— И что же теперь? — спросила она, затаив дыхание.

— Мне жаль, но это не интересует меня. Как куртизанка ты немногого стоишь, а между нами говоря, вообще ничего не стоишь, — ответил сенатор, возвращая ей бумаги.

Валерия побледнела, и вся злость, которую она старательно подавляла до сих пор, внезапно прорвалась наружу. С воплем, словно обезумевшее животное, набросилась она на патриция, принялась молотить его кулаками и царапать ногтями лицо. Достоинство римской матроны сменилось безудержным гневом проститутки из лупанария, которая вдруг обнаружила, что с нею расплатились фальшивой монетой.

— Так значит, ты живая! — вскричал Публий Аврелий, стараясь уклониться от ударов. — А я думал, ты мраморная статуя!

Валерия вылила на него такой ушат непристойных ругательств, что даже Кастор немало удивился.

— Ненавижу тебя, Антония, Валерия, Эренния, ненавижу вас всех, негодяев! — закричала она в ярости и снова с такой силой набросилась на сенатора, что они упали, сцепившись в яростной схватке.

— Живая! Живая женщина! — твердил Аврелий, пока не сумел, наконец, стиснуть руки Валерии и уткнуться в её грудь исполосованным ногтями лицом.

— Эй, хозяин, уж не тигрицу ли ты изнасиловал? — поинтересовался секретарь, увидев Аврелия в таком виде.

— Почти, — произнёс сенатор.

— Выходит, верно, что иногда статуи оживают, как случилось с Галатеей у Пигмалиона, — деликатно прокомментировал грек.

— Ради великого Юпитера, откуда ты знаешь, кто это был? — изумился Аврелий, но Кастор лишь неопределённо пожал плечами в ответ.

Парис, напротив, скромно отвёл глаза, притворившись, будто не видит царапин и ссадин на лице хозяина.

— Мой господин, мне нужно поговорить с тобой об одном очень важном деле… — произнёс он.

Патриций всё же счёл нужным заставить его подождать, пожелав сначала выслушать секретаря.

— Кастор, разве ты не говорил мне, что Цирия уедет в Тресполию?

— Так и есть, — подтвердил грек. — Вчера она уехала в фургоне в Брундизиум, где собирается сесть на судно.

— Тогда объясни мне, что она делала только что в таверне «У Цереры»? Говорят, она купила её, расплатилась наличными и намерена управлять ею вместе с бывшим продавцом из книжной лавки Со-сиев.

— Ошибаешься, хозяин, трёх золотых явно не хватило бы, чтобы купить лавку на викус Патри-циус!

— Вообще-то я заплатил ей пять, — напомнил ему Аврелий. — Значит, остальные ты положил себе в карман…

— Этот термополиум стоит целое состояние. Где эта девушка нашла такие деньги? — задумался между тем Кастор. — Боги, мои сбережения! Я держал их под матрасом, и, наверное, она украла их оттуда! — воскликнул он, вытаращив глаза, и бросился в свою комнату.

Несколько минут спустя он выскочил из дома и помчался вниз по Виминальскому холму к таверне «У Цереры».

Как только он исчез из виду, Публий Аврелий обратился к управляющему:

— Так в чём дело?

Парис стоял перед его столом, опустив глаза, поникнув головой, с совершенно убитым видом.

— Давай, выкладывай! — призвал его патриций, ожидая получить некоторое удовольствие от признания.

Управляющий изложил своё дело, и это было совсем не то, чего ожидал Аврелий.

— Ты это всерьёз, Парис? — спросил он, помрачнев. — В самом деле хочешь уйти со службы?

— Да, мой господин, — пролепетал тот со слезами на глазах.

— Твой отец Диомед был управляющим в семье Аврелиев, и твой дед до него тоже. Скажи мне хотя бы, чем я провинился, что ты так неожиданно отворачиваешься от меня. Я сделал тебя обеспеченным человеком, доверял настолько, что даже оставлял тебе перстень с печаткой и ключи…

Парис явно чувствовал себя очень неловко: управляющий практически никогда не удостаивался привилегии хранить ключи от фамильного сундука — это была прерогатива отца семейства или по крайней мере его супруги. Получается, что хозяин всегда полностью полагался на него, а он вместо признательности отвечает теперь низкой неблагодарностью…

— Ты осыпал меня благодеяниями, мой господин, был добрым, справедливым, честным… — всхлипывая, прошептал Парис.

— И всё же хочешь уйти, — строго произнёс Аврелий.

