То есть, не совсем остался, конечно, но иногда заходил… Погреться.
А как хорошо все начиналось!
Осень. Монастырь. Сад. Яблоки. Стайка паломниц. Одна спрашивает:
– Батюшка! А можно мне одно яблоко сорвать?
Батюшка отвечает отрицательно:
– Одна уже сорвала!
«Монастырские» вокруг улыбаются. Не без злорадства. Им нравится. Похоже, «крылатые» батюшкины слова будут повторять и пересказывать…
Молодому «труднику» грустно это слышать. Грустно и стыдно. Он даже смотрит в сторону.
Потому что он, хотя еще и относительно молодой, но, грех сказать, трудного и всякого жизненного опыта у него больше, чем у этого остроумного батюшки …
Стыдно ему это слышать… За батюшку стыдно…
А как хорошо все начиналось!
А теперь… Увы… Увы…
А что теперь?.. Нехорошо?.. А как знать, может быть, и про это наше нехорошее сегодняшнее мы еще скажем: «А как хорошо все начиналось!»
А как хорошо все начиналось!
Однажды случилось чудо.
То есть, чудеса, конечно, случались часто, можно сказать почти каждодневно, и теперь случаются, и самое главное чудо это то, что мы еще до сих пор живы.
то было совсем другое чудо.
Отключилось электричество на подстанции. Это бывало нередко, отключалось ненадолго. Дело было днем, ничего страшного не произошло, только воды в кранах не было, насос не работал, и чайника нельзя было подогреть. Но это все не чудо.
Я проходил мимо Собора, в это время на колокольне сколько-то там пробили часы, и полминуты спустя ко мне подлетел Круглый Дима (действительно круглый):
– Ты слышал? Ты слышал?.. Чудо!
– Какое чудо?
– Света нет, а часы идут… И звенят!.. Чудо!..
Дима в свои 35 лет и не подозревал даже, что на монастырской колокольне 17-го века могут быть механические часы, которые идут и звенят не зависимо от подачи электричества… И в самом деле: чудо. Чудо удивления.
Дима вообще был немногословен, поэтому все, что он говорил, слушалось с вниманием.
Однажды, лежа в «келье», он безо всякой связи с происходящим, отвечая своим внутренним мыслям, вдруг произнес:
– Да… Теперь настоящих монастырей мало. Теперь монастыри коммерческие.
А как хорошо все начиналось!
Действительно, хорошо начиналось.
Хуже было некуда. Так казалось.
Мы еще не знали, что бывает гораздо, гораздо хуже. Дураки были.
А как хорошо все начиналось!
Мой добрый друг Вадим, послушник, удивительной, редкой, большой, доброй и умной души и трудной судьбы человек, рассказал мне однажды, как он начал воровать.
Он был тогда без подрясника, и мы с ним присели покурить, спрятавшись в маленькой нише возле монастырских ворот.
– Знаешь, как я начал воровать? Из-за женщины…
Мне было не очень приятно про это слышать. Не то чтоб неприятно, тут другое… У меня не было такого богатого, трудного и страшного опыта, как у Вадима, и я, поневоле, чувствовал себя не совсем ловко. Мне было стыдно что ли… Да, именно стыдно. Не за Вадима, конечно. За себя. Стыдно, что я такой условно благополучный… Стыдно было, как сытому перед голодным…
– Да, – продолжал Вадим, – из-за женщины. Вернее, из-за девочки. Это было в первом классе. Я как-то случайно залез в раздевалке в карман чужого пальто, там были конфеты, хорошие, шоколадные… Мне очень нравилась одна моя одноклассница, и я принес ей эти конфеты. Она была так рада! И мне радостно было на нее смотреть, когда она радуется… И я стал ходить в раздевалку и искать там сладости во всех карманах… И находил, и приносил ей. И смотрел, как она радуется…
А как хорошо все начиналось!
Ночь. Луна. Волки.
А как хорошо все начиналось!
