Однажды они сидели в малом зале кинотеатра «Сатурн» на сеансе «кино не для всех». Показывали длинный фильм богемного французского режиссера под названием то ли «Голая лагуна», то ли «Прозрачная обнаженность». Картина состояла из нескольких сюжетов про любовь. В третьей части был история, очень похожая на ситуацию Ларисы с Борей, – короткая зарисовка про отношения зрелых людей, желающих близости, и не верящих в ее возможность. Все, о чем думает каждый из них, что недоговаривает, о чем мечтает, было показано просто, ясно и беспощадно.

«Это было так похоже на нас, что мне стало противно», – призналась Лариса вечером своей сестре.

Когда они вышли из кинотеатра, Боря некоторое время молчал, а потом прикурил сигарету и с досадой произнес: «Наснимут же фиников!»

Там же, у «Сатурна», Боря с Ларисой попрощались. После этого они больше не встречались и не звонили друг другу.

Ульяна любила рисовать с детства. Она была усидчива и старательна, поэтому, еще до поступления в школу, у нее уже накопилась целая коробка рисунков. Здесь были самые первые головоноги, домики и радуги, потом они сменились на котиков и ежиков, затем пошли феи и русалки, единороги и принцессы. После поступления в художественную школу детский воображариум быстро эволюционировал в карандашные рисунки гипсовых розеток и академические натюрморты акварелью. Мама хвалила Ульяну, хранила ее рисунки и говорила, что талант она унаследован от дяди Вовы, маминого двоюродного брата, и Ульяна обязательно должна стать художником, когда вырастет.

По окончании школы Ульяна поступила в институт на отделение художника- реставратора, уверенная в своем таланте и трудолюбии.

Курс подобрался слабый. В этом никто не был виноват, просто часть девушек была принята по блату, другие подались в реставрацию, не имея склонности к точным наукам, а кто-то просто пересиживал время от школы до замужества, и учеба в институте была для них что-то вроде прослойки между детством и самостоятельной жизнью. Ульяна не думала о замужестве и не мечтала о детях, а взрослую жизнь представляла себе ровно такой же, как детство, только без маминых нравоучений про необходимость женихов, заработка и предстоящую ответственность.

Ульяна дольше других засиживалась на уроках рисунка, не жалела красок на живописи и скребла пером на занятиях плакатного мастерства. За свое рвение она стала любимицей преподавателей, и вполне могла бы окончить институт с отличием. Этим, конечно, можно было гордиться, но к пятому году обучения ее приоритеты вдруг поменялись. Большинство сокурсниц успели выйти замуж, а Ульяна по-прежнему была одна, и ничего путного на горизонте не маячило.

«Как-то надоело все это, – думала она, возвращаясь домой с очередного просмотра, – и дни какие-то одинаковые, и картины получаются похожими одна на другую, и вообще – где мужики?»

В тот же вечер Ульяна объявила активный поиск жениха. Она пересмотрела свой гардероб, прибавила красок в макияж и остригла волосы, подписав им приговор фразой «как у старой русалки». Примерно через полгода нашелся подходящий жених, – спокойный, рукастый, не хуже, чем у других, и в скором времени они поженились. Потом родился Ваня, а через полтора года – Маша, и Ульяна полностью погрузилась в жизнь детей.

Пеленки, соски, распашонки, ежедневные купания и прогулки, – материнство поглотило Ульяну целиком. Детская кухня, дневной сон, плач по ночам, детский смех и детские болезни, первые шаги и первые слова, – все это затянулось на годы, и прежняя жизнь стала казаться лишь треснувшей скорлупкой, внутри которой начал развиваться живой росток.

Картины времен института переместились на балкон, потом – в подвал, этюдник пылился под кроватью, и Ульяна, казалось, совсем забыла про рисование. Но, как известно, все возвращается, и с каждым следующим годом все чаще вспоминались краски, появлялись новые сюжеты для картин, все больше Ульяна тосковала по личному времени, и однажды, отправив Ваню с Машей к маме, она вновь поехала на этюды. Забытые навыки быстро вернулись, как будто и не было того многолетнего перерыва, а вместе с этим вернулось и осознание себя художницей.

