В тот же вечер из Гринвича в Лондон по воде отправился эмиссар из лагеря восставших с целью встретиться с королем и его советом. Это был констебль Рочестерского замка, сэр Джон Ньютон, который всю последнюю неделю находился у восставших в плену. Допущенный к королю и получивший разрешение говорить, он объяснил, что, хотя восставшие и не принесут вреда королю, они намерены встретиться с ним лицом к лицу, чтобы обсудить определенные вопросы, о которых он не уполномочен говорить. Поскольку его дети находятся у них в заложниках и они их убьют, если он не вернется, он молит короля об ответе, который умилостивит их и докажет, что он выполнил свою миссию.

После некоторого колебания Совет согласился на эту встречу. Следующим утром сначала король, а затем его лорды отправились на пяти баржах в Гринвич. Здесь, на берегу ниже Блэкхита, кентские восставшие, после голодной и бессонной ночи, были выстроены в боевой порядок под двумя великими знаменами Св. Георга. Пока они ожидали, состоялась месса, поскольку это был день тела Господня, и затем Джон Болл начал свою проповедь, взяв за основу ее старую народную поговорку:

По словам Сент-Олбанского хрониста: «Он старался доказать, что при сотворении мира все люди были созданы равными и что рабство было введено неправым угнетением злых людей против воли Господа, ибо если Ему было бы угодно создать рабов, безусловно, при сотворении мира Он определил бы, кто является рабом, а кто господином... По сей причине им следует быть благоразумными. И с любовью, какой пахарь обрабатывает свою землю и выкорчевывает и уничтожает плевелы, которые разрушают посевы, они должны торопиться совершить следующее. Во-первых, они должны убить всех крупных лордов королевства; во-вторых, они должны перерезать юристов, судей и присяжных; и, наконец, они должны уничтожить всех тех, кто, как им кажется, будет наносить вред государству в будущем. Так они получат мир и спокойствие, ибо, когда уничтожат богатых, наступит равенство, а благородство, достоинство и власть будут принадлежать всем». «Когда он проповедовал эти и еще многие другие безумные вещи, – написал с отвращением хронист, – общины настолько благоволили к нему, что они провозгласили его будущим архиепископом и канцлером королевства»[492].

Эта ли проповедь или присутствие архиепископа в королевской барже или то, что восставшие не завтракали, явилось причиной того, что они приветствовали короля такими буйными и оглушительными криками, что он не мог ничего услышать. «Сэры, – продолжал он взывать со своей баржи, когда гребцы налегали на весла, чтобы вывести его из яростной толпы, – чего вы хотите? Скажите мне это сейчас, я пришел говорить с вами». Но когда толпа постепенно сделалась все более угрожающей, боясь, что некоторые лучники могут начать стрелять, граф Солсбери – самый опытный солдат из присутствующих – приказал баржам выйти на середину реки и вернуться в Тауэр.

На это и кентское войско, и восставшие, прибывшие из Эссекса, которые наблюдали с другого берега, подняли крик «Измена!» и, под своими знаменами и вымпелами, двинулись на Лондон. К настоящему моменту очень существенным стал доступ к городским рынкам и лавкам, если они не хотели проиграть из-за голода – на что власти сильно рассчитывали. Внутри же городских стен духовенство устроило крестный ход, молясь за мир, в то время как толпы тех, кто симпатизировал восставшим, собирались в самых бедных улочках и проулках. Ибо, хотя городские ворота и были еще закрыты, агитаторы, которых Хорн провел в город, не дремали. Когда люди Уота Тайлера заняли южные подходы к мосту, их вновь встретил либерально настроенный торговец рыбой, размахивая королевским штандартом, который он обманом добыл у городского клерка. И когда, руководимые этой эмблемой лояльности и почтенности, они хлынули на мост, подъемный мост был опущен олдерменом Биллинсгейтской тюрьмы. Практически в то же время другой оппозиционно настроенный олдермен впустил эссекцев через Олдгейт в город.

