Моя кровь разогрелась.

— Я сказал, заткнись, блядь.

Он поднял обе руки в знак капитуляции.

— Мне пора идти, — сказала Лирика, ее голос был не громче шепота.

Он смутил ее. Я собирался убить его.

Она начала уходить, но я схватил ее за локоть.

— Останься.

Она замерла. Ее дыхание сбилось. От моего прикосновения ее кожа покрылась мурашками.

— Да, останься, — сказал Лео. — Это действительно касается тебя.

Лирика посмотрела на меня с бурей эмоций, мелькающих в ее голубых глазах.

— Мне действительно нужно идти.

Я сделал это с ней. Я посеял в ней эту бурю.

Я уронил ее локоть, затем смотрел, как она уходит, прежде чем повернуться к Лео.

— Она не одна из твоих игрушек. Ты не имеешь права унижать ее. Понятно?

Уголок его рта приподнялся, а глаза сверкнули, как будто он стал посвящен в тайну, которую никто больше не знал. Возможно, так оно и было.

— Понятно.

ГЛАВА 23

Пришла официантка и предложила бутылочное пиво.

Лео взял одну с подноса и ухмыльнулся так, что она покраснела и чуть не врезалась в сидящего рядом человека.

Он засмеялся про себя. Самоуверенный ублюдок. Его улыбка сползла, и выражение лица стало серьезным.

— Кажется, мы зашли в тупик.

Номер, который Сэди дала Чендлеру, соединил нас со складом, который был не более чем диспетчерской службой, службой Uber для коммерческого использования. Они вызывали водителя, тот забирал фургон, высаживал его в указанном месте и оставлял ключи внутри. Кто-то другой забирал фургон оттуда и затем использовал его для перевозки девушек. Все было хорошо продумано, и, если бы не было так хреново, я бы гордился Сэди. Более трехсот человек довезли фургоны до этого места и высадили их. Нам потребовались недели, но мы связались с каждым из них. Все они отправили нас в одно и то же место — на грунтовую дорогу в Македонском лесу. У нас был парень, который сидел в конце дороги, наблюдал и ждал, когда кто-нибудь появится. Прошло почти две недели, но никто так и не появился.

— Время для плана Б, — я собирался увидеться с Уинстоном. Я ненавидел просить у него информацию. Это заставляло меня казаться слабым, как будто я не мог найти ее без его помощи. Сэди не оставила нам другого выбора.

— План Б?! Никто не сказал мне, что есть план Б. Какого хрена, чувак? Где был план Б две недели назад?

Я засунул руки в карманы и сжал челюсть.

Он вздохнул и поднял бровь.

— Делай свое дело, брат, — и затем он ушел, оставив меня одного.

В кабинете Уинстона не было ничего, что могло бы привести меня к девушкам, но там могло быть что-то, что я мог бы использовать. Документ или фотография — что-то, что я мог бы держать перед ним и поджечь, чтобы поиздеваться над ним.

Кто-то опередил меня. Дверь уже была открыта, и в коридор вплыли голоса. На мгновение я подумал, что это могла быть Сэди. Затем они заговорили снова.

— Я ему не доверяю, — это был Линкольн.

Какого черта он делал в кабинете Уинстона?

Я остановился, остановив свои шаги на мраморном полу, и встал прямо перед дверью.

— Почему? — Лирика. — Потому что он богат… — она сделала паузу после этого слова. — Могущественный, — еще одна пауза, и я представил, как она подходит ближе к тому месту, где он стоял, дразня его. — Красивый, — последнее слово прозвучало с легкой интонацией.

Раздался шум — шелест ткани и тяжелый лязг металла о дерево.

— Он хочет тебя трахнуть.

Если он говорил обо мне, я должен был отдать ему должное. Он был наблюдателен.

— Это уже не средняя школа, птичка. Ты не можешь играть в свои маленькие игры, чтобы заставить меня ревновать, — еще один удар.

Я знал, что он никогда не причинит ей вреда, но не мог не двинуться к проему и не проверить, чтобы убедиться.

Линкольн прижал Лирику к столу Уинстона. Его спина была обращена ко мне. Ее руки были на его шее, и она смотрела на него сверху. Ревность пронзила мою грудь при виде этого взгляда, хотя у меня не было никакого права ревновать. Вообще никакого права.

