— Я надеялась, что ты исправилась и стала порядочной женщиной, почитающей своего мужа, уважающая нашу семью, род и традиции. Наше дело. Но нет. Мало того, что твоя дочь совершила такое кощунство и убила наследника Джереми, так ещё и ты, по-прежнему цепляешься за своё прошлое, за того мальчишку и ваше чадо! Ты должна горевать над твоим почившим сыном от руки этой маленькой ошибки, но ты наоборот горюешь, что эта капризная девчонка получила то, чего заслуживала. Ты ужасна! — громко голосила мать. Чаша негодования Элизабет была переполнена. С нескрываемой злобой во взгляде она посмотрела на мать.

— Тебе ли говорить о материнстве?! Ты всегда была холодна и жестока ко мне, ты день и ночь заставляла меня учиться, заставляла меня превозносить мужчин, ты воспринимала меня только как товар для выдачи замуж! Только из-за воспитания женщин в нашей семье я просто поклялась никогда не стать такой матерью, как ты. Ты заставила меня смотреть на смерть моего любимого. Ты сама не умеешь любить, все здесь лояльны к убийствам, и ты что-то говоришь мне о порядочности?! — высказывалась Элизабет, а лица всех, кроме Даниила были переполнены гневом от её обвинений, — Вы все приняли решение убить Дариуса. Вы убили мать Даниила, я не знаю, сколько судеб вы разрушили ещё! Женщин вы принимаете за инкубаторы для рождения мальчиков, даже сами женщины таковыми себя считают, а мужчин воспитываете как преемников дела, без любви, без тёплых чувств, но внушаете им, что они боги, которых все должны обхаживать. Вы не имеете право меня суди, — в следующий момент её щеку настиг удар. Это мать Элизабет ударила её.

Англия, Гроувер. Психиатрическая клиника, за завтраком.

Утром следующего дня Саманте уже было разрешено из карантинной переселиться в блок с обычными пациентками. Так что на этот завтрак она пошла со всеми другими девушками и женщинами, периодически ловя на себе заинтересованные взгляды. Между выбором столов её глаза разбегались, и она не могла найти себе пристанище, пока рукой ей не помахала Лола. Девочка сидела одна, и Саманта направилась к ней. На самом деле, от Долорес она ждала какой-нибудь полезной информации.

— Доброе утро! — радостно улыбнувшись, сказала Долорес. Кажется, улыбка на её лице была почти всегда и даже в расслабленном состоянии её уголки губ невольно смотрели вверх. Саманта присела за стол.

— Да, доброе.

— Я не ожидала, что ты со мной сядешь! Ты ведь такой колючкой была, — вспомнила она.

— А я не ожидала, что ты после этого будешь пытаться со мной общаться.

— Ну, Лола дружит со всеми.

— Этот ответ ни на что не отвечает, — саркастично проговорила Саманта. Лола посмеялась, почесав за головой.

— Скажи, тебе нужно что-то разузнать у меня? — неловко спросила она. Саманта удивилась.

— Как ты… — спросила девушка. Лола встревоженно отпрянула.

— Ой, то есть, то есть! Ну, я имела ввиду о больнице лишь. Если хочешь поболтать, я сегодня забегу к тебе! — быстро протараторила девочка, — А пока могу рассказать о том как кого зовут и подобное… — перевела тему она. «Она всё таки такая чудачка», — подумала Саманта.

Через время девушку вновь повели в церковь, туда, где Дунстан. Саманта отметила для себя, что будто бы ждала этой встречи. Это было странно для неё. Она не зависит от людей. По крайней мере, сама так думает. Хотя однажды один человек спросил её: «Вы всегда так быстро привязываетесь к людям?». С тех пор она отвергает хоть какие-либо привязанности. Тем не менее, всё равно, когда её приводят в церковь, и она видит Дунстана в конце у алтаря, девушка ощущает какое-то внутренне спокойствие и безопасность. Её отвязывают, и Саманта ступает вперёд, к нему. Дунстан оборачивается в её сторону.

— О дитя, ты здесь. Я рад тебя видеть, — радушно приветствует он.

— Да, привели меня, — кратко ответила она. Дунстан серьёзно смотрел на неё, что-то отмечая про себя.

— Я молился за тебя, — Саманта удивилась его словам.

— Молились за меня? — удивлённо спросила она. Дунстан кивнул.