— Мой господин, мой господин! — управляющий разрыдался. — У меня разрывается сердце, но я не могу поступить иначе.

В таком случае пусть будет по-твоему, — холодно ответил патриций.

— А по поводу другой моей просьбы?.. — спросил Парис, потемнев лицом. — Мне жаль, но я не могу удовлетворить её.

— Умоляю тебя, мой господин, я готов отдать тебе всё, что у меня есть! — с необычайным волнением воскликнул управляющий.

— Я не могу продать тебе Зенобию, даже если бы захотел. Она больше не принадлежит мне.

— О боги, ты продал её! — Парис пошатнулся, чувствуя, что лишается последних сил, и тихо спросил — И кто же теперь её хозяин?

— Никто, — резко ответил Аврелий. — Она ещё не знает, но я освободил её, как стало известно, что она беременна.

Лицо управляющего, до сих пор пылавшее от волнения, внезапно побледнело, словно кто-то провёл по нему тряпкой со щёлоком.

— Я посчитал, что сын моего управляющего не должен родиться рабом, — уточнил Аврелий, с трудом сдерживая улыбку.

Но когда снова взглянул на Париса, желая оценить его реакцию, то оказалось, что управляющий лежит в обмороке на полу, не выдержав сильнейшего потрясения.

Чтобы привести Париса в чувство, Аврелию пришлось несколько раз ударить его по щёкам, пожалуй, даже чуть крепче необходимого.

— Хозяин, хозяин, я буду служить тебе всю жизнь, и мои дети тоже, и дети моих детей… — клялся администратор, и смеясь, и плача от радости.

Аврелий что-то проворчал и быстро отдёрнул руку, прежде чем слуга успел поцеловать её.

— Прости, мой господин, я очень стеснялся и не решался сказать тебе об этом. Кто знает, что ты подумаешь обо мне теперь!

— Ты в самом деле хочешь знать это, Парис? Когда я увидел, как ты тайком выходишь из каморки Зенобии, я вздохнул с большим облегчением, потому что жить рядом с таким целомудренным типом, как ты, довольно трудно для человека моих взглядов. Но интересно, что скажет по этому поводу Кастор…

— О боги, секретарь! — в ужасе задрожал Парис.

— Рано или поздно он узнает, и тебе придётся самому выходить из положения!

Управляющий стиснул зубы, решив ради любви к Зенобии вытерпеть ещё сколько угодно выпадов всегдашнего соперника.

— Да будут боги всегда милостивы к тебе, мой господин. Ты для меня как любящий отец!

— Что ты себе позволяешь? Я всего на четыре года старше тебя! — обиделся Аврелий, которому не нравилась роль старого мудреца, а хотелось выглядеть молодым повесой.

— Да нет, ты же мне как старший брат! — тотчас поправился Парис и, быстро отвесив поклон, умчался, торопясь сообщить Зенобии великолепную новость.

Мумий получил секретное послание Публия Аврелия, и теперь они сидели в таверне, что напротив казарм второй когорты стражей порядка, делая вцд, будто играют в Felix sex[80], и наблюдали за входом в неё.

«Abemus incena pullum, piscem, pernam, paonem» — «У нас на ужин кура, рыба, ветчина и павлин», — сообщала надпись, вырезанная на деревянной игральной доске.

Аврелий бросил кости и, притворившись, будто сделал ход своими фишками, подвинул доску к пожарному.

— Ты не ошибся, Муммий. Участки, где стояли сгоревшие дома, и правда приобретены некоторыми известными персонами с целью устроить там сады…

— И среди них действующий на тот момент консул, — кивнул Муммий.

— И даже сам Клавдий Цезарь, который тоже не прочь расширить свои владения… Но ты же не станешь, надеюсь, обвинять его?

— Значит, не веришь, что Метроний связан с поджигателями?

— Вероятнее всего, он просто закрыл глаза, отказываясь признать, что Эсквилинский холм, до недавнего времени считавшийся одним из самых спокойных кварталов Рима, горит слишком часто. Твои подозрения оказались более чем оправданными, Муммий, но ты упустил из виду, что именно посредники заработали на перепродаже целое состояние! Об этом догадался Кастор, когда заметил, что легко установить имена старых и новых владельцев и намного труднее восстановить цепочки сделок купли-продажи. Некоторые здания прошли через несколько рук, но никто из этих бедняков на Эскви-линском холме не получил большой выгоды, когда их участки продали по заоблачной цене высшим сановникам, которых ты знаешь. Ловкие дельцы являлись к погорельцам сразу после пожара, предлагая задёшево выкупить их дома…