В Иосиф-Волоцком монастыре по утрам перед началом работы, еще в темноте, мы все собирались возле мусорных контейнеров. Курили, разговаривали. Потом приезжал эконом на тракторе с прицепом, мы загружались в этот прицеп, усаживались на борта и ехали куда-нибудь недалеко, где на монастырской или околомонастырской территории мусор был выброшен «беззаконно», там вылезали и лопатами нагружали прицеп. Эконом привозил его назад, а мы возвращались пешком и выкидывали мусор в контейнеры.
Однажды мы как-то слишком долго ждали эконома, видно, трактор не заводился, к нам подошла Михайловна, жаловалась на свои беды.
Михайловна командовала коровником. У нее были неприятности. «Трудники» от нее как-то все сразу разбрелись, некому стало работать. Убирать за коровами.
Михайловна добрая женщина. Она очень любила животных, она так сильно их любила, что те, кому случалось у нее поработать, говорили, что коров она любит гораздо больше, чем людей, и поэтому работать в ее хозяйстве, никто не хотел.
Вот она и стояла с нами, разговаривала, надеясь кого-нибудь уговорить.
Рассказывала, какие у нее трудились подвижники. В основном жаловалась, что сильно пили. Но этим никого не удивишь. Однако бывали и другие случаи.
– … Один был такой уж старательный… Не нарадуюсь… Но… Другая беда… Все надо было на замок закрывать… Только не закроешь, что-нибудь стащит…
Мы слушали сочувственно, но помочь Михайловне и пойти к ней на коровник никто не спешил. А Михайловна все рассказывала:
– А вот еще один был… Чудо… Не работник, а клад… Тихий, спокойный, старательный… Две недели проработал, а потом вдруг вечером кошку схватил, нож к ней приставил и мне говорит: «Сию минуту давай, говори мне телефон патриархии, а то я кошку пополам перережу…»
А как хорошо все начиналось!
Мы все больше всего на свете любили прекрасное и стремились к нему…
Но… Увы, увы… У нас у всех было разное представление о прекрасном…
А как хорошо все начиналось!
Только вот коровы…
Сколько беды от них! Жрут. Жуют. Роняют навоз. Доятся. Рожают телят и так далее. И не знают, не думают, какие они всем этим нам беды несут.
Хуже всего навоз. Валят и валят…
… А весной всякие мелкопоместные дачники радостно покупают этот самый навоз машинами, а водителю стыдно бывает «навозными» деньгами не поделиться, и потом многие страшно болеют, дни путаются с ночами, память теряет огромные куски времени и др. и пр. Тем более, на навозные деньги и напитки приобретаются какого-то совершенно навозного качества…
А как хорошо все начиналось!
Разные люди приезжали в монастырь.
Однажды приехал среднего возраста скромный человек из Москвы. Усердно посещал все службы. Стоял в храме прямо и неколебимо, как памятник. Работал усердно до изнеможения. В немногое свободное время лежал на кровати и читал книжку рассказов Хармса.
Звали его Андрей. Разумный, спокойный. У него случились всякие непонятности.
Умерла, погибла в пожаре родственница в деревне в Елецком районе. Или даже не совсем родственница. Но нечужой человек. Стало душевно трудно. Плюс алкоголь.
И Андрей приехал в монастырь потрудиться, помолиться, успокоиться, привести себе в разумный вид. Что ему, кстати говоря, кажется, вполне удалось. Уехал спокойный, довольный, обещал еще приезжать.
Между прочим, я спросил его о профессии.
– Художник. Художник-ювелир…
– Ну, и как это теперь? Хотя бы прибыльно?
– Нет.
– Конкуренция?
– Нет. Просто все есть.
– То есть, в магазинах?
– Да. Все есть… Никому ничего не надо…
А как хорошо все начиналось! А теперь слишком много всего стало, и никому ничего теперь уже не нужно…
А как хорошо все начиналось!
А теперь везде видеонаблюдение. Даже в монастыре. Даже в нашем.
И на трапезной (16 век) установили камеру, что, как говорят, если под колокольней (16 век) почти за полста метров кто-нибудь сядет газету читать, в мощную камеру будет видно, что он читает и даже вместе с ним читать…
