Плавали, знаем. Кум на зоне любил такие подкаты. Уж не знаю, может, на курсах каких им такое рассказывали, чтобы пытались допрос замаскировать под доверительную беседу. С трудом представляю, что кто-нибудь ведется на такую дешевку.

– Да, мои, – отодвинул я листики.

– Не будем выяснять такую мелочь, как дата написания рапорта на имя комфронта, – улыбнулся Иван Тимофеевич. – Ваши доверительные отношения с адъютантом Масюком известны. Не в этом дело, – поднял он руки, останавливая мою реплику. – Говорю же, оформлено всё замечательно, нарушений нет. Но давайте еще раз пройдемся по событиям. Итак, товарищ Кирпонос сообщил вам, что не против общения с американской журналисткой, и вы обговорили с ним темы, которые разрешено затрагивать и от которых следует уклониться.

– Так и было, – сказал я.

– Но вы не согласовали это с начальником особого отдела фронта, так как его не смогли найти на месте?

– Да.

– А как вы могли не заметить майора Мельникова, который постоянно находился рядом с командующим, начиная с момента встречи с делегацией американцев и заканчивая эпизодом, когда вам дали разрешение на интервью?

– Не могу знать, может, он отошел на время. Я после болезни…

– Помню, Петр Николаевич, не восстановились. Ну так и быть, сочтем, что Дмитрий Иванович отлучился на пару минут. Мало ли, в уборную пошел. Но что вы скажете об эпизоде, который вы в рапорт не включили?

– В смысле? Все значимые события включил.

– А вступление с американкой в половую связь? Ай да Петр Николаевич, а вы ходок, значит! – шутливо погрозил он мне пальцем.

– Мне, конечно, лестно слышать такую оценку… но нет, с американкой не случилось, – развел я руками.

– Давайте вы пока помолчите. Вот в ваших же интересах, – серьезно, что совсем не вязалось с почти игривым замечанием перед этим, вдруг сказал Салоимский. – Имеются свидетельские показания, что вы вдвоем с ней зашли в землянку и находились там довольно продолжительное время. И звуки оттуда раздавались… я даже позавидовал немного, когда мне описывали. Да, вот, – и он выудил из папочки бумагу с машинописным текстом, третий экземпляр, наверное, буквы были бледные, текст еле угадывался. – Американка потом писала своей подруге, что имела приключение с настоящим русским медведем. Это кто ее там заломал так? Точно не я.

– Да кто ж ее знает. Может, придумала. Знаете, приключение в чужой стране. Фантазия богатая. Журналистка опять же. А в землянку я к ней на минуту буквально зашел, показать, как лампу зажечь. Кто там что слышал – не знаю. Ничего у меня с американкой не было.

Если уж начал врать, то первоначальной версии надо держаться до конца. Потому что, если будешь юлить и вспоминать новые детали – завалишься сразу. Даже если все будут говорить, что ты врешь, не меняй первоначальный рассказ. Так и помнить лучше, и сбить тебя с толку труднее. А Салоимскому, если хочется, пусть пытается доказать обратное. Замысел понятен. Всем плевать, сколько раз и в каком виде у меня было с этой Меган. Важно другое – как только я скажу «да», тут же вылезет обвинение в шпионаже. Мол, завербовали и так далее. Поэтому я буду стоять на своем до конца. Ничего, ребята, у меня упрямства хватит, не переживайте.

Майор мурыжил меня еще часа три. Иван Тимофеевич довольно быстро перестал притворяться моим лучшим другом. Дошли до угроз попортить судьбу жене и обвинений, что я хочу подставить Кирпоноса. Короче, сумбур вместо музыки. Ничего, это у него работа такая, я не в претензии. Вот только интересно, кто же там за веревочки дергает? Запорожец? Мельников? Кому я так сильно дорогу перешел?

Наконец особист решил, что сегодня уже толку не будет. Бить меня у него разрешения не было, а интеллектом давить не получилось. Он поднялся, тяжело вздохнув, выбрался из-за стола и открыл дверь.

– Эй, кто там? – крикнул он в коридор.

– Сержант Маврин, товарищ майор госбезопасности!

– Сопроводите задержанного на гауптвахту. И вызовите ко мне майора Шишлина.

Однако меня даже слегка удивила скорость, с которой я превратился из собеседника в задержанного. А мне и не сказали. Обидно даже.

Впрочем, на армейской губе вполне пристойно всё. Не знаю, как там для простых красноармейцев, а командирская камера – чисто санаторий. Две лежанки, довольно широкие, и вода стоит. И я один там оказался, никто в ухо не храпел и закурить не просил. И шинелька лежит, чтобы укрыться можно было.

