Поговорили мы. Рассказали мне, как Серафима привезла нас в Зареченку, как тащили меня в дом тяжелого такого, да как из меня она кусок пули доставала. Оно оказалось в меня пулей стреляли. Пуля прошла шкуру, да вдоль ребер. На вылет прошла. Только кусочек ее в ребрах застрял. У нее форма была такая, особая. Будто она, пуля эта — в теле раскрываться должна. Тогда наглухо кладет. Свезло мне! Пуля видать некачественная оказалась. Плохо ее из свинца отлили. И не раскрылась во мне-то! Отскочил от нее кусочек и застрял. Потому крови много так вытекло из меня. Рана не закрывалась. Серафима всю ночь надо мной провозилась. Оперировала! Она же врач. Дядька Вий ей помогал. Нож свой принес. Острый, как бритва! Да меня помогал с боку, на бок чуть поворачивать, чтобы Серафиме удобно работать было. Еще волчка он успокаивал. Выл волчок под окнами, да метался. Все, в хату рвался ко мне! Серафима не пускала. Говорила: «Не следует зверю тут быть, когда рана раскрытая. Заразу может принести. Хоть и друг, да стерильно все должно быть! Не в обиду ему». Серафима — она такая. Чтобы все чин-по чину было! Она сама до утра на ногах. Кусочек пули тот искала, да доставала. Он в сторону ушел от основного ранения. Долго возилась! А затем все это время коло меня сидела. Следила. Цельный день, и ночь, пока я в беспамятстве валялся. Жонку мою, в край загоняла. То за травами, то за лекарствами, искать какие есть у кого! Спасла меня Серафима в общем. Спасибо ей сердешное! Если бы не она — все, пиши пропало... Жонка тогда фыркала, что в нашей хате, да другая баба командует! Только ей дядька Вий укорот давал. Как может давал: кулак к носу и порядок. И дядьке Вию спасибо конечно! Поблагодарил их всех я. А Серафиму — особенно!
Долго мы еще сидели-разговаривали. Рассказал я им, чего в городе твориться, да как я там и волчок со мной. Как очнулся я в яйце том окаянном, да как выбрался из него. Про то, что внутри яйца еще хобот, что внутрь залезаит и маленькое яичко в тебя закладывает. Как едва его в меня не засунули. Успел я вырваться! Рассказал, как выяснил, что в грибе сижу. И про то, что грибы эти огромные, всюду там. Про медузу рассказал. Про щупальца рассказал, которыми она город рушила. Про то, как волчка вызволил. И про мужика того, что следом вылупился. Только видать яичко успели в него положить! Как из него гадина мелкая вылупилась, из живота его. Жуть! Потом, как бежали мы с волчком по городу, от щупалец медузы спасалися. Про трупы в подвале и херы те, что с лапками. Слушали меня все, внимательно. Особенно дядька Вий слушал! Все, все просил рассказать, да подробно! Ну я и рассказывал. Про ночь в подсобке рассказал. Про холод ночной, да про стрельбу за окном. Еще рассказал про щупальце, что через окно к нам залазило. Как выбирались утром, да по городу бродили. Про гадин взрослых рассказал. Как первую встретили, да как морду ей набил. Еще как по квартирам ходили, припасы искали. И про паутину черную. Как кувалду нашел.
Еще про Ивана рассказал. Про драку большую на площади. Про то, как Иван помер, да Урал нам достался. Похоронил как его. Еще про удостоверение его вспомнил! Нашел штаны свои. Вынул. Показал дядьке Вию. Кровью моей оно чутка испачкалось, да ничего, основное-то видать! Оказалось, знает он его! Они с ним еще в армии познакомились. Только он в «инженерных» войсках служил, а дядька — в «биологических». Они, когда в части одной были, недалеко от Горного. Это город, тот, что на севере. Так вот, они когда в части той службу проходили, так там и познакомились. Дружба там и завязалось у них. Ну, не то, чтобы дружба крепкая, а так — приятельствовали. Водку вместе пили, да общались. Помогали друг другу если надо было. Выручали. Такое.