«Какую же ерунду выставляют в наших галереях! – возмущалась Ульяна, прохаживаясь по выставочным залам города, – мои работы на порядок выше этой мазни! Ну, серьезно, разве такое не стыдно выставлять?» Осознав, что она не хуже других, Ульяна стала принимать участие в выставках и даже вступила в члены союза «Живописцы нашего края», о чем раньше не могла и помыслить. «Я расту, развиваюсь, я молодец», – думала она, устанавливая новый холст на этюдник.

Как-то по весне в город привезли выставку Тарасевича, – художника, известного в узких кругах любителей примитивистской живописи. Его творчество восхитило Ульяну и сильно всколыхнуло, но как-то не по-доброму. «Он, конечно, молодец, – думала она, переходя от одного большого полотна к другому, – тут и композиция, и цвет, и талант. И плодовитость, черт возьми! Ну, конечно, он-то детей не растил! У него огромная мастерская, статус среди художников, и картины продаются, и на красках не экономит, – глянь-ка, какие размеры! Вот он пишет: «Я три года работал на академической даче в Карелии». Еще бы ты не зарисовал! Если бы я три года жила на академической даче, а ты бы пеленки стирал, посмотрели бы мы тогда, кто из нас художник!»

Ульяна пришла на выставку Тарасевича уже не в первый раз, зная, что завтра – последний день. Здесь же была назначена встреча с журналисткой, которая должна была взять у нее интервью для местной газеты, так как Ульяна накануне 8-го марта подарила детской школе искусств несколько своих работ и вполне заслуживала упоминания о себе в новостях. Журналистка опаздывала.

«Сколько времени своей жизни он тратит на рисование? Если посмотреть внимательно, то не очень-то он и старается. Но, как же здорово выходит!.. Чертовы мужики!».

Когда, наконец, появилась журналистка, они обошли выставку вдвоем и отправились в соседнее кафе, там уселись за дальний столик, поставили диктофон на запись, и Ульяна начала отвечать на самые простые вопросы, которые заранее приготовила для нее журналистка. Ответы получались злые, обидчивые и, в целом, непраздничные. Выходило, что Ульяне не нравилось все на свете – и то, что она выбрала путь художника, и ее образование, и отношение матери, и, главное, то, что она родилась женщиной.

– Да, я рисую, – говорила она, – но урывками. Между домашними делами, между утюгом и уборкой, между работой и магазином, между супом и компотом…

Журналистка обещала выслать текст на согласование до публикации, но почему-то этого не сделала. Статья вышла месяц спустя, когда Ульяна уже забыла про Тарасевича и интервью, про свои обиды на жизнь и то скверное настроение, которое было навеяно посещением успешной мужской выставки накануне 8-го марта.

Вечером в дверь позвонила соседка, сказать, что платежку за свет бросили в ее почтовый ящик, и заодно доложила, что прочитала про Ульяну в газете.

– Смешная статья получилась, да еще название такое забавное «Между супом и компотом»!

Гена был единственным парнем на курсе художественно-промышленного колледжа, непримечательным, тихим и медлительным. На уроках физкультуры смотрелся очень смешно, так как совсем не умел бегать, а тренер заставлял. На переменах он ни с кем не общался, стоял в стороне от девчонок и смотрел в окно. Также Гена наотрез отказывался заходить в класс, где рисовали обнаженку, без всяких объяснений со своей стороны.

На первых курсах колледжа и живопись, и рисунок идет у всех примерно одинаково плохо, а у большинства ничем не блещет и до самого окончания. Разница состоит в отношении учащихся к тому, что получается в результате. Радость от поступления в колледж и пребывания в настоящих художественных мастерских, с высокими потолками, мольбертами и неизменным запахом скипидара, на второй – третий год постепенно сменяется пониманием ограниченности своих возможностей, о чем свидетельствуют просмотры после каждого семестра. Проходя мимо разложенных на полу работ своих сокурсников, становится понятно, что ты, может быть, не худший из всех, но общая масса имеет невысокую концентрацию таланта и производимой красоты.