Макс Прим сидел напротив нее, она заметила Райсшлингера в дальнем конце стола с какими-то офицерами СС. Когда он посмотрел на нее, она прочла в них такую ненависть, что сразу вспомнила Джо Еджа. Она уже успела нажить себе врага здесь.

Двое официантов в белых перчатках обнесли гостей вином, и она вспомнила, что Анн-Мари терпеть не могла красное вино, зато способна была выпить много белого, гораздо больше, чем Женевьева. Она про себя отметила, что это «Санкер», гордость винных подвалов тетушки, которые теперь, должно быть, подверглись заметному опустошению.

Райсшлингер громко смеялся, перекрывая общий разговор. Выражение лиц его собеседников указывало на то, что его не слишком любят.

Земке наклонился к ней:

— Надеюсь, у графини завтра настроение будет получше.

— Вы знаете ее нрав не хуже меня.

— Послезавтра маршал Роммель собственной персоной посетит нас. Мы, естественно, устраиваем для него прием и бал, и, если у графини вдруг случится одна из ее мигреней… — Он пожал плечами. — Это было бы большой неудачей.

— Я понимаю, генерал. — Женевьева похлопала его по руке. — Я сделаю все, что смогу.

— Я бы не смог приказать ей быть там. Правда, — добавил он смущенно, — я бы не решился на это. Вас не было здесь в тот день, когда мы с Примом прибыли сюда… Бог мой, какие баррикады она воздвигала! Помните, Прим?

— Я мгновенно влюбился в нее, — сказал полковник.

— Со многими мужчинами это случалось, — заметила Женевьева.

Она почувствовала, что его улыбка так возбуждает ее, что она не в состоянии смотреть в его проницательные голубые глаза. Сердце билось слишком быстро, у нее было странное чувство, что он видит ее насквозь. Генерал снова заговорил:

— В тот день, когда мы приехали, вы были в деревне, насколько я помню. Ваша тетка забаррикадировала двери и долго не пускала нас. Когда мы наконец получили разрешение войти, то заметили на стенах несколько выгоревших квадратов.

— А вы пытались проникнуть в подвалы?

Он с видимым удовольствием расхохотался и до конца ужина был в отличном расположении духа. А на Женевьеве начало сказываться напряжение, связанное с необходимостью играть свою роль, и она почувствовала, что напряжение это усиливается.

— Кофе подадут в гостиную, — объявил Земке.

Возникло минутное замешательство, потом все поднялись, и она вдруг почувствовала руку Прима на своем плече.

— Можно вас на пару слов?

Ей следовало избегать его, по крайней мере пока, и она ответила:

— Может, немного позже, — и пошла к генералу.

— Дорогая, — сказал он. — Я должен представить вам вашего соотечественника, служащего в бригаде СС Шарлеманя. Он прибыл к нам лишь на сегодняшний вечер с патрулями.

Офицер поклонился ей. Она отметила его звание по нашивкам на рукаве и трехцветному шеврону в тот момент, когда он подносил ее руку к губам для поцелуя, как это умеют только французы. Это был блондин с голубыми глазами, внушительный, больше похожий на немца, чем любой из присутствующих. Он представлял невероятный контраст с Максом Примом, стоявшим в нескольких футах от нее.

— Я восхищен, мадам, — произнес он, и Женевьева отметила про себя, насколько идет ему мундир, и подумала, что сделали бы маки с этим французом в форме СС, если бы поймали его.

Земке провел ее через комнату, и они вышли через сводчатую дверь на террасу.

— Здесь лучше, — сказал он. — Свежий воздух. Сигарету?

Закуривая, Женевьева спросила:

— Вы беспокоились о совещании. Оно настолько важно?

— Сам Роммель, дорогая моя. Вы понимаете, как это серьезно?

— Есть еще кое-что, — заметила Женевьева. — Вы не согласны с ними, теперь не согласны. Дело ведь в этом?

— Вы слишком все усложняете, — сказал он. — Мы будем говорить об обороне, и я уже знаю, что думают остальные.

Это был именно тот разговор, который ей хотелось завести.

— И вы не согласны?

— Да.

— Но это лишь предварительное решение, не так ли?

— Да, но основные выводы не изменятся… Если фюрер не примет внезапно другого решения.

— Боже, как у него все просто, — небрежно произнесла она.

— Мы проиграем войну. Она дотронулась до его руки:

— На вашем месте я не говорила бы этого слишком громко.

Он держал ее за руку, опустив глаза, явно думая о чем-то своем. Она не дразнила его больше, и это удивляло ее саму. Но он был добр и несчастен, и он ей нравился, что плохо укладывалось в схему. Послышались чьи-то шаги, и она отпрянула в сторону.

— Прошу простить меня за беспокойство, господин генерал, — сказал Макс Прим, — но звонят из Парижа.

Генерал тяжело кивнул.

— Я подойду. — Он поцеловал ей руку: — Спокойной ночи, моя дорогая. — И ушел в гостиную.

Макс Прим стоял рядом.

— Фрейлейн, — произнес он сухо.

Она увидела влажный блеск его глаз и прочла в них кое-что еще. Странно, но это был гнев.