— Это Беллами и Тайер. — Я машу ей рукой. — Они только вчера приехали из Чикаго.

— Ну, добро пожаловать, девочки! Вы пришли за коктейлем Мальтезер?

— Вы же знаете. Мы можем их угостить? — Она поворачивается ко мне. — Я подумала, что мы могли бы пойти выпить их у пруда?

— Звучит здорово.

— Еще бы. Я положу сверху взбитые сливки в качестве небольшого приветственного угощения. — Она говорит, подмигивая, и исчезает на кухне.

Через десять минут она появляется снова, неся две высокие чашки, увенчанные примерно пятью дюймами взбитых сливок и шоколада.

— Вау, спасибо. Они выглядят так вкусно. — И я не вру. Эти молочные коктейли выглядят так, будто они могли бы в одиночку обеспечить мир во всем мире, если бы их поставили на стол во время дипломатических переговоров.

Пока Сикстайн расплачивается, я приношу первые два коктейля Нере и Тайер, которые болтали на улице, наслаждаясь великолепным днем.

— Ни хрена себе! — Говорит Тайер, беря чашку, которую я протягиваю ей. — Она не преувеличивала насчет желанных взбитых сливок.

— Лично для меня это лучшее приветствие, которое я когда-либо получала. Прости, Нера, но я уже знаю, что, даже не попробовав его, он затмит вечер пива и пиццы.

— Я знала, что мне следовало достать шампанское и икру.

Я смеюсь.

— Подожди, я принесу два других.

Вернувшись в дом, я обнаружила, что Сикс кладет бумажник обратно в сумочку, пока она берет одну из двух чашек.

— Готова?

— Конечно.

Я беру вторую чашку и иду к выходу, первой проходя через дверь.

И тут случается трагедия.

Я вижу, как дверь распахивается, словно в режиме слоу-мо, не в силах что-либо сделать, чтобы остановить ее.

Механизм закрывания входной двери либо сломан, либо отсутствует устройство, которое замедляет скорость закрывания двери, что я заметила, когда едва не столкнулась с дверью, когда выходила из ресторана в первый раз.

Я прохожу через дверь первой, держа ее открытой для Сикстайн, которая протягивает руку, чтобы открыть себе дорогу, проходя вперед. В это же время троица мужчин подходит к двери и фактически преграждает мне путь. Я замедляю шаг, чтобы не столкнуться с тем из них, что посередине, и тут же Сикс врезается в меня, когда я резко останавливаюсь. Мне удается сохранить равновесие, пока дверь, которую Сикс отпустила несколькими мгновениями ранее, не врезается в нее, заставляя ее споткнуться об меня, а меня — сделать пару шагов вперед.

Я с ужасом смотрю, как моя чашка, до краев наполненная знаменитым коктейлем Мальтезер и увенчанная самой щедрой в мире порцией взбитых сливок, летит навстречу твердому телу, стоящему сейчас передо мной.

Чашка каким-то образом все еще в моей руке, но весь напиток попал на его рубашку, стекая по его груди струйками шоколада и сливок.

— О, Боже! — Говорю я в ужасе.

На мгновение я ничего не говорю, глядя на происходящую передо мной катастрофу. И я не единственная.

Мужчина никак не отреагировал.

Он стоит, словно застыв во времени, его тело находится в том же положении, в котором он был, когда в него попал молочный коктейль — обе руки в карманах, одна из ног все еще частично согнута из-за того, что его остановили на середине шага.

Его лицо наклонено вниз, оценивая беспорядок на рубашке и закрывая его черты от моего взгляда. Все, на чем я могу сосредоточиться, это его темно-каштановые волосы; они густые и блестящие, и мне сразу же хочется провести по ним пальцами и проверить, такие ли они мягкие, как кажутся.

Какого черта?

Он все еще не двигается, и это неестественная неподвижность в нем. Это необъяснимо, но в нем должно быть больше движения. Его мышцы должны дергаться, его равновесие должно начать сдавать, его пульс должен стучать в венах, его грудь должна двигаться вверх и вниз в ровном ритме.

Или в ярости, как у меня сейчас.

Вдох, выдох. Вдох, выдох.