— Как проходят твои дни в больнице? — на что Саманта нахмурилась, думая, рассказывать ли. Тишина воцарилась на пару секунд, пока она подбирала слова.

— Мне грозит электрошоковая терапия, а помимо этого меня уже окунали в очень горячую ванну и на голову лили ледяную воду, — созналась она, поджимая губы, — Скажите, может ли человек заслужить такое?

— Через страдание человек осознаёт свои грехи и способен раскаяться. Раскаяние спасёт его душу. Но такая медицина может и навсегда изменить человека. До конца своих дней часть его мозга не будет должно функционировать, обрекая человека на потерю дееспособности. Никто не заслужил этого.

— Что мне делать?

— Не греши, это всё. А смиренно принимать это или сопротивляться — уже твоя воля, — преспокойно произнёс Дунстан. Девушка тяжело вздохнула, такого спокойствия, как у него, ей сейчас очень не хватает. И своей безмерной безмятежностью он будто успокоил и какую-то часть Саманты.

— Но во всей это ситуации, — Ну, однако, надо заметить, есть одна девочка там, Лола. Она помогает мне немного. Как я считаю.

— О, Долорес. Прекрасная девушка, жаль, что здесь она мало появляется, — грустно произнёс священник. Саманта заинтересовалась.

— Отчего так?

— Не могу сказать, это её личное. Спроси её сама, если интересуешься, — Саманте хотелось разозлиться на то, что он не ответил ей, но, с другой стороны, тайны девушки он тоже не выдаст, если бы она их ему доверила…?

— Ты упомянула, что тебе было плохо? Ты можешь помолиться или выговориться, если желаешь, — сказал священник. А сердце Саманты засомневалось. Ей одновременно хотелось рассказать, как ей обидны все укоры медсестёр, как унизительно с ней обращался надзиратель. Хотелось рассказать об этой непонятной сущности, но самое первое, о чём кричала её душа, была смерть брата. Девушка в самом деле чувствовала самую тяжёлую вину, но сама пугалась мысли о своей виновности. Пугалась глубоко печальных чувств, всегда хоронила их в своей душе где-то на метров пять, а то и больше. Жизнь ведь сказка — она состоит из одной роскоши и улыбок, здесь не место тоске, вине, сомнениях, страху и ненависти, терзаниям, одним словом — страданиям не место в жизни Саманты Клоуфорд. Но она не могла рассказать это, пока сама честно себе не признается, что испытывает всё это. Наверное, ей лучше помолиться, так и оставляя всё в себе. Однако, за что вообще молятся?

— А за что молитесь вы? — спросила девушка Дунстана. Священник покачал головой.

— Молюсь за упокоение души моей почившей жены. Молюсь за ваши души, за гроуверцов, — ровным голосом ответил ей он. Саманта забеспокоилась.

— Ваша жена умерла?

— Верно, вот уже как пару лет её нет со мной. Надеюсь, она нашла своё место на небесах, — меланхолично произнёс он.

— Вам тяжело без неё?

— А как же. Я любил её, — «Как и брат, он тоже погиб», — подумала девушка. Она почувствовала, будто понимает чувства Дунстана.

— И вы… грустите?

— Не то слово. Я понимаю, это лишь моя забота. Там ей лучше, но моя печаль как бы то ни было, вполне оправдана. Я живой и это мне здесь не хватает её.

— Вы сказали, что молитесь за души гроуверцов?

— Конечно. Я ведь понимаю, наши люди несчастны. Ты, наверняка, видела обветшалые постройки Гроувера, не от хорошей жизни ведь. Здесь они трудятся не покладая рук, чтоб сводить концы с концами. Кому молодым везёт — бегут отсюда. А кто остаётся, лишь доживает свой век, не живёт. Я молюсь, чтобы оставшимся здесь было лучше на другой стороне, а тем, кто уехал — чтобы всё у них получилось, — Саманта лишь с тоской слушала его рассказы и слов не могла найти, что ответить. Её окрикивает медсестра и девушка оборачивается. Она уже стояла в проходе, зовущая пациентку к себе. Девушка оглядела священника на прощание. Тот был в некой печали.

— Может, мне не стоило об этом? — она чувствовала какое-то чувство, похожее на вину за затрагивание сей темы. Если бы кто-то так прямо стал расспрашивать о её брате, девушка, вероятно, разгневалась.