площадка для детей из окрестных домов, но поскольку двор был глубок и узок, то солнечный луч проникал сюда лишь в середине лета, а в остальное время года здесь было холодно и пусто.

Дмитрий налил себе еще сто граммов водки. Одному пить – интереса никакого, но никто в гости не приходил, поэтому уж лучше пить в одиночку, чем совсем не пить. Он резко поставил стакан на стол. Звук эхом откликнулся в прихожей. Через минуту эхо повторилось, и до него наконец дошло, что это вовсе не эхо: кто-то стучит в дверь.

Он прислушался, не повторится ли стук снова, а когда повторился, покатил тихонько и стал опять ждать стука. Снова застучали. Посчитав, что, должно быть, вернулась Алина, Дмитрий открыл дверь.

На площадке стояли двое мужчин, но не привычные ему «топтуны» из КГБ. Человек с усами на темном худощавом лице отрывисто спросил:

– А куда смылись твои друзья?

Дмитрий глянул на них и ответил с неподдельной печалью в голосе:

– Как всегда, растаяли в неизвестности. Здесь у меня не только искать нечего и некого, здесь и друзей-то ничто не удерживает, разве что воспоминания.

– Хватит дурака валять, – зарычал мужчина. – Тот американец и женщина – куда они умотали?

Дмитрий попытался захлопнуть дверь, но ему мешали, с двумя сладить не удавалось, и он просто крутился на своей тележке, пытаясь вывернуться из цепких рук державших его мужчин. Вращение на тележке да еще водочные пары сделали свое дело – его вырвало. Один из налетчиков ударом ноги захлопнул дверь.

– Тебе же, да и нам, будет легче, если скажешь, где они, – бросил он. – Особенно тебе.

Дмитрий попытался закричать, но человек с темным лицом зажал ему рот.

– Ты же афганец и наверняка слышал, что афганские моджахеды вытворяли с пленными русскими, – пригрозил он. – Ты знаешь, как это было, и должен подумать о себе. Ну, а теперь – согласен рассказать? Кинни головой в знак согласия.

Дмитрий кивнул, а когда мужчина убрал руку с его рта, он заорал как можно громче, призывая на помощь. Он еще не почувствовал первого удара, как в голове у него молнией пронеслась горькая мысль: ему всегда нравилось жить одному на самой верхотуре и ничего не знать и не слышать о соседях.