— Может, мне стоит отправить тебя обратно со следами моих зубов на шее? — он поднял руку и провел пальцами по верхушкам ее грудей. — Или сюда, — он дернул платье вниз, заставив ее вздохнуть. Она уронила руки и схватилась за край стола. Ее сиськи вывалились на атласную ткань, идеальные и полные, со светло-розовыми сосками.

— Линк… — ее слова оборвались стоном, когда он наклонился и укусил ее. Ее глаза были прикрыты, а щеки раскраснелись.

Черт.

Я должен был уйти, но, черт возьми, я был загипнотизирован.

— Ты моя, птичка. — Линкольн схватил ее за бедра и задрал платье до талии. — Это мое, — прорычал он. — Черт, посмотри на это.

Я хотел. Боже, как я хотел. Я представлял его, мягкий, розовый и набухший.

— Он такой, блядь, мокрый.

И это. Господи, и это.

Линкольн поднес руку к ее киске, касаясь того, чего я не мог.

— Это мое, — его голова двигалась, и я представлял, как он проводит языком по ее скользкому центру точно так же, как это сделал бы я.

Лирика откинула голову назад и закрыла глаза. Ее руки крепче ухватились за край стола. Ее ноги переместились на его плечи, открывая ее для него.

Линкольн рассмеялся, глубоко и низко. Его голова откинулась назад, чтобы посмотреть на нее.

— Тебе нравится быть моей, не так ли, птичка?

— Да, — вздохнула она, едва достаточно громко, чтобы я услышал.

Мой член был так зол. Такой твердый. Он упирался в мои брюки от желания высвободиться, от потребности трахаться. Дикий зверь пробудился после многих лет одиноких дней и беспокойных ночей, наблюдений без прикосновений, желаний без получения.

— Ты хочешь, чтобы я съел эту киску, детка? Трахал твою киску языком? Дразнить эту тугую попку? — голос Линкольна был низким и горловым.

— Боже, да, — ее спина выгнулась дугой, умоляя его о том, что он обещал.

Чееееерт.

Он засунул пальцы в ее идеальную, сладкую киску. Я знал, потому что был внутри нее. Я помнил, как ее тело отвечало на мой язык, на мои прикосновения.

Лирика подняла голову и открыла глаза.

И посмотрела прямо на меня.

Мне должно было быть стыдно.

Я ждал, что она скажет ему остановиться или покраснеет и отвернется. Я ждал чего угодно. Но она держала мой взгляд. Не отводила взгляд. Ее глаза были темными и дразнящими. Ее язык прошелся по нижней губе, затем она зажала его между зубами. Она целеустремленно покачивала бедрами, не сводя с меня глаз. Этот взгляд говорил обо всем — голод, жажда, нужда, прощение.

Это было наслаждение, агония и блаженство. И таким чертовски сильным, что я думал, он разделит меня на две части. Я не заслуживал этого взгляда. Но я украл его. Я вырвал его у него, как дьявол, которым я был, когда она выгнула спину и зарылась кончиками пальцев в его волосы.

— Да, блядь. Трахни мое лицо. Оседлай мои гребаные пальцы.

Это моя малышка. Бери, что хочешь. Владей этим, — сказал я ей глазами.

Она издала самый сладкий звук — нннннн. Затем:

— О, Боже, — ее бедра двигались быстрее. — Сильнее.

Рука Линкольна двигалась быстрее, сильнее, как она и просила. Комната наполнилась отчетливым звуком пальцев, трахающих влажную плоть, сосания и причмокивания. Тяжелым дыханием и стонами.

Ее дыхание стало поверхностным и прерывистым. Ее бедра приподнялись над столом, и я видел, как содрогается ее тело, как напрягаются мышцы шеи, как руки тянутся к чему-нибудь, за что можно ухватиться. Она была близка, так близка к тому, чтобы разорваться. Ради него. Ради меня. Ради нас.

— Кончай за мной.

Кончай за мной.

Не сводя с нее глаз, я сжал челюсти и кивнул ей. А потом она развалилась… с моим гребаным именем на губах.