Вымотали меня особисты до самого предела, так что я даже попереживать особо не успел – лег и уснул. Но мозги работали, беспокойство никуда не делось, и я проснулся ни свет ни заря. Вещей у меня с собой не было – всё в землянке осталось, а в подменку я и не перекладывал ничего.

Встал и постучал в дверь. Хлипенькая, конечно, одно название. Зимой здесь, наверное, не очень. Хотя, где будет штаб четвертой армии, когда холода наступят? То-то и оно, на том месте другую губу изобразят.

– Чего? – совсем не по-уставному спросил часовой. И голос сиплый, дрых, наверное, подлец.

– Позови помначкара, пусть за вещами моими сходят. Мне умыться нечем.

– Не положено.

– Сынок, ты знаешь, кто я?

– Не положено, – заладил боец.

– Я – помощник командующего войсками фронта по особым поручениям. Как выйду отсюда, попрошу тебя, такого усердного, ко мне перевести. Будешь до самой победы в наряде по отхожим местам стоять, без выходных и праздников. Или еще что придумаю. Бегом за помощником!

Оно, конечно, неизвестно, выйду ли я, но часовой этого не знает. А менять комендантскую роту на непонятно что вряд ли захочет. Так что через пару минут я давал ценные указания сержанту Бобылеву, где там мой вещмешок и куда за формой сходить. Этот поумнее оказался, устав мне рассказывать не стал. Я же не оружие прошу принести, а мыльно-рыльные принадлежности.

Уже и завтрак мне притащили, из столовой для комсостава, а меня никто никуда не дернул. Спит Салоимский? Или занят чем-то более важным? После еды я потребовал прогулку. А что, мне тут света белого не видеть? Это красноармейцы вместе с младшими командирами пусть шагистикой занимаются, землю роют, или что там для них придумано. А мне положено спать, гулять, читать периодические издания и уставы, ну и думать, как я дошел до жизни такой. Ну и ждать, что и в этот раз Кирпонос меня спасет. Забрал же он в госпитале прямо с допроса. И никто не пикнул.

И тут ко мне пришел посетитель. Очень неожиданно, если честно. О том, что я здесь, знают буквально несколько человек, и никого из них я бы не заподозрил в сильной любви ко мне. А тут… Сижу под стеной сарайчика, в котором для старшего комсостава губу оборудовали, думаю о смысле жизни. Часовой в стороне, блюдет и не пущает. И тут кто-то робко пытается привлечь свое внимание, слегка покашливая.

– Здравствуйте, товарищ полковник, – произнес счетовод, когда я открыл глаза и посмотрел на кашлюна.

– Вишневецкий? Какими судьбами? Тоже посадили?

– Нет, я просто… увидел вашу фамилию в ведомости гауптвахты… вот, подумал, может, вам надо чего?

– Хм, даже не знаю… Ты можешь связаться с штабом фронта? – добавил я совсем тихо, чтобы часовой не слышал.

– Н-наверное… Да, смогу, – таким же голосом бывалого заговорщика ответил Вишневецкий.

– Передай адъютанту командующего, лейтенанту Масюку…

– Аркадию Георгиевичу?

Вот отчество Аркаши я, конечно, знаю, но употребляю так редко, что пришлось бы вспоминать. А этот… интендант… всех писарей там, что ли, знает?

– Ему. Передай, только лично, больше никому – меня тут Салоимский насчет американской медали допрашивает. Пусть, если меня до завтра не отпустят, жене сообщит.

Аркаша поймет, что за медаль, а Вере и так достаточно.

– Я сделаю, товарищ полковник, – и счетовод пошел.

Может так случиться, что его подослали? Исключить нельзя, хотя менее подходящую кандидатуру и не придумать. А с чего тогда этого паренька на человеколюбие понесло? Я его в походе особо не гнобил, но и любви не показывал. Не знаю, короче. Попытка не пытка. До штаба весть о моем задержании всё равно дойдет, но лучше раньше, чем позже. Если Кирпонос на месте, то могут и сразу освободить, да на службу отправить. А если дело затянется? Отконвоируют сейчас в Калинин или Вологду – и ищи-свищи. Пока найдут, я пять раз в шпионаже на Антарктиду признаюсь. Остается одно – терпеть, писать жалобы, «не бойся, не надейся, не проси». Тюремный опыт у меня ого-ого какой, справлюсь.