Еще год они там были, а потом Иван уволился. Их войска тожить расформировывали. Иван вернулся в Славный. А Вий, еще полгода прослужил, да тоже — на расформирование. Поехал дядька тогда в Славный. Там офицерам должности в милиции давали. Вот и устроился. С Иваном дружбу водить продолжили. А потом дядька под распределение попал. Его в Горное и отправили. Разорвалась ниточка с другом тогда. Вий писал, писал письма другу, дык не было ответа. Иль не доходили те письма, иль адрес Иван сменил, иль еще чего, только не было связи с другом! А потом, дядьку сюда определили, в Зареченку — участковым. Так он сюда и приехал. А про Ивана — не слуху. Собирался к нему поехать, да все никак. То хлопоты, то работа... Так и позабылась старая дружба. А теперь вот оно как! Расстроился Вий, что друга вот так не стало. Даже слезу пустил маленько. Ностальгия у него добрая говорит! Славные времена были. Вот так.
Выпил дядька Вий стакан полнехонький. За упокой Ивана, да за судьбу его такую. Я же про жену его тоже сказал, что осьминог тот сожрал. Выпил, да еще налил. А я не стал. Серафима же тут, как тут! А жена моя снова шипеть: — Баба новая тут, объявилася, да командует! Хозяйка выискалась... — и гнать ее из хаты собралась. — Сделала дело, и вали от сюда! Не твоя хата!
Не стерпел я отношение такое. — Помолчи! — говорю. — Какое, твое право на людей так говорить?
Злая она сделалась в край. Ненависть у нее в глазах, да слова некультурные. На Серафиму, да на Степана. Говорит, мол собираю всякую шушеру бездомную! Да выродков всяких ее волоку! Это она на Степана так... Да на меня, мол — дурень. Недотепа! Да тупой, что денег не могу заработать. И еще много чего про меня шипела, да вроде уйти от меня давно собиралася, только не ушла. Жалко ей меня видите-ли! Встал я тогда. Взял жену за руку. Вывел ее из хаты во двор. Да за хату ее завел. С глаз. Схватил ее за плечи, да приподнял над землей. Тапочки с нее упали. Сдавил я ей плечи, да тряхнул хорошенько! — Ты! — говорю. — Рот то свой прикрой! Язык свой бабский прикуси! Можешь на меня вонять да пилить, когда одни мы с тобой. А при людях, не потерплю я этого! Неуважение это. И ко мне, и к гостям нашим. Да и не твои это гости, и хата — не твоя! Мои гости. Я их спас от смерти и мне за них отвечать! Коли тебе они поперек, — дык сама вали прочь! Куда хошь вали! Собиралася же. Или рот свой поганый закрой! Ясно тебе?!
Вырвалось у меня. Год за годом копилось, а теперь взорвалось. Не сдержал я в себе. Все ей сказал! Молчит жена. Только глазами по сторонам зыркает. Видать думает, мож помощь ей кто окажет? Спасет-отобьет от мужика — тирана такого! Дык, кто?! Нахрен она никому не нужная. Знают ее все. Языкатая, да безрукая. Ни хлеба испечь не может, ни одежу пошить. В хате грязно, да не стирано, не белено. Все тяп-ляп! Не баба — сувенир. Тьфу! Только мне такая видать и нужна. Я же решил ее в жены взять. Вот и держу свой выбор и решение! Не с таких я, чтобы отказываться от того, что сам решил... И дураков, чтобы со мной связываться — тожить нет! Да и кто полезет в дела семейные, чужие?.. То-то же!
Опустил ее на ноги, да пошел в дом. Она на улице осталася. Ну, пусть проветрится. Мозги свои остудит! Мож соображение включится у нее, что от меня все зависит тут...
Вернулся я в дом. Посидели еще. Чай пили. Успокоились все. Жена вернулась. Тихонечко вела себя. На стол добавила. Чай на печку поставила, чтобы свеженький. В кастрюле поставила. Нету у меня самовара! Все я о самоваре мечтал... Чтобы большой, красивы, латунный такой, желтый, да блестящий. С крантиком! Нету его у меня. И купить не знаю где. В магазине такого сроду не бывало, а люди не продают. Кто-ж такое сокровище продавать-то будет! Жонка села с нами за стол. Перед Серафимой извинилася. Да спохватилась, поднялась, Степке кушать поставила. И волчку вынесла. Вернулась. Снова села с нами. Суетится все, да на меня украдкой поглядывает! Ну-ну...
Посидели мы еще. Дорассказывал я свою историю. Про осьминога того подробно все рассказал. Как бегает он на щупальцах своих, да по зданиям ползает. И что щупальцы у него разные. Одними ходит, а другими хватает все! И как из города с боем вырывались рассказал. И про то, как медуза та изменилась. Уменьшилась вширь, шибко уменьшилась, да ввысь растянулась! На крышу здания горкома опустилась. Яйца спод себя свесила на щупальцах, словно виноградины висят у нее! Вот так. Не забыл и это я рассказать!
