— Никогда не говори «никогда»! — засмеялся Тимофей, когда она в очередной раз забилась под ним, вцепляясь зубами в его плечо, потому что краем сознания понимала, что они всего лишь в гостинице и здесь могут быть не такие уж толстые стены…

Они опять пили шампанское, и она вдруг поймала внимательный взгляд Тимофея, которым он смотрел на нее поверх бокала.

— А вот этого не надо! — покачал он головой.

— Чего — этого? — смешалась Марина; как всегда, у нее все написано на лице: и та нежность, с которой она думала о том, что он волшебным образом вдохнул жизнь в бесчувственную статую, и о том, что она готова сделать для него все, чтобы он тоже ощутил себя на вершине блаженства.

— Самопожертвования, — буркнул он. — Я боюсь этого фанатичного огня в глазах женщин.

— Чего же ты хочешь?

— Чтобы этот огонь шел не только из глаз, а из другого места…

Марина покраснела, а он усмехнулся:

— Мариш, я имел в виду душу, а ты?

— Хулиган! — прыснула она.

— А если серьезно, я хотел бы видеть тебя рядом с собой. Не впереди, не сзади, а именно рядом. В одной упряжке.

Было три часа ночи, но спать не хотелось. Марине казалось, что она вся выпита до дна, что больше она уже не сможет испытать этот взрыв, этот фейерверк желтых звезд, которые вспыхивали у нее перед зажмуренными глазами, чтобы потом просыпаться золотым же дождем.

Она бездумно лежала у Тимофея на плече, уже не стесняясь, не прячась от него, не в силах даже свести вместе ноги, когда в какой-то момент ей лениво подумалось: не слишком ли бесстыдна эта ее поза?

Теперь, после того, как Марина поверила в то, что она может чувствовать все то же, что и другие женщины, особенно страстные, ее даже потянуло на эксперименты.

Ей хотелось все испробовать, и при этом она прислушивалась к себе, невольно анализируя, что чувствует, как быстро заводится, и почему-то жалела своего мужа: неужели он не знает самого элементарного в отношениях мужчины и женщины? А она, Марина, сколько из-за него недополучила! Сколько времени упущено!

А впрочем, у него теперь есть другая женщина… Почему — теперь? Похоже, они у него всегда были. И наверное, они не позволяли так же грубо использовать их, как он делал это с Мариной. О, с ними ему приходилось трудиться, их ублажать, а жена — так, полигон для испытаний. В том смысле, что для нее особенно не нужно было стараться. Взял, использовал, и спи спокойно, дорогой товарищ…

Однако как быстро она всему училась. Тимофей оказался таким неутомимым, что она уставала от эмоций. Но ему понравилось ее «открывать», и он старался непременно довести ее до того самого бурного выплеска, что оказалось вовсе не так просто.

Зато она быстро научилась его обманывать, имитируя высшую точку близости, и в нужные минуты вскрикивать, таким образом давая себе возможность хоть чуть-чуть отдохнуть.

Прав был мудрец — все хорошо в меру. А Марина, как назло, опять оказалась в крайней точке. От нее требовали мгновенного перехода от фригидности к африканской страстности.

«Интересно, — подумала она, получив наконец короткую передышку, — а бывают мужчины, которые любят женщин нормально? Не требуя от них перенапряжения?»

Ну почему все у нее должно быть чересчур? Или это уже Марина, что называется, перебирает харчами?

Через три дня напряженных любовных отношений она стала с некоторой ностальгией вспоминать свой дом, где совсем недавно могла сутками спать, никем не тревожимая.

Марина поняла, что устала.

С Тимофеем она постоянно не высыпалась, а во все остальное время он доставал ее до печенок своим настойчивым вниманием. Таскал в валютные магазины и требовал, чтобы она выбирала все, что ей нравится. Он покупал ей все, на что неосторожно падал ее взгляд. В конце концов она стала напоминать себе некую птицу, которая от рождения бегала на воле, клевала что хотела и сколько могла, а потом ее поймали, посадили в загородку и стали кормить насильно. Так, что она с трудом могла дышать…

Конечно, она не имела в виду свою семейную жизнь, хотя даже в ней виделись теперь свои прелести. Грубый секс с Михаилом был хорош тем, что случался не часто.