Черт, легкий ветерок в воздухе должен ласкать его волосы и перебирать локоны.

Но этого совсем не заметно, его неподвижность делает его почти статуей. Как будто даже стихии знают, что нужно держаться подальше.

Отсутствие реакции позволяет мне быстро осмотреть те его части, которые я могу рассмотреть.

Его плечи напряжены под рубашкой, натянутой вокруг груди, из-за жесткости верхней части тела. Короткие рукава рубашки позволяют мне видеть мускулистые мышцы его рук, почти полностью покрытых великолепными татуировками. Мне хочется провести пальцами по его рукам, исследуя их одну за другой, пока он рассказывает о том, что за ними скрывается. Со своего места я могу разглядеть широкого дракона в японском стиле, обвивающего верхнюю половину его правой руки, над целым рядом татуировок поменьше. Я вижу розы, фигуры из греческой мифологии, кинжал, слова «memento mori», череп. Его левая рука менее татуирована, на ней видны золотистая кожа и вены, ведущие к сжатым кулакам.

Его тело говорит о часах, проведенных в тренажерном зале, хотя он не слишком громоздкий. И он высокий. Даже наклонив голову, он возвышается надо мной.

— Мне очень жаль.

Звук моего голоса, кажется, нарушает транс, в котором он находится, его неподвижность разбивается, как стекло у наших ног. Он медленно поднимает голову, и я впервые вижу его лицо.

Он прекрасен.

Золотистая кожа его рук переходит в точеное лицо, ничем не тронутое, кроме заживающего пореза на носу, который только усиливает опасные вибрации, исходящие от него. Если бы меня спросили, я бы сказала, что он ближневосточного происхождения.

Его нижняя губа немного больше верхней, и у него самые густые и длинные ресницы, которые я когда-либо видела. Они расположены под густыми бровями и обрамляют пару темно-зеленых глаз.

У меня перехватывает дыхание, когда наши взгляды сталкиваются, потому что выражение его глаз — полная противоположность прежней неподвижности в его теле.

Они стреляют чистым ядом в мою сторону.

Взгляд такой откровенной враждебности, что сила его взгляда почти отбрасывает меня назад.

Он выглядит разъяренным.

— Заткнись, блять. — Рычит он, хватает чашку в моей руке и швыряет ее в стену позади меня.

4

Чашка с грохотом ударяется о стену, и она реагирует на это приятным вздрагиванием.

Я не знаю, кто она.

Не то чтобы мне было наплевать на всех остальных студентов, но я знаю, кто ходит в АКК. Я должен одобрить каждого из них, прежде чем они будут официально приняты.

И я точно знаю, что я ее не утверждал.

— Прости? — Спрашивает она, неуверенно нахмурив лицо.

Американка.

Мое лицо опускается, а глаза темнеют от ее акцента. Ярость, которую я старался держать под строгим контролем, вырывается из меня.

— Ты еще и тупая, помимо того, что неуклюжая, блять? — Яростно спрашиваю я. — Я сказал тебе заткнуться, пока я решаю, что с тобой делать.

На этот раз ее реакция — не нерешительная.

В ее глазах вспыхивает гнев, и она скрещивает руки на груди.

— И кто ты, твою мать, такой, чтобы разговаривать со мной в таком тоне? — Гневно требует она.

Моя рука вырывается и хватает ее за шею, мои пальцы крепко обхватывают ее горло.

Кем бы ни была эта девушка, я собираюсь преподать ей урок, как уважать главных.

Она замирает в моей хватке, ее глаза открываются в страхе. Ее руки поднимаются, чтобы схватить мои и попытаться оторвать мои пальцы от себя.

Ее руки толкают и тянут, пытаясь ослабить мою хватку. Ее страх ощутимо витает в воздухе, и это чертовски пьянит.

— Роуг. — Сикстайн говорит нерешительно, дрожь наполняет ее голос, когда она подходит ко мне, как человек подходит к опасному животному.

В глазах девушки быстро мелькает осознание, и я внутренне ухмыляюсь.

Она слышала обо мне.

Эта мысль посылает разряд похоти прямо к моему члену.