Мгновение спустя Аврелий уже прогуливался вместе с первой дамой Рима по перистилю, задаваясь вопросом, как лучше начать атаку на добродетель матроны.
— А, вот, наконец, и наш Валерий! — вдруг воскликнул сенатор, увидев в атриуме старого друга под руку с какой-то высокой женщиной, но успел рассмотреть только её чёрные косы, уложенные на затылке.
Валерий мало изменился за последние два года, отметил патриций: те же глубоко посаженные беспокойные глаза, тот же волевой подбородок, та же манера сутулиться, словно извиняясь за свой высокий рост.
Полководец сразу же подошёл к нему.
— Сколько времени не виделись, Аврелий! — с волнением произнёс он.
— Возвращаешься со славой… Говорят, тебя удостоят овации…[5] Впрочем, триумфом теперь чествуют только императора! — поздравил его патриций.
— Знал бы ты, сколько мне нужно рассказать тебе… Но здесь слишком много людей… Встретимся на днях с глазу на глаз.
И в этот момент сопровождавшая его женщина обернулась. Тонкий профиль, густые прямые брови, высокий и гордый лоб — это лицо Публий Аврелий узнал бы среди тысяч других.
Он закусил губу и почувствовал, как мурашки побежали по спине, словно увидел призрака, но не успел опомниться, как Валерий и его спутница исчезли в толпе гостей.
Кореллия нетерпеливо потянула его за тогу.
— Зная твою славу знатока искусства, мой муж просил показать тебе бронзовую этрусскую статуэтку, которую он приобрёл у антиквара на Септе Юлии[6], — щебетала она, увлекая сенатора во внутренние покои домуса, где звуки флейты и шумный говор гостей звучали тише.
Кореллия приоткрыла резную дверь и пропустила гостя в полумрак таблинума[7], освещённого лишь светом наружных факелов. Она прошла немного вперёд и вдруг упала с глухим возгласом.
Аврелий бросился к ней и помог подняться.
— Ударилась? — заботливо спросил он, заметив при этом, что, приподнимаясь, матрона задержалась в его объятиях на мгновение дольше необходимого.
«Искусство любви, часть третья», — вспомнил сенатор, наизусть знавший знаменитое сочинение Овидая, первого учителя сладострастной любви, как его называли в Риме, где он стал самым читаемым автором.
— Завтра, — не колеблясь, шепнул он матроне. — В десятом часу утра у храма Эскулапа на острове Тиберина тебя будет ожидать паланкин. Мои носильщики знают, куда направиться.
— Что ты имеешь в виду? О чём это ты? — ответила Кореллия, изображая недоумение.
— Ты прекрасно всё понимаешь, — уверенно возразил патриций.
— Какой нахал и грубиян! — воскликнула женщина, отталкивая его.
И тут же в коридоре прозвучал взволнованный голос Паула Метрония:
— Кореллия, ты здесь?
Аврелий успел шагнуть за штору, а матрона поспешила навстречу мужу.
— Дай мне минутку, хочу переодеться к ужину, Паул. Одежда на мне уже вся мокрая от пота…
— Конечно, дорогая, не спеши. Кстати, не знаешь, случайно, где скрывается сенатор Стаций? Мне нужно поговорить с ним.
— Я видела его в летнем триклинии в окружении женщин, увешанных драгоценностями.
— Будь обходительна с ним, прошу тебя, это очень полезный человек. Однако не слишком доверяй ему. Он известный греховодник и может неправильно истолковать твою вежливость.
— Не беспокойся, я сумею поставить его на место, — заверила жена, незаметно указывая патрицию коридор, по которому он мог удалиться.
Когда Публий оказался в главном зале, к нему сразу же направился Метроний.
— Мне надо бы поговорить с тобой, Аврелий. Пойдём, — предложил консул, увлекая его за собой.
Вскоре они сидели за большим чёрным мраморным столом, заваленным грудой папирусных свитков и пергаментов.
— Если не ошибаюсь, Публий Аврелий, тебе сорок три года, — Паул Метроний коснулся вопроса, который сенатор не любил обсуждать.
— Ещё не исполнилось, — уточнил патриций.
