А мамане своей, я верил! Даже когда узнал, что в космос уже лет сто, как никто не летаит. Как последняя война началась, так летать и перестали. Все ракеты тогда в другое переделали. Шоб не в космос, а врагам на головы летело. Ядрены заряды рвать! Так и рвали поначалу. А потом оно взад полетело. Да еще пуще нашего! Кто ж подумать то мог, что и у врагов тех, окаянных, таки-ж ракеты найдутся? Ото-ж... Военный просчет вышел. Помню маманька рассказывала, а ей до этого, ее маманька: что генералов тех, просрамившихся — вешали. Почти всех перевешали. А кинулись новых назначать, дык нетуть никого! Таки-ж пьяньдылыги сидят на казенных харчах, жрут в три горла, да пьют в пять глоток, а как стратегию какую придумать, чтоб и врагов извести, и народ свой сберечь, — так хер! Привыкли кучу народу в атаки гонять. Только не было тех куч уже. Поди и трети народу не набралось... Махнули, плюнули и назначили тех, кто под руку подвернулся. Не успели они покомандовать. После ядреного, еще чем-то жахнули. Да так жахнули, что и войне тогда враз конец! Радовались вроде поначалу. Ну да не было счастья, дык несчастье помогло! Войны нет. Мир! Ага... Люди умирать стали кругом. И тут, и там. И везде. Видать шибко ядреным чем-то жахнули! А опосля детишки больными, да невдалыми родиться начали. С уродствами. Да не жильцы почти все. Только к третьему поколению выровнялось. Но появились и другие люди. Совсем не такие, как все! С особенностями всякими. Как дядька Вий! И до сих пор такие родятся. И я такой народился. Таки дела...

А маме, я верил. Чтобы ни было, все равно верил! И очень хотел, чтобы она это знала и от этого стала еще хоть чуточку счастливее! Одна она у меня была родненькая. А я у нее. Вся наша семья. И больше никого. Вот так.

Ну, лежать и мысли думать-то оно хорошо, только надо на ноги подниматься! Не дело так, живому человеку на земле валяться. Гляди, не ровен час и почки простужу! Иль та зараза, что норовила в меня залезть с тыльного хода, вылезет поглядеть, где же это объект ее желаний подевался? Не-не-не! Не мое это, не готов я к таким мероприятиям! Чай, не на Первомай по селу ходить и в окна людям тарабанить, да поздравлять, шоб налили сто грамм. Тут целый интим, да без моего согласия! Тьфу...

Встал. Подтянулся. А не земля, это вовсе! Тоже шкура. Мягкая, а как буцанешь, подрагивает, ухает... И вокруг, будто комната, — не комната, а полусфера и все стены из такого-же. Шкура, вены, жилы... Все пульсирует, подрагивает, живет! И не одно такое яйцо, из которого я вылез. Много их! По среди комнаты-полусферы огромадный столб, из кожи и с венами, как хер. И яйцами весь унизан. Одни лопнутые и пусто в них, висят просто, шкуру свесив. А другие — полнехоньки! Шевелятся, тоже ухают... Мамочка... Где это я?! Подсказал бы кто! Да у кого же спросишь! У столба? Или в яйца спрашивать? Не культурно это...

Решил осмотреться. Вдруг, чего полезного увижу? Прошелся вокруг столба. Со всех сторон яйца эти. Ничего нового! Оглядел потолок. Стены сходятся в купол. Купол держится на хере. Ни окон, ни дверей. Все из шкуры, да вен. Все шевелится, пульсирует и тоже живет... Прошел вдоль стен. Вот тут повезло немного больше! Между двух жирнющих вен, нашел все-таки щелочку! По свежему ветерку нашел. Вроде бы как с улицы тянет! Засунул туда глаз свой и обомлел...

В городе я почему-то оказался. Что от моей деревушки верст сорок будет. А как? Засыпал-то помню — дома! В постелюшке, с женой. С любимушкой своей. Чин-по чину... А сейчас в городе. Почти в его центре. Вон видно даже «Горком Партии»! Там наши вожди завсегда заседали. Здание пирамидкой построено. Чтобы чем выше чин — тем меньше там народу всякого, прохожего должно быть. Чтоб не мешались под ногами, не мельтешили перед глазами. Не отвлекали думу думать. О нас. О народе родном! Такая вот система. А сейчас оно без вершинки. Рухнула его верхушка «власти». Стоит с огрызком. Будто откусил кто. И побито все здорово. А дальше не видать ничего. В дымке все. Туман такой серый, плотный... И дырка маловата. Надо бы по-ширше!