Итак, Марина лежала без сна, а ее нечаянный возлюбленный наконец выдохся и спал на спине, слегка всхрапывая и хватая ее за плечи при попытке пошевелиться. Словно боялся, что она может от него убежать.

«Откуда у него столько денег? — думала Марина. — Может, Тимофей — какой-нибудь бизнесмен? С другой стороны, он так легко их тратит, будто и не заработал, а нашел где-нибудь на дороге…»

Почему она лежит и не может заснуть? Подумать только, даже во время перенесенного ею стресса — ухода дорогого и единственного мужа — она спала без задних ног… То есть сон этот, конечно, был ненормальный, даже, как говорят врачи, болезненный, но она спала. Теперь же в глубине души ее что-то царапало, что-то не давало смежить веки и закачаться на крылах Морфея, говоря образным языком. Что ее беспокоило?

Ага, вот это… Тогда, в самый первый день. А если точнее, в первую ночь они с Тимофеем решили искупаться в ночном море.

Охранник на выходе попытался их не выпустить, объясняя, что директор якобы запретил отдыхающим болтаться по ночам. Точнее, после двенадцати. Может, это была и инициатива самого охранника, ведь из-за них на своей смене он не мог как следует выспаться, а должен был то открывать перед ними двери, то закрывать…

Как бы то ни было, только что благодушно настроенный Тимофей, расслабленный и вальяжный, вдруг странным образом превратился в другого человека. Он схватил охранника за шиворот и что-то прошипел ему в самое ухо. Одно слово Марина, впрочем, услышала. Странное. Что-то вроде «Фреди». После этого охранник отступил в сторону и посмотрел на Тимофея чуть ли не с подобострастием. И стал лепетать:

— Конечно… Пожалуйста… В любое время…

— Что ты ему сказал? — поинтересовалась Марина: настроение у нее тогда было великолепное; она обожала своего любовника, для которого не было преградой никакое препятствие, который мог защитить ее от любой напасти. — Он даже про наказ директора забыл.

— Сказал, что отрежу ему яйца, если он впредь посмеет меня куда-то не выпускать или не впускать, — нехотя проговорил Тимофей.

Марину покоробила его грубость, но она тотчас услужливо оправдала его: мужчина разозлился, а в такие моменты они обычно не выбирают выражений. Ох уж эта ее привычка оправдывать неправых в ущерб собственным принципам. Она считала, что в присутствии женщины мужчина обязан проявлять сдержанность.

— А что такое «фреди»? — продолжала допытываться она, все еще в игривом настроении, ожидая, что ее возлюбленный сменит показную суровость на прежнее добродушие.

— Не что такое, а кто такой, — все еще хмуро поправил он. — Фреди — это мое погоняло.

— Погоняло?! — изумилась Марина.

— Кличка, значит.

— И ты хочешь сказать, что здешний охранник ее знает? Или вы вместе работали с ним… в кузнечном цехе?

Ну да, ведь именно так говорил Тимофей. Мол, потому он так громко и разговаривает. Она так подумала, но отчего-то уже тогда ей стало неуютно.

— Нигде мы с ним вместе не работали! — В голосе Тимофея прозвучало раздражение.

— Но тогда откуда он тебя знает? Разве ты не живешь в том далеком городе, про который говорил? Если я хоть что-то помню из географии, он отстоит от моря не на одну сотню километров…

— Ты думаешь, я обманул тебя? Но зачем? Сразу ведь обо всем не расскажешь. К тому же нам с тобой было не до разговоров, не так ли?

Но этот его шутливый тон с намеком на интимность прозвучал как-то зловеще, словно он опять хотел влезть в шкуру, которая подобно шагреневой коже вдруг съежилась и стала ему мала. Не натягивался на него прежний облик рубахи-парня. Тимофей и сам это чувствовал, оттого злился еще больше.

— Просто сюда мы приехали вместе с пацанами — нашему бригадиру исполнился полтинник…

— С пацанами — в смысле с кузнецами? — все еще старалась понять она.