– Не переживай, я кое-что принесла.

Уголки губ приподнимаются.

– Молодец.

Поднос, полный привычной еды, пахнет старыми консервными банками. Я разрезаю неопознанное мясо на кусочки, распределяю по тарелке высохшие горошины, кладу холодное масло в бледную картошку, затем отстраняюсь и жду, пока Ба поест.

Она недовольно морщится, но продолжает есть.

– Когда там выходит твоя книга? – спрашивает она между делом.

Я стараюсь улыбаться.

– Боюсь, у меня никакая книга не выходит, Ба.

– Конечно, выходит. Та, про магазин.

Несмотря на мои усилия, в голове всплывает обложка дурацкого бестселлера. Его сюжет похож на роман, который я написала давным-давно, – осмеянный моим литературным кружком, похороненный в ящике стола. Ни к чему повторять мучения.

– Не-а, боюсь, она не готова к публикации. Может быть, однажды. – Я с усилием произношу пустые обещания, улыбаясь.

Ба медлит, держа вилку с горошком на полпути ко рту:

– Знаю, тебе тяжело, Келси, но никто не может помешать тебе рассказать свою историю. Кроме тебя самой.

Кажется, она всегда будет мои наставником.

Я решаю не спорить о том, что меня останавливает: долг и вина, нехватка таланта и времени, не поддающаяся описанию уязвимость.

– Наверное, ты права. Но сейчас самое главное для меня – магазин.

– Да, как там дела? Люди скоро придут запасаться чтением на лето, а?

Я прикусываю губу. Ба скорее провалится под землю, как все в «АвантаМед», чем позволит продать свой магазин. Но деньги с продажи ее дома, где я выросла, почти закончились, а уход в доме престарелых стоит невероятно дорого.

– Разумеется. Только, может, они закупаются на Amazon. Или скачивают книжки на телефон.

– Пфф. – Ненависть Ба к электронным книгам не знает границ. Она отталкивает побитую тарелку с остатками еды.

– Сейчас книжным сложно выйти в плюс, Ба. Много конкуренции в Интернете. И Каштановая улица уже не та, что прежде.

Самое близкое к правде, что я могу ей сказать. Затаив дыхание, я жду ответа.

– У нас ведь как-то устраивал автограф-сессию Фолкнер. Незадолго до смерти.

Ба опять в своем мире.

– Знаю.

Она берет мою ладонь своими слабыми пальцами.

– Но у тебя все еще есть сад, девочка моя. Твой особенный дар. Он всегда будет с тобой.

Снова.

– Что за сад, Ба?

Она смотрит на меня растерянно:

– Рядом с магазином, очевидно. Ты же знаешь.

Пустое место между музыкальным магазином «Ритм и чудо» и нашим книжным? Всю мою жизнь оно обнесено стеной. Я почти забыла, что это тоже часть книжного. Жаль, что оно с другой стороны от магазина – можно было бы продать его Блэкбёрну и, возможно, спасти наши финансы.

– Ты заботишься о нем. – Ба держит меня крепче. – Ты конечно же о нем заботишься.

– Ба, мы… можем его продать? – Может, кто-то рискнет построить рядом еще один магазин?

– Продать? – Она отпускает мою руку и садится на кровати прямо, затем начинает спускать ноги на пол.

– Подожди, ты куда? Дай мне подогнать коляску.

– Я собираюсь в магазин! Надо проверить… я… я… я не знаю, что ты там творишь!

– Нет, Ба, все нормально. Все хорошо, Ба. – Я стараюсь уложить ее обратно, одна рука на плече, вторая – на руке.

– Отпусти! Мне нужно на работу!

В комнату заглядывает проходившая мимо медсестра:

– У вас все в порядке?

– Нет! – кричит Ба в сторону двери. – Эта женщина не выпускает меня, а я опаздываю на работу!

Я встречаюсь глазами с медсестрой, безмолвно прося о помощи.

Вдвоем нам удается успокоить Ба и уложить в кровать, убрать поднос с ужином, укутать ее в пушистое розовое одеяло.

Медсестра смотрит на меня с укоризной.