Ну, ломать — дело не хитрое. Просунул пальцы, распер, поднатужился... Крепкая зараза. Еще шибче поднатужился... Лопнула! Аккурат — голову просунуть. Ну я и сунул морду-то свою. Батюшки! Городу хана. Руины... Почти все разбито! И дома щербатые и дороги дырявые и мост, тот, что в прошлые дни реку перепрыгивал, и тот пополам... Беда-беда! А я где?.. А я, навроде как, над землей вишу. Высоко! Метров двадцать. Не, не прям, чтоб просто так, мой теремок-то, купол этот окаянный, в небе зависший. А на — ножке. Длинной такой, до земли и изогнутой чутка. Гладенькой. Будто в грибе я сижу. Поганке. В самой ее маковке. И вокруг такие-же еще есть. Пять штук насчитал! А это что?! Какие-то длиннючие щупальца прямо с неба свисают. Да не просто так! Шевелятся. Двигаются. Шебуршат по земле. Будто рисуют там чего-то. А что именно делают — не видать. Далеко и туман. А откуда растут? Задрал я бестолковку свою. Мать чесная... Медуза надо мной висит. Огроменная! Даже не только чтоб надо мной. Над всем городом висит! Под облаками. Серая. Из кожи вся. Живая и шевелится вся. И чешуя на ней такая играет, поблескивает. И бахрома под ней. Красным светится. Даже навроде и красиво должно быть, ток страшно мне от этой красоты... И урчит она эта медуза, да так, что с неба гром гремит. Будто кит воет, только низко так, протяжно. Жутко... Убрал я морду оттуда. С улицы. Страшно стало! Апокалипсец видать пришел. Полный!

Сел на жопу. Сижу. Делать-то, чего?

Вот сижу я в грибе этом и думаю. Как выбираться-то? И дальше делать чего? Цельный город под медузой этой. И дальше она висит. Куда глаза глядят — висит! И порушила все. И дальше продолжает рушить! И что там за городом? А в деревне моей чего? А вылазить от сюда как? Сил хватило только шкуру проковырять, чтоб морду высунуть. А дальше никак! Крепкая зараза... Задумался вконец. Даже нервничать начал! А когда нервничаю, чесаться все начинает. Прям зудит! Ноги чешутся, сзади чешется. И спереди чешется. Особенно там, где пупок. И ниже. Нервное... А как почешу, так оно у меня там и сторчать начинает! И сторчит прям колом. Некультурно оно так! Как люди увидят такое, так что скажут? Вроде бы как сам с собою играюся. Дык, не играюся же! А оно сторчит. Стыдно прям, хоть сквозь землю... Было такое уже со мной! Когда я у дядьки Вия жил. Тогда я уже совсем подрос! Помню, послал тогда меня дядька в лес, за дровами. Я и пошел. Благо хата наша на отшибе стояла. Аккурат у кромки леса. Почти на опушке! Прошелся через огород, вышел на опушку, — дерева стоят, плотно так, много, на ветру раскачиваются, поскрипывают. Солнышко едва крон касается. Морду щекочет, да пригревает меня всего. Хорошо! Постоял, погрелся на солнышке, и дальше айда.

Зашел в лес, иду. Тенек, да легкий ветерок среди дерев ходит. Листьями шелестит. Птичка кака вскрикнет, иль зверь гукнет. Так мирно, спокойно! Красота! Вышел на первую поляну. Огляделся. Нету-ть ни хвороста, ни валежника. Дальше пошел. Знаю я тут все. Еще поляны есть! Да и не одна! Вторая поляна больше порадовала. Несколько сосен валяется, березы, да пара дубков. Видать совсем остарились и попадали. Дрова стало быть есть, и надо собирать. Ну, дело то не хитрое! Схватил березку и поволок. Посеред поляны положил. Еще одну туда. И сосенки. И дубок. Гляжу, уже целая охапка собралася. Большая! Стало быть, работа сделана и можно увязывать. Достал веревку, что с собой из дому принес. Увязывать принялся. Дык, коротка веревка та! Уж очень много бревен накопилося. А выбрасывать — расточительство это! Пошел домой взад, еще за веревкой. Взял парочку, чтоб наверняка! Быстро обернулся. Гляжу, а на опушке, где дрова сложил, телега и конь. А рядом мужичок какой-то мои бревна тягает. К коню привязал и в телегу затаскивает! Ну, я подошел. Культурно так обратился к мужичку этому! Говорю: — Слышь, мужик! Ты энто брось. Не твои это дрова! — А он тягает себе молча. Дажить не глянул! Ну меня чет прям взяло. Даже немножко злой я стал. Говорю: — Ты, мил человек, это брось! Не твои дрова! — Дык, он мне шиш! Прямо к носу моему! Вот какой некультурный! Говорит: — Пшол вон малявка! — Мол, кто первый нашел, того и дрова! И тягает. А сам, аж взмок ужо. Говорю ему: — Ты! Вишь, увязано было! И веревка моя! — а сам свою веревку гляжу, ту, которой прихватил охапку, да не хватило ее. Ан, — нету веревки той! Она у мужичка этого уже на поясе приторочена! Так мне нехорошо сделалось... Осерчал я! Где же это видано, чтоб честных людей, средь бела дня вот так обманывать! Так я этого дяденьку ухватил за шиворот, поднял, дал щелбана ему и в телегу его — мордой! Да так, что мужик тот в кузов, да жопой к верху! А я коню по крупу, ладошкой шлеп! Взревел коняра, дыбки стал, и ходу со всех копыт! А телега следом, да как лягушка по кочкам! Мужичок тот в кузове, словно попрыгун кувыркается. И не разобрать, где чо. Жопа-голова-жопа-голова. Так и поскакал. Только я его и видел! Выдохнул я, успокоившись. Стало быть, справедливость налажена и можно дальше мне работать! Собрал бревна, увязал крепко и на плечи их. Так и домой понес. А как принес, сложил аккуратно. Коло сарая. Чтоб потом распилить, да наколоть и в поленницу их определять.