Внезапно завладев южным и восточным входами, толпа хлынула в город, пока подмастерья и ремесленники, а также и рабочая беднота трущоб стекалась со всех концов поприветствовать их. Некоторое время вновь прибывшие были слишком поглощены едой, питьем и разглядыванием города, выискивая, где бы поживиться. Но некоторое время спустя, освежившись несколькими огромными баррелями эля, которые неизвестные энергичные человеколюбы выкатили на улицы и подстрекаемые ремесленниками, которые имели старые счеты к Джону Гонтскому, они двинулись с криками «В Савой! В Савой!» к герцогскому дворцу. Герцог, вероятнее всего, находился в Эдинбурге, но великолепный дворец, который он отделал на доходы от грабежа Франции, – и, как многие предполагали, и Англии, – находился в миле от западных стен города, где поля и сады окаймляли берега Темзы там, где Стренд соединяет Лондон с Вестминстером. В ту сторону и направились кентцы с тысячами возбужденных ремесленников – огромной толпой при свете факелов – по пути в яростном буйстве они ворвались во Флитскую тюрьму и освободили всех преступников, пока слуги герцога бежали, услышав приближающийся шум толпы.

Но время не было потрачено даром. В едином желании справедливости и мести грабеж был строго запрещен. Все из этого великолепного дома было выкинуто из окон – гобелены, простыни, покрывала, кровати – и разорвано или разрублено в куски. Затем здание подожгли и сравняли с землей. В сердце костра случился взрыв, вызванный тремя баррелями пороха, которые бросили в костер, считая, что в них находится золото. Некоторая часть восставших затем продолжила свой путь к Вестминстеру, там они разрушили дом помощника шерифа Мидлсекского и выпустили людей из тюрьмы. Другая часть, на обратном пути в город, вломилась в обитель юристов в Темпль, сорвала всю черепицу с крыш и запалила огромный костер из всех книг, свитков и памяток, извлеченных из шкафов студентов. Они также подожгли несколько лавок и домов, которые недавно были построены на Флит-стрит, провозгласив, что более ни один дом не должен портить красоту этого любимого места прогулок лондонского люда. Те, кто направился в Вестминстер, вернулись обратно через Холборн, предав по пути огню дома нескольких «предателей», указанных им их лондонскими товарищами и сломав ворота Ньюгетской тюрьмы, чтобы еще более пополнить свои ряды. В то время эссекцы добрались до аббатства Св. Иоанна, штаб-квартиру рыцарей госпитальеров, находившуюся рядом с северной стеной. Здесь они сожгли приорство и госпиталь – «самый большой и тяжелый ущерб, который когда-либо случался» – и убили семерых фламандцев, которые укрылись в церкви.

Той ночью, пока восставшие разбивали лагерь вокруг королевской крепости на открытых пространствах Тауэрского холма и пристани Св. Екатерины и пока их лидеры составляли список лиц, подлежащих ликвидации, король и его совет долго и озабоченно обсуждали, что делать. С утра их позиция сильно изменилась к худшему; вместо ожидания под укрытием лондонских стен пока восставшие будут голодать, они сами оказались запертыми в Тауэре, а город, как они предполагали, – во владении фанатичной неконтролируемой толпы. С чердака одной из башен, куда молодой король взобрался, он мог видеть двадцать или тридцать костров, полыхавших в различных частях города. Кроме того, все внутренние графства находились в состоянии восстания, пока, а это было еще неизвестно осажденному совету, революционное брожение распространилось на Хартфордшир и Саффолк, где горожане и крепостные поднялись вместе против монахов двух самых знаменитых аббатств Англии Сент-Олбанс и Бери.

Ключевой, однако, была ситуация в столице. Если толпу, которая захватила ее, можно было бы победить, то революционное пламя тоже бы погасло. Нос потерянным Лондоном и с находящимся в заточении двором силы правопорядка ничего не могли сделать. Мэр Уолворт, склонный к блефу, но энергичный человек, умолял о предприятии неожиданной вылазки против восставших, пока они спят, отдыхая от своих вечерних подвигов. В Тауэре находились шестьсот тяжеловооруженных воинов и лучников и еще сотня или около того в доме и саду сэра Роберта Ноллиса; смело сплотившись в единый фронт, к ним, возможно, присоединятся все законопослушные силы Лондона. Только небольшое меньшинство восставших имело оружие; если преданные войска ударят внезапно, тысячи могут быть уничтожены еще во время сна. Но граф Солсбери, который сражался при Креси и Пуатье, был другого мнения. Если битва начнется в узких улочках и проулках, то может сказаться численное превосходство восставших, а за этим последует полная катастрофа. «Если нам следует начать дело, – сказал он, – успеха в котором не можем достигнуть, мы никогда не оправимся, и мы, и наши потомки будут лишены наследства, а Англия превратится в пустыню». Вместо этого он предложил совет, достойный Улисса, заключавшийся в том, что следует ослабить восставших красивыми словами и обещаниями, от которых затем можно будет легко отказаться на том основании, что они были даны под давлением.