– Нельзя ее волновать. Плохо дело, если она начнет бродить.

Я киваю. Мне говорили это тысячи раз.

Нас оставляют вдвоем. Ба часто моргает: после выбросов энергии, как это часто бывает, приходит сон.

Моя рука лежит на ее руке. Я борюсь с желанием сжать ее до боли крепко, но вместо этого вцепляюсь за раму кровати.

Когда мне было лет шесть, Ба купила мне шарик в виде головы панды в городском зоопарке. Некоторое время спустя я случайно выпустила нить, и в ту же секунду шарик взмыл в небо. Я следила за виражами черно-белой сферы, которая никогда-никогда не вернется, и в груди рождалось ощущение утраты – необратимой, непоправимой – мне казалось, я задохнусь. В какой-то степени это была потеря невинности. Первое столкновение с горем, понимание, что контроль – лишь иллюзия. Странно, но я сделала вид, что ничего не произошло, ведь мне не хотелось, чтобы Ба тратилась на замену. Однако я навсегда запомнила чувство беспомощности, не покидавшее меня, пока шарик уносился прочь.

Здесь, сейчас, держа старушку за руку и видя, как ее слезящиеся глаза осматривают комнату, я ощущаю, что тяжесть скорой потери не дает дышать. Если бы я могла схватить покрепче, может, у меня бы получилось ее удержать. Как и в шесть лет, я улыбаюсь и скрываю боль, чтобы Ба не увидела.

– Поспишь немного, Ба?

Она кивает: веки слипаются, губы разомкнуты.

– Чуть-чуть.

Приступы нерегулярные и непредсказуемые. Я не могу угадать, что приведет ее мозг в беспорядок. Одно я выучила – не говорить о продаже магазина. Теперь, кажется, можно добавить в список продажу участка рядом с ним – сада.

Однако наше положение все хуже, и скоро у меня не останется выбора. Со всех сторон магазин в опасности: начиная от неутомимой налоговой, как часы считающей дни просрочки, и до предательских интернет-магазинов. Еще и страшный монстр – отель Блэкбёрна, пожирающий магазинчики на Каштановой улице, из-за которого к нам почти перестали заходить покупатели. Я уже пропустила один платеж по кредиту на обучение, потому что после зарплаты Лизы денег почти не осталось.

Несмотря на все мои усилия, я не могу перестать думать о будущем, в котором у меня не будет ни книжного, ни дома, ни работы, и не будет Ба.

Ощущение пустоты. Шарик улетает в жестокое синее небо. Ничего не поделать.

Я поправляю одеяло у Ба на плечах, выключаю лампу на столе и на цыпочках выхожу из комнаты.

Я отказываюсь подводить Ба. Должен быть какой-то выход.

Кафе «Глазунья» кажется обустроенным в стиле ретро, но на самом деле все здесь – продукты своего времени. Внутренний дизайн – это артефакт давно минувших дней, здесь можно забыть, что фастфуд победил в битве за современность. Шахматная плитка на полу, хромированные барные стулья, обитые красным винилом, плексигласовая вращающаяся витрина со свежими пирогами – интерьер пропитан духом старой доброй Америки, ведь все мы, в сущности, рабы ностальгии.

В то же время заведует этим патриотическим заведением Анамария Ортиз, эмигрантка из Пуэрто-Рико во втором поколении. Она ставит музыку под стать своему наследию, добавляет в ламинированные меню тостонес и эмпанады[4] и раздает инструкции на кухне на смеси испанского и английского. В волосах у нее ни следа седины, несмотря на почтенный возраст. Она укладывает их в пучок и закалывает его карандашом, которым записывает заказы. Ее внук сидит за дальним концом стойки, склонившись над домашкой, а его мать, дочь Анамарии – Люсия, заведует кухней.

– Тебе точно больше ничего не хочется? – Анамария смотрит на меня черными глазами, прищурив бровь.

Я облокачиваюсь на стойку, в ожидании постукивая пальцами по пластиковому контейнеру.

– Да, просто хочу немножко себя порадовать. Блэкбёрн заходил.