— Ты женился только однажды, когда тебе было чуть больше двадцати лет, на женщине намного старше тебя, и для неё это был уже третий брак…
— Мы начали ссориться, когда она ещё не сняла свадебного покрывала, — пояснил Аврелий с некоторым недовольством, поскольку ему вовсе не хотелось вспоминать о своём недолгом браке с Фла-минией.
— Выходит, ты уже много лет пребываешь в грусти и одиночестве…
Сенатор, напротив, был совершенно доволен жизнью богатого эпикурейца со всеми её радостями — книгами, пирами, друзьями и множеством красивых женщин — и с удивлением посмотрел на консула.
— Как ты, конечно, знаешь, во дворце косо смотрят на неженатых аристократов… — продолжал Паул Метроний.
— Я плачу немалый налог на безбрачие как раз для того, чтобы пользоваться этой привилегией, — уточнил Публий Аврелий.
— К чему такие большие расходы, когда ты мог бы просто жениться и радоваться приятному обществу супруги?
— Но я не чувствую себя одиноким, Метроний. Под крышей моего дома живёт почти сто пятьдесят рабов.
— Пусть так… Однако кто тебя поддержит, случись беда, кто утешит в трудную минуту?
Патриций почувствовал, как холодок пробежал по коже, и начал догадываться, к чему завёл этот разговор его собеседник.
— Давай сразу договоримся, — он выставил вперёд руки, — мне совершенно не нужна никакая жена!
— Ты хочешь сказать, что тебя вполне устраивают чужие! — воскликнул Метроний, усмехнувшись и выражая, таким образом, мужскую солидарность, что совсем не понравилась сенатору. — Супруга твоего коллеги Лентуллия, знатная Лоллия Антонина… Ах да, чуть не забыл — ещё и молодая жена банкира Корвиния… — продолжал Паул, по-дружески похлопав его по плечу.
«А вскоре и супруга консула», — добавил про себя Аврелий, которого стал забавлять этот разговор.
— Как бы там ни было, Паул Метроний, мой ответ — нет! Ничего не поделаешь.
— Даже если бы речь шла об элегантной, образованной женщине, родственнице императора по материнской линии? Я говорю о моей племяннице Гайе Валерии, которая, как ты знаешь, недавно овдовела.
— Ты говоришь о сестре Марка Валерия Цепи-она? — воскликнул Аврелий. Вот, значит, кто это был, в то время как он решил, что перед ним призрак! — А она знает об этом предложении?
— Не вижу причин, по которым она стала бы возражать. Ты представляешь собой отличную партию для любой благородной римлянки… Так что мне ответить её брату?
— Придумай какой-нибудь предлог, скажи, что я влюблён в другую женщину, — с досадой ответил патриций.
Консул покачал головой.
— Гайя Валерия из тех жён, какие бывали лишь в старину. Она готова не замечать миловидных служанок, терпеть куртизанок у себя под кроватью и держаться как ни в чём не бывало, когда муж открыто, на публике ухаживает за другими женщинами… Подумай, Стаций, Гайя Валерия как будто создана для тебя: воспитана в добрых римских традициях и предоставила бы тебе полнейшую свободу. Эта женщина — олицетворение скромности, прекрасно говорит на греческом и латинском языках, знает классиков и признана выдающейся поэтессой. Я уж не говорю о том, что удивительно хороша.
— Ладно, только обязательно напомни ей, насколько я — в отличие от неё! — наглый, гадкий и безответственный, — вскипел Аврелий, всё более негодуя. — Скажи, что пью не просыхая, вожусь с разным отребьем, пристаю к каждой женщине, какая только попадается на глаза, и у меня множество глупых рабов, которые посчитают своим долгом беспокоить её с утра до вечера.
— Боги небесные, но почему ты отказываешься? — настаивал консул, даже не пытаясь скрыть своё разочарование.
— Потому что не хочу… — «Не хочу и не могу», — подумал патриций. — Я сам всё обьясню Марку Валерию. Мы с ним лучшие друзья. И я даже удивляюсь, что, хорошо зная мой образ жизни, он предлагает такое.
— Ты совершаешь большую ошибку, Публий Аврелий. Я тоже был яростным противником брака, пока не встретил Кореллию. Теперь же я счастливый человек, хотя и должен держать себя в узде: моя жена придерживается довольно строгих правил, касающихся супружеской верности!
